— Это орхидеи. Они великолепны, не правда ли? — Он взял со столика один из цветков: с нежными бледно-розовыми лепестками. — Посмотрите, вам не кажется, что он эта орхидея похожа на вас?
Хм. С цветками ее еще не сравнивали. С птицами бывало: с курицей, например, или кукушкой, но не простой, а бестолковой, еще с животными: коровой (тупой), овцой (облезлой) и собакой (х…евой).
— Вы не представляете, Анечка, — продолжал щебетать Веня, — как умопомрачительно смотрятся орхидеи в естественной среде! Бывал я в Бразилии, так в тамошних джунглях такие красавицы на деревьях висят, что голова кругом… Кстати, в наших лесах они тоже есть, не такие, конечно, роскошные, а поскоромнее: любка, или ночная фиалка, и ятрышник, именуемый в народе «кукушкиными слезами»…
Аня слушала лекцию в пол уха: ей не было дела ни до бразильских орхидей, ни до лесных ятрышников, занимали ее только те, которые находились перед глазами. Особенно привлекал один цветок с розово-оранжевыми, как летний, предвещающий жару закат, соцветиями. По мнению Ани именно такая орхидея походила на нее теперешнюю: нежная и нарочито яркая одновременно. Видимо в цветках этого одомашненного чуда так же, как и в ней самой, боролись две стихии: жажда свободы и покорность судьбе…
— Могу я купить эту? — спросила Аня, ткнув пальцев в приглянувшуюся орхидею.
— Тигровую? — немного удивился Веня. — Но почему?
— Она самая красивая, — ответила она, умолчав про стихии.
Он снял орхидею со столика, нежно провел пальцем по краешку лепестка.
— На мой взгляд, она слишком контрастна, я больше люблю белые и розовые, но раз вы выбрали… — Он протянул Ане горшочек с цветком. — Держите…
Аня аккуратно приняла орхидею из его рук.
— Спасибо вам, — сердечно поблагодарила она Вениамина.
— Не за что, душа моя, — расплылся он в благодушной улыбке, и без перехода по-деловому предложил. — А приходите ко мне работать…
— Как работать? Кем?
— Пока продавцом, а там посмотрим…
На Анином лице отразилось такое удивление, что Вениамин испугался.
— Я вас обидел? Извините меня, — затараторил он, взволнованно теребя пуговицу на Аниной дубленке. — Конечно, я должен был догадаться, что такая девушка… такая эффектная девушка уже имеет престижную работу… Господи, какой я дурак! Предложил эдакой нимфе трудиться обычным продавцом… Но и вы меня поймите, вы просто созданы для работы с цветами, я давно мечтал о такой сотруднице…
— Вениамин Антонович, миленький, я нисколько не обиделась, — успокаивающе проговорила Аня. — Наоборот, я рада. И мне бы очень хотелось у вас работать… Просто ваше предложение было так неожиданно, что я растерялась…
— Правда? Вы, правда, хотели бы поработать в моем магазинчике?
— Да, но не только. Еще я хотела бы узнать об орхидеях столько, сколько знаете вы…
— Анечка, приходите хоть завтра! Я возьму вас в штат даже без рекомендаций…
— Завтра не смогу, мне надо будет рассчитаться с прежнего места работы, но на той неделе…
— В понедельник! И не днем позже!
— Хорошо, — счастливо улыбнулась Аня. — А сейчас мне надо идти… Сколько стоит орхидея?
— Нисколько. Это подарок.
— Не смущайте меня, Вениамин Антонович, я не могу принять такой подарок, я знаю, что орхидеи недешевы…
— Я всем своим новым работницам дарю по цветку, чтоб учились находить с ними общий язык — цветы ведь так капризны… Почти, как женщины… — Он схватил Аню за кисть и вновь приложился к ней губами. — Вам я дарю орхидею авансом. Берите, не обижайте старика!
Ане ничего не оставалось, как принять этот подарок. В нагрузку к нему ей дали пакет специальной земли, брошюру «Орхидеи и уход за ними» и буклет с рекламой магазина, на белом ободке которого Вениамин Антонович лично записал номер своего мобильного.
Пожелав друг другу удачи, хозяин и потенциальная продавщица расстались довольные друг другом.
… К подъезду своего дома Аня не подбегала — подлетала! Даром, что была обвешена сумками: через плечо кожаная, в одной руке полиэтиленовая с курткой, в другой бумажная с цветком, а пакет молока она держала двумя свободными пальцами за угол. Торопилась Аня по двум причинам: первая, натерпелось поскорее поставить орхидею на подоконник рядом с фикусом и посмотреть, как эта парочка будет вместе смотреться, а вторая, тетя Сима, бедняжка, по ее милости осталась без обеда, так хоть ужин бы ей вовремя принести.
Стоило подумать об ужине, как в Анином животе заурчало — это протестовал пустой желудок, в котором со вчерашнего вечера не побывало ничего съестного. Конечно, его никогда особо не баловали: хозяйка обычно ела только два раза в день и какую-нибудь гадость, типа бумажно-хрящевой колбасы или китайской (пластмассовой) лапши быстрого приготовления, но так чтобы за сутки ни крошечки, одни капельки — такого еще не бывало.
С думами о еде Аня вошла в подъезд. Семь ступенек, которые отделяли ее от квартиры тети Симы, преодолела в два прыжка. Уронив сумку с курткой себе под ноги, Аня позвонила.
Никакого ответа.
Ушла что ли? Не дождавшись Ани, отправилась в магазин сама?
Аня приникла к замочной скважине (она была горизонтально прорезанной, достаточно широкой, чтобы увидеть, есть ли в квартире свет), посмотрела. Света не было. Значит, ушла. И ключа в двери нет. Точно ушла… Бедная бабка пошлепала на ночь глядя в магазин, не дождавшись жестокосердной соседки, решившей уморить ее голодом…
С такими мыслями Аня начала подниматься по лестнице, стараясь ступать аккуратно, потому что свет в подъезде горел только на третьем. И это, не смотря на то, что позавчера она лично вкручивала лампочку на своем этаже. Утром глянула — ее уже нет. Видимо соседи посуетились — с ней на площадке жили личности крайне неблагонадежные: запойная пьяница Ольга-Дубль Три (ладно не Шанель номер пять) и перманентный пьяница Костя-Шняга. Первая две недели куролесила, потом месяц в себя приходила, второй «бухал» с утра до ночи с небольшим перерывом на сон, при этом, ни Оля, ни Костя себя алкоголиками не считали.
Когда Аня ступила на лестничную площадку своего этажа, первое, что увидела, так это валяющуюся на бетонном полу картонную коробку в форме ларца. Не смотря на полумрак, Аня разглядела, что она перевернута и вскрыта, а из-под откинутой крышки вывалилась горсть трюфелей…
Заворожено глядя на поблескивающие своей пестрой фольгой конфеты, Аня сделал шаг к своей двери…
… и наткнулась (сначала ногами, а потом и глазами) на нечто большое, темное, лежащее поперек площадки и загораживающее проход.
Аня сделала еще шаг. Под ногами что-то хрустнуло, кажется, стекло. Темное нечто приобрело очертания…
На бетонном полу лежал человек!
И как подсказывало Ане предчувствие, мертвый.
Пакет с орхидеей выскользнул из ослабевших Аниных рук, с грохотом разбился об пол. Рядом с горстью конфет появилась горсть земли, рядом с разбитыми очками черепки от горшка, рядом с мертвой женщиной мертвый цветок… А аромат орхидеи перемешался с запахом смерти!
Аня наклонилась, приблизила глаза к белеющему овалу мертвого лица…
Это была тетя Сима. Без своих парных очков она была не похожа на себя, но Аня узнала ее по волосатой родинке на щеке и крупным железным зубам, торчащим из оскаленного рта…
Опять! Опять мертвая старуха! И опять на Анином пути!
А где нож, торчащий из груди? Где кровь? Где эти два спутника смерти?
Нет ни того, ни другого. Только скрюченные пальцы перемазаны чем-то темным… Аня склонилась совсем низко, буквально касаясь носом руки покойницы, и уловила запах миндального шоколада… Это растаявшие конфеты оставили на пальцах еще живой тети Симы свой след. Не дождалась бабулька, попробовала трюфели…
И тут Аню пронзила страшная догадка… Конфеты были отравлены!
Ей прислали отравленные конфеты… Ей, Анне Железновой! Значит, бабка погибла вместо нее…
Сумка с курткой полетела на пол, упав в шоколадно-земляное месиво. За ней следом шлепнулось молоко — несостоявшийся обед состоявшегося трупа…
Аня шарахнулась назад, угодив каблуком в твердую коленку мертвой старухи. Качнулась, потеряв равновесие, чуть не упала, но, задержавшись за перила, устояла. Сделала еще один шаг задним ходом, на этот раз наступив на душку поломанных очков. Нащупала носком ботинка первую ступеньку и, молниеносно развернувшись, бросилась вниз по лестнице.
Ничего не видя, кроме серого тумана, ничего не слыша, кроме страшного шума в ушах, она неслась по подъезду, мечтая только том, чтобы оказаться на улице. Под ветром, снегом и дождем (слава богу, он по-прежнему шел!).
Сквозь шум она расслышала, как хлопнула входная дверь, через туман разглядела неясный мужской силуэт, приближающийся к ней…
— Аня, что с вами? Господи, на вас лица нет… — вскричал силуэт, трансформировавшись в красивого русоволосого мужчину. — Вам плохо? Давайте я вам помогу…
— Не трогайте меня! — взвизгнула Аня, шарахаясь от Петра с такой брезгливостью, будто он болен проказой. — Убийца!
— Аня, Анечка, что вы такое говорите?
— Уйдите прочь! — яростно прошептала она. — Это вы… Вы все подстроили… Только я осталось жива! А ее смерть на вашей совести!
Петр протянул к ней руки, пытаясь задержать, но Аня со всей силы шарахнула по ним единственной, оставшейся при ней сумкой. Оттолкнула его самого и выбежала на улицу.
Долгожданный ветер с дождем ударил в лицо, размывая на нем искусный макияж. Цветные капли, стекая по Аниным щекам, падали на воротник новой дубленки, глаза щипало от туши, челка, некогда густая и ассиметричная, свесилась косой тонкой сосулькой на лоб, но ничего этого она не замечала. Не разбирая дороги, Аня неслась вперед: по лужам, по сугробам, глине, по асфальту…
Так бы добралась, пожалуй, до края света, если бы на границе между глиной и асфальтом ее не схватили чьи-то сильные руки и не втащили в темный, пахнущий ладаном салон незнакомого автомобиля.
Эдуард
На дверном стекле ломбарда висела табличка «закрыто», но Эдуард Петрович все же постучал, потому что знал, что хозяин находится внутри: Шац всегда самолично снимает кассу и прячет особо ценные вещи в сейф.
Из-за двери кто-то (наверное, охранник) пролаял:
— Мы закрылись! Читайте внимательней вывеску: часы работы с десяти до девятнадцати.
Эдуард Петрович лай проигнорировал: постучал вновь.
— Ты тупой? Сказано, закрыты! — рявкнул цербер из-за двери.
На это заявление Вульф ответил очередным стуком, причем, более громким.
Терпение охранника лопнуло — он распахнул дверь и, поигрывая дубинкой, вышел на улицу. Со словами: «Ну ты че, мужик, не врубаешься?» он шагнул к Эдуарду…
В следующий миг мальчики Вульфа схватили его за плечи и втолкнули в помещение. Эдуард Петрович неспешно вошел следом. Как он и предполагал, Шац был на месте: восседал за угловым столиком и, мусоля пальцы, пересчитывал денежки. Услышав треньканье колокольчика, висящего над дверью, он поднял свои близорукие глаза (под правым голубел плохо замазанный синяк).
Увидев Эдуарда Петровича, антиквар ахнул и затрясся, от чего банкноты в его руках заходили ходуном.
— Обосрался, Абрамчик? — хмыкнул Вульф. — Значит, совесть не чиста…
Шац метнул панический взгляд в охранника, но того держали крепко: мальчики Вульфа в отличие от вневедомственников были ребятами тренированными, крепкими, быстрыми. А местный страж имел толстый отсиженный зад, пивное брюшко, вялые мышцы и притупленную от вечного безделья реакцию.
— Ну, что, Абраша, побазарим по-хорошему? Или мне тебя за яйца к люстре привесить?
— Я не понимаю, Эдуард Петрович… — залепетал антиквар, трясясь еще больше, купюры же из его руки вылетели и рассыпались по столу.
— Все ты понимаешь — вон, как глазки бегают… Ну так что, по-хорошему или по-плохому?
— П-п-о-хорошему, — заикаясь, выдавил он. — И Илью не трогайте, пожалуйста, у него двое детей…
— Ну его уже потрогали, — хохотнул Эдик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41