Стальные тросы, волочившиеся по мху вслед за тягачами, вдруг натянулись струнами, и деревянные опоры обеих вышек подломились, как тростник.
Одного стрелка выбросило из-за пулемета, и он, сделав головокружительный кульбит, упал в упругий мох, подпрыгнув, как на матрасе. Второй, не выпуская из рук пулемета, вместе с вышкой рухнул в ров, подняв фонтан застойной воды.
Вездеходы, как нож в масло, вошли в заградительные ряды колючки и, окутавшись зелеными искрами стекающего по железу электричества, разорвали их. В образовавшуюся брешь проскочил «Урал» и притормозил, поджидая бегущих от вертолетной площадки товарищей. Оглядываясь, они ждали взрывов.
И один взрыв все-таки прозвучал…
Как только косые покинули площадку, из домика проворно выскочил летчик. Он видел, что под бензобаком ближайшей вертушки тлеет огонек.
Летчик был отважным человеком. Кроме того, он не желал остаться без вертолетов, а значит, без работы, которая приносила ему хорошие деньги… Загасив шнур под ближайшей вертушкой, он увидел, что и под второй машиной искрит. В несколько прыжков преодолев расстояние до нее, летчик рванул из-под бензобака уже готовую взорваться увесистую связку и отшвырнул ее. Через мгновение связка превратилась в шар огня, бросив летчика на бетон…
УАЗы с погоней проскочили через провал в колючей проволоке и полетели в тундру. Бойцы видели, что догоняют беглый «Урал». Еще десять минут – и они расстреляют его со всем содержимым. О тягачах погоня пока не помышляла: в условиях заболоченной тундры, изрытой множеством ручьев и речек, за ними могли сейчас угнаться только летуны на своих машинах.
«Урал» был отлично виден на фоне серого неба. Впереди него вездеходы черными утюгами вдавливали нежную зелень в грязь. Их скорость была невелика.
– Сдулись ребята! – крикнул кто-то из охранников, видя, что «Урал» еле ползет.
– А может, решили с нами в Зарницу поиграть! – весело кричал своим бойцам дежурный по Объекту. – Только мы играть не будем: для начала долбанем их из подствольника!
– А не жалко технику? – спросил один из «пятнистых».
– Да чего ее жалеть? Она не из нашего департамента! – хохотнул дежурный.
УАЗы скатились в ручей. По плотному каменистому дну они скоро должны были догнать беглецов.
– Обойдем их с фланга и ударим в лоб! – веселился дежурный. – Чтобы звезды из глаз!
В этот момент бойцов бросило вперед.
Это водитель головного УАЗа ударил по тормозам: в лобовое стекло летел какой-то предмет. Водитель только и успел, что заслонить голову руками. И тут же раздался взрыв. Горячая волна, как игрушку, перевернула УАЗ, выбросив из окон стеклянную крошку, тлеющие сигареты и шапочки бойцов.
Из этого автомобиля уже никто не вышел.
Второму УАЗу повезло больше. Его бросило на бок, и из всех окон машины уже через несколько секунд раздались беспорядочные автоматные очереди. Контуженные бойцы не видели врага и стреляли от страха. Потом они стали выползать из машины – оглушенные, с оцарапанными битым стеклом лицами.
«Урал» и тягачи тем временем поджидали своих товарищей, избавивших их от погони. Те бежали по черной тундре, неся АКМы и сумки с рожками, добытые в первом УАЗе.
Полдела было сделано. Теперь беглецам предстояло подальше оторваться от Объекта, Оторваться и затеряться в бескрайних северных просторах. Казалось, это будет совсем не трудно. Ведь они дышали воздухом свободы!
В кабине «Урала» сидели Пак и Ким.
Их сильно беспокоила судьба вертушек. Они слышали только один взрыв. А что, если те все же поднимутся в воздух?!
«Урал» остановился.
Из кабины выскочил Ким и подал рукой знак вездеходам. Тягачи развернулись и поползли к «Уралу».
– Кто со мной? – спросил он притихших товарищей. – Только назад дороги уже не будет…
Пак и Ким разделились. Ким вместе с пятью добровольцами оставались прикрывать отход «Урала», в котором Пак вез остальных к свободе. В любую минуту в воздух могла подняться вертушка, и тогда никому не удалось бы спастись.
На смерть эти шестеро во главе с Кимом шли совершенно спокойно. Камикадзе устраивала эта арифметика: пусть лучше шестеро, чем все.

7
– Можно тебя?
Перед Глебом стоял приземистый парень с липким небритым лицом. В глазах парня гулял сквозняк, и его расширенные зрачки безвольно плавали в маслянистой голубизне, ища тихую пристань.
– Меня? – Глеб невольно отшатнулся от парня.
– Подь сюда. О братане своем хочешь узнать? Так сказать, последние детали?
– Да, хотелось бы найти свидетеля того, как Юрия Сергеевича… – начал Глеб.
– Я – свидетель.
– А вы уверены, что…
– Это ведь тот, которого киданули с моста?
– Почему киданули? В милиции сказали – несчастный случай!
Глеб с интересом смотрел на парня, от которого шел нестерпимый дух.
– Ты что, ментам веришь? – усмехнулся парень и протянул руку. – Платон! Перевожу жмуров на ту сторону Стикса.
– А я – Глеб. Значит, лодочником служишь?
– Ага, Хароном. В общем, могу тебе помочь, – приглушенно захрипел Харон Стиксович, озираясь по сторонам, – рассказать, как все было… Я ведь принимал жмура этого, то есть, прости, твоего братана. Но информация стоит денег, правда? – Платон приблизил свое помятое лицо к Донскому и улыбнулся. – Выручай. Умираю, а Ошот, гнида, «шило» зажал. Притесняет ветерана. Какая ему разница, сопьюсь я или от инфаркта копыта откину?! Верно? Двести грамм требуется, не меньше. Выделишь сумму?
Нагловато улыбаясь, Платон смотрел на Глеба. В конце концов, подумал Глеб, информация обойдется всего в одну бутылку водки в обществе алкаша.
– А почему шепотом?
– Потому что здесь эта тема не популярна.
– Какая тема?
– Пойдем отсюда. На точке расскажу. Они вышли на улицу. Собирался дождь.
– В такую погоду хорошо повеситься! – ухмыльнулся Платон и скосил глаз на Глеба. – Как думаешь?
Глеб пожал плечами.
Лодочник был мрачен и целеустремлен. Изредка бросая взгляд на попутчика, он стремительно вел его к точке, боясь откинуть копыта по дороге. В рюмочной, куда они спустились, царил полумрак и смесь из табачного дыма с водочным выхлопом. Стоявшие у столиков сумрачные посетители обернулись.
– Платоша! – крикнул беззубый старик. – Ты еще живой? Рад! – Старик противно засмеялся в сморщенную ладонь. – А как там твои жмурики?
Платон махнул рукой старику и направился к стойке.
– Стакан беленькой мне и рюмку коньяка этому господину, – бросил он, нервно улыбаясь, бармену.
– Закусывать будете? – спросил бармен, глядя на Платона.
– Обойдемся, – сказал Платон. – Рюмку коньяка, я не ошибся? – спросил он Глеба, уже сжимая дрожащей рукой стакан.
– Не ошибся…
– Я ведь, парень, ветеран прозекторского дела. Немного только не дотянул до медали «За доблестный труд», – начал с небрежной улыбкой Платон, лицо которого после выпитого залпом стакана посетила блаженная улыбка. – Молод еще, выслуги лет не добрал, да и перестройка нагрянула. Знаешь, как я начинал? Это история. Учился в механическом институте. Готовился стать инженером! Идиот! – Платон коротко хохотнул. – Меня прямо из армии по совокупности заслуг приняли, невзирая на провалы в образовании. Стипендию я не получал, а портвейн, сам понимаешь, денег стоит. Я ведь уже тогда не мог без портвейна. Где заработать? Пометался в поисках деньжат. Но везде – «облико морале» и чтоб ни в одном глазу. А у меня с утра обычно глаза залиты – для бодрости. Так что начальники нос от меня воротят. Оказалось, что только на разгрузке угля и в морге – пожалуйста! Уголь мое здоровье едва не сломал. Попытался я было апельсины выгружать, но все места такими, как я, умными заняты: нос мне сломали… Пошел я, холодея всеми членами, в морг сдаваться. Думаю, будь что будет. Хорошо еще со мной полбутылки было – для страховки, если сразу работой покойницкой завалят. Санитар им понадобился: для ухода за жмурами. У самых дверей заведения выпил я из горла что было и вошел. Там уже один такой, как я, сидит, помощника дожидается. Черепом назвался. Тоже студент, правда, медик: академку взял, чтобы к материалу, к жмурам то есть, потихоньку привыкнуть. «Не могу я, – говорит, – на практические занятия в институт всякий раз вдрабадан пьяным заявляться! Отчислят меня. А ведь у меня призвание. Человечество спасать желаю. Люди в белых халатах. Слышал?»
Платон перевел взгляд на свой пустой стакан, а потом выжидательно посмотрел на Глеба, хитро улыбаясь. Донской вытащил банкноту.
Уже через пятнадцать секунд Платон вновь стоял у столика с полным стаканом и благодарно улыбался Глебу.
– Стали с Черепом на пару работать, – продолжал он, опрокинув полстакана в утробу и прослезившись от удовольствия. – Череп меня научил: перед заходом по сто грамм шила внутрь, потом пять минут пауза и – вперед, то есть вниз – к человеческому материалу. А внизу – паноптикум. Ладно бы просто на жмуров смотреть! А то ведь их еще мыть да обряжать требуется. Поначалу приноровились из-за угла их поливать. Шланг у нас имелся. Рядом-то стоять жутковато, а из-за утла терпимо. Когда смочишь их – не такие страшные делаются. Вошли в ритм, привыкли к рабочему месту. Но страх начался тогда, когда обряжать жмуров стали! Ты когда-нибудь одевал покойников? Нет? Много потерял! Иной весь скрюченный, закоченел – не разогнешь. Как в гроб положишь? Надо разгибать: ну там, кое-где подрезать, это понятно, это мы быстро освоили. Но попадаются и несгибаемые, не люди – гвозди! В общем, наш народ, принципиальный. Ну вот, уже неделю работаем. Вроде ничего. Среди покойников своими стали. Чувствуем себя как рыбы в воде: и бутылочку на двоих разлить можем в их присутствии, и хлебцем с салом закусить тут же, и все нам нипочем вроде… А тут попался нам один несгибаемый. Череп за него взялся. «Погоди, – говорит, – я к нему научно подойду!» Так вот, тянет он жмура по-научному, прямит его, а жмур ни в какую не поддается. Принципиально гад не разгибается! На своем стоит, как лидер профсоюза. А на соседнем столе другой лежит, мой. Совсем свежий, только весь в крови, с горлом перерезанным. Я на него поглядываю: вот, думаю, жмур организованный, держит правильную линию, никому не мешает, правда, ноги его в коленях согнуты. Распрямил я ему ноги, уложил пряменько: лучше сейчас, пока теплый, а то, когда закоченеет, намучаешься с ним… Пока Череп над несгибаемым работает, я на этого любуюсь; обмыть бы да сразу в гроб, так он мне нравится. Но надо дядю Вову ждать – прозектора нашего. Он как раз заняться им должен. Размечтался я о медицине: не пойти ли, думаю, мне по специальности учиться? Буду гуманистом и человеком в белом халате! Пока я размышлял так, у моего опять ноги в коленях согнулись. С чего бы это, думаю? Подошел, разогнул. Странно: жмур еще теплый, а скрючивается как мороженый. Подрулил я к Черепу: может, помощь моя требуется? Жмур его некондиционный: то в одном месте горбылем пойдет, то в другом: консистенция такая в нем упругая! Череп меня прогнал. «Не мешай, – говорит, – человеку заниматься наукой!» Ладно, думаю, пусть парится в одиночку. Подхожу к своему, а он опять с согнутыми коленями. Нет, думаю, шалишь! Беру нож и к нему: сейчас я тебе враз копыта разогну! Только нащупал сухожилия, а тут Череп хрипит, как удавленник, зовет: «Помоги, Платон!» И уже весь красный от натуги. Я подошел, взял несгибаемого за ноги и держу, а Череп залез на жмура сверху, да вдруг как навалится ему на грудь всем своим весом. Череп-то навалился, а жмур возьми да и охни. Протяжно так: «О-ох!» Череп замер и как-то весь вытянулся. Я-то уже у выхода, а Череп – медик будущий, куда ж ему бежать от призвания? Слез он с покойника, как сапер с мины, и пошел на выход – весь белый, глаза круглые, – покачиваясь слегка. Мимо меня прошел, отпихнул локтем от двери да и бросился наверх. Я за ним! Выскочили на свет Божий, дверь закрыли на защелку. Череп воздух ртом хватает, шарит глазами по кабинету, а я уж из горлышка анестезию принимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78