Хруст стоит на весь зал. Ты ведь знаешь, какой шум может произвести новенькая фольга при нашей акустике… И уже мизансцена — к черту, пушкинский текст — к черту, и у нас с Вовкой Щербаком только одна мечта; прервать спектакль, спуститься в зрительный зал и тоже ме-е-е-едленно, со вкусом надрать садисту уши…»
Рассказ Федоткина всплыл в моей памяти недаром. На этой тихой улице звук разворачиваемой фольги прозвучал громом небесным, и этот гром заглушил все остальные звуки. В воздухе возник приторный запах раздавленного шоколада (все-таки внутренний карман пиджака — далеко не лучшее место для хранения конфет!). Один из парней с помповиком не без любопытства глянул главарю через плечо: дескать, чтой-то там? Однако ствол его ружья был по-прежнему направлен в лоб баты-ровской подруги.
— Ну и дела, — вслух удивился руководящий мозгляк, доразворачивая кулек. — Да ты у нас большой сладко…
«Боже, благослови зверей и детей! — мысленно воззвал я. — Особенно первых…»
— …ежка! — и это были последние слова мозгляка.
Огромный черный силуэт с треском выломился из ближайших к нам зарослей и, радостно рыча, накрыл всю троицу. Помповик, нацеленный прямо в лицо любимой женщины помощника Президента успел выстрелить, но-в воздух: в последний момент я отбил ствол куда-то вверх ударом кулака.
Дополнительные подвиги от меня уже не потребовались. Зверский налет был совершен настолько быстро, что никто даже не смог опомниться, а женщина — завизжать. Мозгляка рычащий налетчик просто мимоходом вдавил в асфальт, а двум бугаям двумя ударами мощных когтей располосовал беззащитные горла. «Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел», — тупо подумал я. — Дедушка Крылов. Полководец Бисмарк был прав: горе тому, кто захочет подразнить русского медведя… Тем более — медведя, так оголодавшего за эти дни. Тем более — подразнить шоколадными конфетами, которые мишке так понравились. Тут руку откусишь вместе с шоколадом… Где же он, косолапый, все эти дни прятался?
Почему не вернулся в табор? Не знал дороги? Свободы захотел?.. Ох, что-то мне сегодня везет на четвероногих друзей, прямо как Ивану-умнику из сказки. То черный кот, то бурый медведь…"
Только теперь женщина помощника Батырова догадалась слабо взвизгнуть.
Медведь удивленно поднял косматую башку: дескать, что случилось?
— Ничего, ничего, — шепотом сказал я медведю, стараясь держаться от него на расстоянии. — Все в порядке…
Я подобрал с асфальта отлетевшие в сторону листки моего послания Президенту, подхватил под руку пурпурную батыровскую даму и довел ее до «Феррари».
— Какой кошмар, — тихо-всхлипнула женщина, коснувшись сиденья. — Он их всех…
— Так вышло, — ответил я, оглядываясь на мишку. Тот, по счастью, не собирался превращаться в медведя-людоеда: разделавшись с конфетами, он для страховки обнюхал фольгу и, разочарованно ворча, удалился в заросли. Кусты и деревья здесь разрослись густо; ничто не мешало медведю таиться в этих краях и дальше. Хотя я бы на его месте удирал отсюда со всех лап: утром обнаружат троицу — и тогда медведю несдобровать.
— Кошмар… — повторила батыровская подруга, но уже чуть спокойнее. И было непонятно, за кого же она больше переживает: за нас, чудом избежавших смерти, за троицу, смерти не избежавшую, или, может быть, за медведя?
— Медведь — из табора, — объяснил я во избежание дальнейших расспросов. — В некотором смысле — мой знакомый. Временно скрывается от властей. В общем, нам здорово повезло, что мы оказались там же, где и он… Кстати, машину вы вести в состоянии? Здесь нам оставаться нельзя никак.
— Я попробую, — сдавленным голосом проговорила женщина. — Куда ехать?
— Для начала — за мной, — пояснил я. — И подальше отсюда…
Только километров через десять, где-то в районе улицы Малыгина, я почувствовал себя в относительной безопасности, остановился и вышел из «Жигулей». К тому времени совсем стемнело, а фонарями улицу Малыгина наша мэрия не слишком избаловала. «Что ж, — мысленно произнес я, — учение — свет, но темнота — друг молодежи». Так говорили во времена моего детства. Даме вовсе не обязательно видеть, что на твоей, Яков Семенович, физиономии — маловато героизма. Все-таки не каждый день прямо у тебя на глазах медведь задирает людей. Пусть даже хороший медведь — нехороших людей.
Пурпурная дама тоже покинула свое авто и подошла ко мне.
— Давайте ваше письмо, — неожиданно сказала она. — Я передам его Гене.
Может быть, он захочет и сам с вами встретиться.
Я вытащил из кармана сильно помятое послание и торжественно вручил его даме. Благодаря трем врачам-убийцам и, в особенности, одному медведю мое главное дело неожиданно сдвинулось с мертвой точки. Возможно, древние были правы и животные действительно приносят удачу. Не завести ли мне в таком случае дома какую-нибудь священную корову? Удача плюс свежее молоко каждый день гарантированы.
— Встретиться было бы не худо, — признался я. — Тут, в письме, все очень кратко. Есть о чем еще поговорить… Кстати, а как вас все-таки зовут? Сейчас, когда вы на меня не кричите и не лупите по щекам, мне уже кажется, будто мы с вами где-то встречались. И что я где-то даже слышал ваш голос…
— Ничего себе «кстати», — тихо фыркнула дама. — Вы, я смотрю, не теряете время даром. Кстати, мужчина обязан первым представляться сам.
— Ну, конечно! — спохватился я. — Штерн Яков Семенович. Частный детектив, орденоносец. Впрочем, все это вы и так знаете.
— А я — человек свободной профессии, — проговорила подруга Батырова. — Немного поэт, немного бард. Выступаю на радио. Винтковская Белла Станиславовна… Вы не слушаете по утрам «Эхо столицы»?
— Еще как слушаю, — сказал я, подумав про себя, какую потрясающую возможность для нелепых фантазий дает нам обычное радио. Ты все время воображаешь несчастную и некрасивую девочку-хромоножку в инвалидном кресле, которая еле-еле удерживает в слабеньких ручках гитарный гриф.
А потом вдруг она оказывается симпатичной брюнеткой с абсолютно здоровыми и красивыми ногами… И вдобавок еще любимой женщиной Гены помощника Президента Российской Федерации.
Глава четвертая
КАКТУС ГЕНА
В искусстве маскировки эти ребята насобачились неплохо, отдаю должное. То ли специально обучались, то ли жизнь заставила, а может, — и то и другое вместе. Тренинг вкупе с осознанной необходимостью.
Я стоял у подземного перехода на Профсоюзной, ожидая, что с минуты на минуту рядом со мной притормозит сверкающий «мерс». Или на худой конец, «Волга». Вместо этого ко мне неожиданно подвалил пыльный скрипучий рыдван Мосзелентреста, из кабины высунулась голубоглазая усатая голова и спросила коротко:
— Штерн?
Вид у головы был самый что ни есть пролетарский.
— Штерн, — ответил я. Пароль и отзыв были на редкость незамысловаты, как и сам рыдван. Впрочем, затяжной обмен репликами, когда секретные агенты, прикрываясь от дождя черными зонтами, с кретинским видом беседуют о погоде, возможен только в кино. Нормальные люди берегут здоровье и нервы.
— Залезайте быстрее, — сказала голова, — здесь нельзя останавливаться.
Я залез. Внутри металлической коробки с единственным окошечком на боку оказались не лопаты с метлами, не саженцы и не шланги, — как можно было предположить. Там находилось несколько удобных диванчиков, на которых сидело человек пять народа в штатском. Под потолком светила люминесцентная лампа.
Изысканно одетый господин, похожий на Шона Коннери в «Восходящем солнце», помог мне забраться, выделил место на одном из диванчиков прямо рядом с окошком и произнес:
— Моя фамилия Иволгин. Геннадий Викторович попросил отвезти вас к нему…
Извините за меры предосторожности. Какя понял, Геннадию Викторовичу не хотелось бы афишировать ваши контакты.
— Разумно, — одобрил я. — Далеко ехать?
— Смотря как ехать, — усмехнулся похожий на Коннери Иволгин. — По прямой — довольно близко. Но мы на всякий случай поедем по кривой.
Мне всегда казалось, что Москву я знаю неплохо. Однако после третьего или четвертого резкого изменения траектории я и сам запутался и мог только смутно угадывать район. Сначала мы как будто покружили в районе площади Джавахарлала Неру, потом вдруг оказались на Лебедева, — но только не по проспекту Вернадского, а как-то хитро, через Академика Хохлова, хотя я был до сегодняшнего дня уверен, что так проехать нельзя. Усатый шофер, по-моему, нагло нарушал правила движения: дважды мы свернули там, где любой поворот карался штрафом, один раз точно въехали под «кирпич» и еще один раз устроили двустороннее движение там, где оно, по моим расчетам, было односторонним. Затем снова начались сквозные дворы и кружные переезды, один из которых вдобавок был подземным — через фешенебельную автостоянку, на территории которой наша зелен-трестовская таратайка выглядела трубочистом на светском приеме. Насколько я знал, на такие стоянки дозволено было заезжать либо с большими деньгами, либо с особыми пропусками, но раз никто нас не прищучил за нахальство, одно из двух у усатого шофера было. Если бы у нас на «хвосте» сидела целая дюжина автомобилей преследования, то они все равно должны были бы рассеяться по дороге: слишком непредсказуемыми были изменения нашего курса. Уж я, человек привычный, — и то таким крутым маршрутом по Москве давненько не перемещался…
К слову сказать, я не исключал, что наши пируэты излишни и никто нас не преследовал. Во всяком случае, пока я стоял у перехода на Профсоюзной, спина моя не чесалась от пристальных взглядов. Хотя, конечно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Вчера ты, Яков Семенович, и так оскандалился, как зеленый пацан.
Настолько увлечен был разговором с пурпурной Беллой, что не услышал, как подобрались к вам эти санитары-убийцы под предводительством доктора-мозгляка.
Скажи еще спасибо медведю-выручил тебя, дурня. И кто, интересно, придумал, будто медвежья услуга — это плохо? Сущая ведь клевета на зверье, братьев наших меньших! Кстати, поэт-классик Сергей Есенин напрасно хвастался, что, мол, никогда не бил по голове братцев наших меньших. Тоже мне, доблесть. Попробуйте отыщите ненормального, который рискнет бить по такой вот косматой медвежьей головушке…
— Федор Юрьевич, — зашелестел невидимый динамик, — давайте пересаживаться.
Нашему гробу с музыкой Садовое пересекать не стоит…
Я глянул в окно. Мы уже ехали по Плющихе и только что миновали три исторических тополя.
— В самом деле! — спохватился Иволгин. — Вот что значит привыкнуть к легковому транспорту. Забываешь элементарные вещи… Не так ли, господин Штерн?
Я с важным видом кивнул, хотя лично мне подобная забывчивость не грозила.
С тех пор как я расколошматил свои собственные «Жигули», сам я пересекал Садовое кольцо по преимуществу на метро или пешком. Исключая те случаи, когда я одалживал авто у «Дианы-сервиса». Но к чужому «Форду» или даже к чужой «девятке» за короткий срок привыкнуть трудно. У меня, по крайней мере, никак не получалось.
Наш рыдван свернул на проспект Девичьего поля, оттуда въехал на Зубовскую и, наконец, остановился на Тимура Фрунзе. Кстати, затормозили мы в сотне метров от мастерской, где все еще куковал мой неотремонтированный друг-автоответчик.
«Останусь жив — заберу тебя домой, — мысленно пообещал я другу. — Лучше барахлящий автоответчик, чем совсем никакой…»
— Пересаживаемся, — сказал Иволгин, и мы вместе с двумя мальчиками сопровождения выбрались из зелентрестовской таратайки. Сверкающего «Мерседеса» я вновь не дождался: вторая наша машина оказалась далеко не роскошью, а только средством передвижения. То есть когда-то голубой «ушастый» автомобиль системы «Запорожец», может, и являлся восхитительной новинкой. Но, по-моему, было это в те далекие времена, когда живые запорожцы еще развлекались перепиской с турецким султаном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Рассказ Федоткина всплыл в моей памяти недаром. На этой тихой улице звук разворачиваемой фольги прозвучал громом небесным, и этот гром заглушил все остальные звуки. В воздухе возник приторный запах раздавленного шоколада (все-таки внутренний карман пиджака — далеко не лучшее место для хранения конфет!). Один из парней с помповиком не без любопытства глянул главарю через плечо: дескать, чтой-то там? Однако ствол его ружья был по-прежнему направлен в лоб баты-ровской подруги.
— Ну и дела, — вслух удивился руководящий мозгляк, доразворачивая кулек. — Да ты у нас большой сладко…
«Боже, благослови зверей и детей! — мысленно воззвал я. — Особенно первых…»
— …ежка! — и это были последние слова мозгляка.
Огромный черный силуэт с треском выломился из ближайших к нам зарослей и, радостно рыча, накрыл всю троицу. Помповик, нацеленный прямо в лицо любимой женщины помощника Президента успел выстрелить, но-в воздух: в последний момент я отбил ствол куда-то вверх ударом кулака.
Дополнительные подвиги от меня уже не потребовались. Зверский налет был совершен настолько быстро, что никто даже не смог опомниться, а женщина — завизжать. Мозгляка рычащий налетчик просто мимоходом вдавил в асфальт, а двум бугаям двумя ударами мощных когтей располосовал беззащитные горла. «Мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел», — тупо подумал я. — Дедушка Крылов. Полководец Бисмарк был прав: горе тому, кто захочет подразнить русского медведя… Тем более — медведя, так оголодавшего за эти дни. Тем более — подразнить шоколадными конфетами, которые мишке так понравились. Тут руку откусишь вместе с шоколадом… Где же он, косолапый, все эти дни прятался?
Почему не вернулся в табор? Не знал дороги? Свободы захотел?.. Ох, что-то мне сегодня везет на четвероногих друзей, прямо как Ивану-умнику из сказки. То черный кот, то бурый медведь…"
Только теперь женщина помощника Батырова догадалась слабо взвизгнуть.
Медведь удивленно поднял косматую башку: дескать, что случилось?
— Ничего, ничего, — шепотом сказал я медведю, стараясь держаться от него на расстоянии. — Все в порядке…
Я подобрал с асфальта отлетевшие в сторону листки моего послания Президенту, подхватил под руку пурпурную батыровскую даму и довел ее до «Феррари».
— Какой кошмар, — тихо-всхлипнула женщина, коснувшись сиденья. — Он их всех…
— Так вышло, — ответил я, оглядываясь на мишку. Тот, по счастью, не собирался превращаться в медведя-людоеда: разделавшись с конфетами, он для страховки обнюхал фольгу и, разочарованно ворча, удалился в заросли. Кусты и деревья здесь разрослись густо; ничто не мешало медведю таиться в этих краях и дальше. Хотя я бы на его месте удирал отсюда со всех лап: утром обнаружат троицу — и тогда медведю несдобровать.
— Кошмар… — повторила батыровская подруга, но уже чуть спокойнее. И было непонятно, за кого же она больше переживает: за нас, чудом избежавших смерти, за троицу, смерти не избежавшую, или, может быть, за медведя?
— Медведь — из табора, — объяснил я во избежание дальнейших расспросов. — В некотором смысле — мой знакомый. Временно скрывается от властей. В общем, нам здорово повезло, что мы оказались там же, где и он… Кстати, машину вы вести в состоянии? Здесь нам оставаться нельзя никак.
— Я попробую, — сдавленным голосом проговорила женщина. — Куда ехать?
— Для начала — за мной, — пояснил я. — И подальше отсюда…
Только километров через десять, где-то в районе улицы Малыгина, я почувствовал себя в относительной безопасности, остановился и вышел из «Жигулей». К тому времени совсем стемнело, а фонарями улицу Малыгина наша мэрия не слишком избаловала. «Что ж, — мысленно произнес я, — учение — свет, но темнота — друг молодежи». Так говорили во времена моего детства. Даме вовсе не обязательно видеть, что на твоей, Яков Семенович, физиономии — маловато героизма. Все-таки не каждый день прямо у тебя на глазах медведь задирает людей. Пусть даже хороший медведь — нехороших людей.
Пурпурная дама тоже покинула свое авто и подошла ко мне.
— Давайте ваше письмо, — неожиданно сказала она. — Я передам его Гене.
Может быть, он захочет и сам с вами встретиться.
Я вытащил из кармана сильно помятое послание и торжественно вручил его даме. Благодаря трем врачам-убийцам и, в особенности, одному медведю мое главное дело неожиданно сдвинулось с мертвой точки. Возможно, древние были правы и животные действительно приносят удачу. Не завести ли мне в таком случае дома какую-нибудь священную корову? Удача плюс свежее молоко каждый день гарантированы.
— Встретиться было бы не худо, — признался я. — Тут, в письме, все очень кратко. Есть о чем еще поговорить… Кстати, а как вас все-таки зовут? Сейчас, когда вы на меня не кричите и не лупите по щекам, мне уже кажется, будто мы с вами где-то встречались. И что я где-то даже слышал ваш голос…
— Ничего себе «кстати», — тихо фыркнула дама. — Вы, я смотрю, не теряете время даром. Кстати, мужчина обязан первым представляться сам.
— Ну, конечно! — спохватился я. — Штерн Яков Семенович. Частный детектив, орденоносец. Впрочем, все это вы и так знаете.
— А я — человек свободной профессии, — проговорила подруга Батырова. — Немного поэт, немного бард. Выступаю на радио. Винтковская Белла Станиславовна… Вы не слушаете по утрам «Эхо столицы»?
— Еще как слушаю, — сказал я, подумав про себя, какую потрясающую возможность для нелепых фантазий дает нам обычное радио. Ты все время воображаешь несчастную и некрасивую девочку-хромоножку в инвалидном кресле, которая еле-еле удерживает в слабеньких ручках гитарный гриф.
А потом вдруг она оказывается симпатичной брюнеткой с абсолютно здоровыми и красивыми ногами… И вдобавок еще любимой женщиной Гены помощника Президента Российской Федерации.
Глава четвертая
КАКТУС ГЕНА
В искусстве маскировки эти ребята насобачились неплохо, отдаю должное. То ли специально обучались, то ли жизнь заставила, а может, — и то и другое вместе. Тренинг вкупе с осознанной необходимостью.
Я стоял у подземного перехода на Профсоюзной, ожидая, что с минуты на минуту рядом со мной притормозит сверкающий «мерс». Или на худой конец, «Волга». Вместо этого ко мне неожиданно подвалил пыльный скрипучий рыдван Мосзелентреста, из кабины высунулась голубоглазая усатая голова и спросила коротко:
— Штерн?
Вид у головы был самый что ни есть пролетарский.
— Штерн, — ответил я. Пароль и отзыв были на редкость незамысловаты, как и сам рыдван. Впрочем, затяжной обмен репликами, когда секретные агенты, прикрываясь от дождя черными зонтами, с кретинским видом беседуют о погоде, возможен только в кино. Нормальные люди берегут здоровье и нервы.
— Залезайте быстрее, — сказала голова, — здесь нельзя останавливаться.
Я залез. Внутри металлической коробки с единственным окошечком на боку оказались не лопаты с метлами, не саженцы и не шланги, — как можно было предположить. Там находилось несколько удобных диванчиков, на которых сидело человек пять народа в штатском. Под потолком светила люминесцентная лампа.
Изысканно одетый господин, похожий на Шона Коннери в «Восходящем солнце», помог мне забраться, выделил место на одном из диванчиков прямо рядом с окошком и произнес:
— Моя фамилия Иволгин. Геннадий Викторович попросил отвезти вас к нему…
Извините за меры предосторожности. Какя понял, Геннадию Викторовичу не хотелось бы афишировать ваши контакты.
— Разумно, — одобрил я. — Далеко ехать?
— Смотря как ехать, — усмехнулся похожий на Коннери Иволгин. — По прямой — довольно близко. Но мы на всякий случай поедем по кривой.
Мне всегда казалось, что Москву я знаю неплохо. Однако после третьего или четвертого резкого изменения траектории я и сам запутался и мог только смутно угадывать район. Сначала мы как будто покружили в районе площади Джавахарлала Неру, потом вдруг оказались на Лебедева, — но только не по проспекту Вернадского, а как-то хитро, через Академика Хохлова, хотя я был до сегодняшнего дня уверен, что так проехать нельзя. Усатый шофер, по-моему, нагло нарушал правила движения: дважды мы свернули там, где любой поворот карался штрафом, один раз точно въехали под «кирпич» и еще один раз устроили двустороннее движение там, где оно, по моим расчетам, было односторонним. Затем снова начались сквозные дворы и кружные переезды, один из которых вдобавок был подземным — через фешенебельную автостоянку, на территории которой наша зелен-трестовская таратайка выглядела трубочистом на светском приеме. Насколько я знал, на такие стоянки дозволено было заезжать либо с большими деньгами, либо с особыми пропусками, но раз никто нас не прищучил за нахальство, одно из двух у усатого шофера было. Если бы у нас на «хвосте» сидела целая дюжина автомобилей преследования, то они все равно должны были бы рассеяться по дороге: слишком непредсказуемыми были изменения нашего курса. Уж я, человек привычный, — и то таким крутым маршрутом по Москве давненько не перемещался…
К слову сказать, я не исключал, что наши пируэты излишни и никто нас не преследовал. Во всяком случае, пока я стоял у перехода на Профсоюзной, спина моя не чесалась от пристальных взглядов. Хотя, конечно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Вчера ты, Яков Семенович, и так оскандалился, как зеленый пацан.
Настолько увлечен был разговором с пурпурной Беллой, что не услышал, как подобрались к вам эти санитары-убийцы под предводительством доктора-мозгляка.
Скажи еще спасибо медведю-выручил тебя, дурня. И кто, интересно, придумал, будто медвежья услуга — это плохо? Сущая ведь клевета на зверье, братьев наших меньших! Кстати, поэт-классик Сергей Есенин напрасно хвастался, что, мол, никогда не бил по голове братцев наших меньших. Тоже мне, доблесть. Попробуйте отыщите ненормального, который рискнет бить по такой вот косматой медвежьей головушке…
— Федор Юрьевич, — зашелестел невидимый динамик, — давайте пересаживаться.
Нашему гробу с музыкой Садовое пересекать не стоит…
Я глянул в окно. Мы уже ехали по Плющихе и только что миновали три исторических тополя.
— В самом деле! — спохватился Иволгин. — Вот что значит привыкнуть к легковому транспорту. Забываешь элементарные вещи… Не так ли, господин Штерн?
Я с важным видом кивнул, хотя лично мне подобная забывчивость не грозила.
С тех пор как я расколошматил свои собственные «Жигули», сам я пересекал Садовое кольцо по преимуществу на метро или пешком. Исключая те случаи, когда я одалживал авто у «Дианы-сервиса». Но к чужому «Форду» или даже к чужой «девятке» за короткий срок привыкнуть трудно. У меня, по крайней мере, никак не получалось.
Наш рыдван свернул на проспект Девичьего поля, оттуда въехал на Зубовскую и, наконец, остановился на Тимура Фрунзе. Кстати, затормозили мы в сотне метров от мастерской, где все еще куковал мой неотремонтированный друг-автоответчик.
«Останусь жив — заберу тебя домой, — мысленно пообещал я другу. — Лучше барахлящий автоответчик, чем совсем никакой…»
— Пересаживаемся, — сказал Иволгин, и мы вместе с двумя мальчиками сопровождения выбрались из зелентрестовской таратайки. Сверкающего «Мерседеса» я вновь не дождался: вторая наша машина оказалась далеко не роскошью, а только средством передвижения. То есть когда-то голубой «ушастый» автомобиль системы «Запорожец», может, и являлся восхитительной новинкой. Но, по-моему, было это в те далекие времена, когда живые запорожцы еще развлекались перепиской с турецким султаном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67