Я не ошибся… Когда я сказал старухе, что прибыл к ней по поручению Сергея, с которым по дороге из аэропорта произошло несчастье, она сразу впустила меня… Видите бы вы, как она всполошилась! Бегала по прихожей, заламывала руки и беспрестанно спрашивала, не сильно ли он пострадал… Я и не предполагал, что человек без сердца может так переживать…
— У нее было сердце, — хрипло сказал Эдуард Петрович. — Именно в него ты вонзил мой нож.
Бергман замолчал, пугливо глянув на гневное лицо Вульфа.
— Денис знал, что его бабку убил именно ты? — спросил Новицкий после небольшой паузы.
— Ну что вы! — горячо воскликнул Алекс. — Дусик бы этого не позволил! Ни смотря ни на что он ее любил!
— А ты его? — хмуро спросил Вульф.
— Я его обожаю…
— Так что ж ты, падла, не признался в убийстве, когда Дусика арестовали? Что ж ты хвост поджал, когда он тебе из ментуры звонил? Ему только один звонок позволили седлать, и он не адвокату стал трезвонить, а тебе! Он думал, ты ему поможешь… — Вульф аж покраснел от возмущения. — И ты мог ему помочь, но не захотел! Ты даже обрадовался такому повороту событий!
— Нет! Я всю ночь проплакал, когда узнал…
— Не плакать надо было, а идти в ментовку с повинной… Ты знал, что это не Дусик убил старух, знал, но смолчал!
Алекс тупо уставился в стену — ему было невыносимо стыдно смотреть Вульфу в глаза, сам же Вульф, лицо которого стало принимать свой естественный цвет, обратился к Головину:
— Ну что, Станислав Палыч, как я и обещал, убийца найден… И им оказался не я, как вы вначале думали, даже не сынулька мой чеканутый… Кстати, что будет с Дусиком?
— Его будут судить за нападение на человека.
— Это ладно, судите. За свои поступки надо отвечать.
— Посидеть придется… Если вы, конечно, не наймете ему хорошего адвоката, типа Петра Алексеевича, который убедит судью в том, что условного заключения будет достаточно…
— Пусть выпутывается сам, — сухо ответил Вульф. — К тому же Дусик в тюряге не пропадет, вот увидите, из-за него еще на дуэли драться будут…
Головин встал со стула, прошел к двери, выглянул в коридор, поманил кого-то пальцем. Тут же в кабинет ввалились два милиционера и прямиком направились к дивану, где сидел Бергман. Алекс поднялся, выставил руки вперед. На его запястьях тут же сомкнулись наручники, вынутые Стасом из засаленного кармана дубленки.
Алекса вывели.
Спустя минуту, в помещении не осталось никого, кроме Петра.
Елена
Лена сидела в своей машине, вцепившись ледяными пальцами в руль. С того момента, когда она нырнула в салон, прошло уже пятнадцать минут, но она все не решалась завести мотор автомобиля. Она понимала, что ни за что не справится с управлением, и влетит в первый фонарный столб.
Нужно вызвать шофера Мишу, — вяло подумала Лена, — он приедет и увезет ее домой. Но для этого надо залезть в карман за телефоном, набрать нужный номер, а Лена не могла заставить себя пошевелиться. С ней бывало такое и раньше. Например, когда она узнала, что Сергея посадили, она окаменела на целых два часа… Новость эта застала ее за обедом, и она, опрокинув тарелку с супом себе на колени, замерла. Сидела, как пень, все это время, хлопала глазами, думала о чем-то абстрактном (о всяких глупостях, типа, даст ли ее любимый розан новый побег), и не замечала, как горячий борщ жжет ей ногу, как по платью растекается жирное пятно… Потом след от ожога целый месяц лечила облепиховым малом, а платье оттирала водкой. Вспомнить же, о чем думала, кроме розана, так и не сумела…
И вот теперь, спустя почти двадцать пять лет, она сидит в непрогретой машине, вцепившись в руль, не двигаясь, не думая ни о чем серьезном, и ждет, когда наваждение пройдет…
Неожиданно дверь машины распахнулась, и в салон всунулась седовласая голова Сержа.
— Сидим? — спросил Отрадов, внимательно глянув в застывшее Ленино лицо. — А чего сидим, не едем?
Лена не ответила: размыкать губы ей не хотелось — наваждение не прошло.
— Ну-ка подвинься, — скомандовал Серж, легонько подпихивая Лену в плечо.
Лена оторвала руки от руля, перетеклась на соседнее сидение.
Серж устроился на водительском месте, открыл заднюю дверцу. В салон тут же шмыгнула давешняя девушка Аня (не весть откуда взявшаяся внучка Георгия Шаховского), испуганно глянула на Лену, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Сергей предупредительно мотнул головой, и девушка промолчала.
Сергей тем временем завел мотор, машина плавно тронулась.
Лена откинулась на сидении, закрыла глаза. Она не знала, куда Сергей собирается ее везти, но ей было все равно. Сейчас она готова была мчаться хоть на край света — куда угодно, только не домой, где все (мебель, одежда, цветы, картины, даже собака Дуля) напоминает о Алексе.
Всю дорогу она молчала, молчали и ее попутчики: Сергей внимательно следил за дорогой, девушка читала. А Лена потихоньку начала оттаивать (то ли наваждение стало проходить, то ли печка заработала), замечать некоторые мелочи, такие, например, что Сергей слишком пристально смотрит в стекло, а Аня не менее пристально в раскрытую на коленях тетрадь. Создавалось впечатление, что они оба боятся встретиться с ней взглядом …
— Куда мы едем? — спросила Лена, обратив внимание на то, что они свернули с кольцевой на какую-то периферийную трассу.
— Ко мне домой…
Лена удовлетворенно кивнула и вновь погрузилась в свои абстрактные думы.
Путь до дома Сергея занял много времени: Лена успела мысленно дать пространное интервью на тему льготного налогообложения одному тележурналисту и сварить фасолевый суп, который уже лет десять не готовила… Когда машина подкатила к высокому забору, окружающему двухэтажный особняк, Лена собралась переключиться на думы о целесообразности разведения стручковой фасоли на своем приусадебном участке…
— Приехали, — сообщил Сергей, оторвав Лену от ерундовых (спасительных!) мыслей. — Пойдемте, дамы…
Он вылез из салона, помог выбраться Лене, потом подал руку Ане, и они втроем вошли сначала в ворота, затем в дом.
В холле было прохладно, по этому первым делом Сергей разжег камин, затем, когда дрова занялись огнем, подошел к Лене, опустился рядом с ней на колени, взял ее руки в свои большие ладони, прижал их к груди.
— Я понимаю, что ты страдаешь, — проникновенно начал он, перемежая свои слова легкими поцелуями в костяшки ее пальцев, — я понимаю, что тебя сейчас трудно утешить, — его горячие губы переместились на тыльную сторону ее ладони, — но хочу сказать тебе — не всегда теряя близкого, мы остается в одиночестве, — он приложил ее ладонь к своей щеке, — иногда, теряя, мы обретаем другого родного человека… Ты не одна, Лена, у тебя есть…
— Ты? — закончила за него Елена.
— Я, это бесспорно, но сейчас речь не обо мне… — Он поднялся с колен, сел рядом с Леной на диван, крепко обнял ее, потом обратился к безмолвствующей девушке. — Анюта, дай, пожалуйста, бабушкин дневник…
Аня подала Сергею ту самую тетрадь, которую читала в машине. Она была раскрыта на середине, и Лена смогла разглядеть, что ее страницы исписаны знакомым каллиграфическим почерком.
— Это мамин дневник? — уточнила она, принимая тетрадь из Сережиных рук.
— Да, и ты должна его прочесть…
— Сейчас? — немного удивилась Лена.
— Именно сейчас… — Сергей ткнул пальцем в один из абзацев. — Начни отсюда…
Лена послушно опустила глаза, прочла первую строчку: «3 сентября 1979». Боже! Она помнила эту дату! Именно третьего сентября она впервые увидела Сергея!
— Читай дальше, Леночка, — прошептал Сережа ей на ухо. — Читай…
И она начала читать.
Под «3 сентября 1979» была еще одна строка: «Он приехал! Люблю! Страдаю! Умираю!». На этом запись заканчивалась. Следующая уже относилась к 12 сентября, и содержала следующие строки:
«Кажется, случилось то, чего я больше всего опасалась — Лена влюбилась в Сержа! Моя доченька созрела для любви, это понятно, но почему она выбрала именно ЕГО… Этот старый развратник (любимый, родной, самый лучший) ей не пара! Я готова отхлестать ее по щекам, когда вижу, с каким вожделением она смотрит на него. Она сходит по нему с ума, а я схожу с ума от ревности. И он, конечно, это замечает… Я не удивлюсь, если он закрутит с ней роман. Именно с ней, потому что всех моих подруг он уже перетрахал, и видит, что это меня ни чуть не задевает… Может, стоит с ним поговорить? Попросить оставить Леночку в покое? Не ради меня, так хоть ради нее…»
Лена перевернула страницу. И начала читать, не обращая внимания на даты — в конце концов, они были не важны.
«У них роман! Лена вся светится и строит грандиозные планы — конечно, она не делится ими со мной, но я вижу по ее мечтательному взору, что думает она только о том, как бы выйти за Сержа замуж… Дурочка, она не понимает, что он играет с ней… Какое счастье, что она бесплодна! Иначе я сошла бы с ума!»
«Я добилась своего — Сержа арестовали. И он повел себя благородно: дал Лене от ворот поворот. Хотя бы в этом проявил себя, как настоящий мужчина — не позволил девушке принести себя в жертву…»
«Лена узнала, что рогоносца на Сержа натравила я. Это был удар для нее! Она же не знает всего, по этому посчитала мое вмешательство в ее жизнь блажью самодурки. Она возненавидела меня, и ушла из дома! Насколько знаю, устроилась учительницей (с ее-то аспирантурой!), поселилась в общаге. Видеть меня она не желает, прощать тоже… Похоже, я потеряла дочь навсегда…»
«Лена беременна! Пока она скрывает это, но живот уже заметен, не говоря уже о токсикозе — убегает блевать посреди урока… Когда мне рассказали об этом, я не поверила! Лена не способна зачать, я знаю это! Врачи не могли ошибаться! Но, видимо, ошиблись! Произошло чудо — моя дочь забеременела… Боже, как бы я радовалась за нее, если бы отцом ребенка оказался кто-то другой! Но это Серж, больше некому, и я страдаю…»
«Моя девочка при смерти! Ребенок родился живой и здоровый, а Лена умирает! Она в коме! Врачи ничего не могут сделать! Сразу после родов у нее началось сильнейшее кровотечение, пришлось вырезать матку, и операция, вроде бы, прошла успешно, но Лена так и не приходит в себя… Зато моя домработница Шарка, родившая одновременно с Леночкой, уже бегает. Родила, как в туалет сходила, и через два дня выписывается. Здоровая, как лошадь эта Шурка, ребеночка, правда, больного родила, слабенького… С Лениным не сравнить! Обе девочки, но какие разные! Шуркина худая, до сих пор синяя, сморщенная, Ленина розовая, пухлая, с крепкими ножками. Чертами очень на мать похожа, а мимикой (уже сейчас!) на отца. Хмурится, зевает, морщится, все, как Сергей… Я смотрю на нее, и мне так больно! Я сразу вспоминаю Полинку, ее бессмысленные глаза, огромную рахитичную голову, и плачу… Я ненавижу ее, Сергея, себя и даже Лену… Лену за то, что ей удалось то, что не удалось мне — родить Сергею здорового, красивого ребенка…»
«Лена так и не пришла в себя. Она по-прежнему в больнице, но ребенка велели забрать. Я принесла девочку домой и поручила заботу о ней Шурке, ей все равно со своей нянчиться, а мне к этому ребенку даже подходить не хочется… Глядя на ее милое личико, я снова и снова воскрешаю в памяти лицо нашей с Сергеем дочери, и мне становится невыносимо плохо! Я терзаю себя ненужными переживаниями, полумертвыми воспоминаниями, угрызениями совести… Не дай бог Лена умрет! Тогда мне придется оставить девочку. Но мне она не нужна. Я не смогу полюбить ее, ни за что, и тогда мы обе будем обречены на страдания…»
«Умерла Аня Железнова, маленькая дочка Шуры. Утром, когда мы подошли кроватке, где спали обе девочки, мы обнаружила рядом с мирно спящей Лениной малышкой посиневший трупик Анечки. Пока Шура билась в истерике, я приняла решение: поменять детей. Пусть „умрет“ Ленина дочь. А Аня останется жить со своей „матерью“ — все равно Лена не жилец. Сначала Шура была в шоке, она не соглашалась хоронить свою Аню под чужим именем (которого, собственно, и не было — я не удосужилась дать своей внучке имя), но потом, когда я посулила ей комнату и денежную компенсацию, согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— У нее было сердце, — хрипло сказал Эдуард Петрович. — Именно в него ты вонзил мой нож.
Бергман замолчал, пугливо глянув на гневное лицо Вульфа.
— Денис знал, что его бабку убил именно ты? — спросил Новицкий после небольшой паузы.
— Ну что вы! — горячо воскликнул Алекс. — Дусик бы этого не позволил! Ни смотря ни на что он ее любил!
— А ты его? — хмуро спросил Вульф.
— Я его обожаю…
— Так что ж ты, падла, не признался в убийстве, когда Дусика арестовали? Что ж ты хвост поджал, когда он тебе из ментуры звонил? Ему только один звонок позволили седлать, и он не адвокату стал трезвонить, а тебе! Он думал, ты ему поможешь… — Вульф аж покраснел от возмущения. — И ты мог ему помочь, но не захотел! Ты даже обрадовался такому повороту событий!
— Нет! Я всю ночь проплакал, когда узнал…
— Не плакать надо было, а идти в ментовку с повинной… Ты знал, что это не Дусик убил старух, знал, но смолчал!
Алекс тупо уставился в стену — ему было невыносимо стыдно смотреть Вульфу в глаза, сам же Вульф, лицо которого стало принимать свой естественный цвет, обратился к Головину:
— Ну что, Станислав Палыч, как я и обещал, убийца найден… И им оказался не я, как вы вначале думали, даже не сынулька мой чеканутый… Кстати, что будет с Дусиком?
— Его будут судить за нападение на человека.
— Это ладно, судите. За свои поступки надо отвечать.
— Посидеть придется… Если вы, конечно, не наймете ему хорошего адвоката, типа Петра Алексеевича, который убедит судью в том, что условного заключения будет достаточно…
— Пусть выпутывается сам, — сухо ответил Вульф. — К тому же Дусик в тюряге не пропадет, вот увидите, из-за него еще на дуэли драться будут…
Головин встал со стула, прошел к двери, выглянул в коридор, поманил кого-то пальцем. Тут же в кабинет ввалились два милиционера и прямиком направились к дивану, где сидел Бергман. Алекс поднялся, выставил руки вперед. На его запястьях тут же сомкнулись наручники, вынутые Стасом из засаленного кармана дубленки.
Алекса вывели.
Спустя минуту, в помещении не осталось никого, кроме Петра.
Елена
Лена сидела в своей машине, вцепившись ледяными пальцами в руль. С того момента, когда она нырнула в салон, прошло уже пятнадцать минут, но она все не решалась завести мотор автомобиля. Она понимала, что ни за что не справится с управлением, и влетит в первый фонарный столб.
Нужно вызвать шофера Мишу, — вяло подумала Лена, — он приедет и увезет ее домой. Но для этого надо залезть в карман за телефоном, набрать нужный номер, а Лена не могла заставить себя пошевелиться. С ней бывало такое и раньше. Например, когда она узнала, что Сергея посадили, она окаменела на целых два часа… Новость эта застала ее за обедом, и она, опрокинув тарелку с супом себе на колени, замерла. Сидела, как пень, все это время, хлопала глазами, думала о чем-то абстрактном (о всяких глупостях, типа, даст ли ее любимый розан новый побег), и не замечала, как горячий борщ жжет ей ногу, как по платью растекается жирное пятно… Потом след от ожога целый месяц лечила облепиховым малом, а платье оттирала водкой. Вспомнить же, о чем думала, кроме розана, так и не сумела…
И вот теперь, спустя почти двадцать пять лет, она сидит в непрогретой машине, вцепившись в руль, не двигаясь, не думая ни о чем серьезном, и ждет, когда наваждение пройдет…
Неожиданно дверь машины распахнулась, и в салон всунулась седовласая голова Сержа.
— Сидим? — спросил Отрадов, внимательно глянув в застывшее Ленино лицо. — А чего сидим, не едем?
Лена не ответила: размыкать губы ей не хотелось — наваждение не прошло.
— Ну-ка подвинься, — скомандовал Серж, легонько подпихивая Лену в плечо.
Лена оторвала руки от руля, перетеклась на соседнее сидение.
Серж устроился на водительском месте, открыл заднюю дверцу. В салон тут же шмыгнула давешняя девушка Аня (не весть откуда взявшаяся внучка Георгия Шаховского), испуганно глянула на Лену, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Сергей предупредительно мотнул головой, и девушка промолчала.
Сергей тем временем завел мотор, машина плавно тронулась.
Лена откинулась на сидении, закрыла глаза. Она не знала, куда Сергей собирается ее везти, но ей было все равно. Сейчас она готова была мчаться хоть на край света — куда угодно, только не домой, где все (мебель, одежда, цветы, картины, даже собака Дуля) напоминает о Алексе.
Всю дорогу она молчала, молчали и ее попутчики: Сергей внимательно следил за дорогой, девушка читала. А Лена потихоньку начала оттаивать (то ли наваждение стало проходить, то ли печка заработала), замечать некоторые мелочи, такие, например, что Сергей слишком пристально смотрит в стекло, а Аня не менее пристально в раскрытую на коленях тетрадь. Создавалось впечатление, что они оба боятся встретиться с ней взглядом …
— Куда мы едем? — спросила Лена, обратив внимание на то, что они свернули с кольцевой на какую-то периферийную трассу.
— Ко мне домой…
Лена удовлетворенно кивнула и вновь погрузилась в свои абстрактные думы.
Путь до дома Сергея занял много времени: Лена успела мысленно дать пространное интервью на тему льготного налогообложения одному тележурналисту и сварить фасолевый суп, который уже лет десять не готовила… Когда машина подкатила к высокому забору, окружающему двухэтажный особняк, Лена собралась переключиться на думы о целесообразности разведения стручковой фасоли на своем приусадебном участке…
— Приехали, — сообщил Сергей, оторвав Лену от ерундовых (спасительных!) мыслей. — Пойдемте, дамы…
Он вылез из салона, помог выбраться Лене, потом подал руку Ане, и они втроем вошли сначала в ворота, затем в дом.
В холле было прохладно, по этому первым делом Сергей разжег камин, затем, когда дрова занялись огнем, подошел к Лене, опустился рядом с ней на колени, взял ее руки в свои большие ладони, прижал их к груди.
— Я понимаю, что ты страдаешь, — проникновенно начал он, перемежая свои слова легкими поцелуями в костяшки ее пальцев, — я понимаю, что тебя сейчас трудно утешить, — его горячие губы переместились на тыльную сторону ее ладони, — но хочу сказать тебе — не всегда теряя близкого, мы остается в одиночестве, — он приложил ее ладонь к своей щеке, — иногда, теряя, мы обретаем другого родного человека… Ты не одна, Лена, у тебя есть…
— Ты? — закончила за него Елена.
— Я, это бесспорно, но сейчас речь не обо мне… — Он поднялся с колен, сел рядом с Леной на диван, крепко обнял ее, потом обратился к безмолвствующей девушке. — Анюта, дай, пожалуйста, бабушкин дневник…
Аня подала Сергею ту самую тетрадь, которую читала в машине. Она была раскрыта на середине, и Лена смогла разглядеть, что ее страницы исписаны знакомым каллиграфическим почерком.
— Это мамин дневник? — уточнила она, принимая тетрадь из Сережиных рук.
— Да, и ты должна его прочесть…
— Сейчас? — немного удивилась Лена.
— Именно сейчас… — Сергей ткнул пальцем в один из абзацев. — Начни отсюда…
Лена послушно опустила глаза, прочла первую строчку: «3 сентября 1979». Боже! Она помнила эту дату! Именно третьего сентября она впервые увидела Сергея!
— Читай дальше, Леночка, — прошептал Сережа ей на ухо. — Читай…
И она начала читать.
Под «3 сентября 1979» была еще одна строка: «Он приехал! Люблю! Страдаю! Умираю!». На этом запись заканчивалась. Следующая уже относилась к 12 сентября, и содержала следующие строки:
«Кажется, случилось то, чего я больше всего опасалась — Лена влюбилась в Сержа! Моя доченька созрела для любви, это понятно, но почему она выбрала именно ЕГО… Этот старый развратник (любимый, родной, самый лучший) ей не пара! Я готова отхлестать ее по щекам, когда вижу, с каким вожделением она смотрит на него. Она сходит по нему с ума, а я схожу с ума от ревности. И он, конечно, это замечает… Я не удивлюсь, если он закрутит с ней роман. Именно с ней, потому что всех моих подруг он уже перетрахал, и видит, что это меня ни чуть не задевает… Может, стоит с ним поговорить? Попросить оставить Леночку в покое? Не ради меня, так хоть ради нее…»
Лена перевернула страницу. И начала читать, не обращая внимания на даты — в конце концов, они были не важны.
«У них роман! Лена вся светится и строит грандиозные планы — конечно, она не делится ими со мной, но я вижу по ее мечтательному взору, что думает она только о том, как бы выйти за Сержа замуж… Дурочка, она не понимает, что он играет с ней… Какое счастье, что она бесплодна! Иначе я сошла бы с ума!»
«Я добилась своего — Сержа арестовали. И он повел себя благородно: дал Лене от ворот поворот. Хотя бы в этом проявил себя, как настоящий мужчина — не позволил девушке принести себя в жертву…»
«Лена узнала, что рогоносца на Сержа натравила я. Это был удар для нее! Она же не знает всего, по этому посчитала мое вмешательство в ее жизнь блажью самодурки. Она возненавидела меня, и ушла из дома! Насколько знаю, устроилась учительницей (с ее-то аспирантурой!), поселилась в общаге. Видеть меня она не желает, прощать тоже… Похоже, я потеряла дочь навсегда…»
«Лена беременна! Пока она скрывает это, но живот уже заметен, не говоря уже о токсикозе — убегает блевать посреди урока… Когда мне рассказали об этом, я не поверила! Лена не способна зачать, я знаю это! Врачи не могли ошибаться! Но, видимо, ошиблись! Произошло чудо — моя дочь забеременела… Боже, как бы я радовалась за нее, если бы отцом ребенка оказался кто-то другой! Но это Серж, больше некому, и я страдаю…»
«Моя девочка при смерти! Ребенок родился живой и здоровый, а Лена умирает! Она в коме! Врачи ничего не могут сделать! Сразу после родов у нее началось сильнейшее кровотечение, пришлось вырезать матку, и операция, вроде бы, прошла успешно, но Лена так и не приходит в себя… Зато моя домработница Шарка, родившая одновременно с Леночкой, уже бегает. Родила, как в туалет сходила, и через два дня выписывается. Здоровая, как лошадь эта Шурка, ребеночка, правда, больного родила, слабенького… С Лениным не сравнить! Обе девочки, но какие разные! Шуркина худая, до сих пор синяя, сморщенная, Ленина розовая, пухлая, с крепкими ножками. Чертами очень на мать похожа, а мимикой (уже сейчас!) на отца. Хмурится, зевает, морщится, все, как Сергей… Я смотрю на нее, и мне так больно! Я сразу вспоминаю Полинку, ее бессмысленные глаза, огромную рахитичную голову, и плачу… Я ненавижу ее, Сергея, себя и даже Лену… Лену за то, что ей удалось то, что не удалось мне — родить Сергею здорового, красивого ребенка…»
«Лена так и не пришла в себя. Она по-прежнему в больнице, но ребенка велели забрать. Я принесла девочку домой и поручила заботу о ней Шурке, ей все равно со своей нянчиться, а мне к этому ребенку даже подходить не хочется… Глядя на ее милое личико, я снова и снова воскрешаю в памяти лицо нашей с Сергеем дочери, и мне становится невыносимо плохо! Я терзаю себя ненужными переживаниями, полумертвыми воспоминаниями, угрызениями совести… Не дай бог Лена умрет! Тогда мне придется оставить девочку. Но мне она не нужна. Я не смогу полюбить ее, ни за что, и тогда мы обе будем обречены на страдания…»
«Умерла Аня Железнова, маленькая дочка Шуры. Утром, когда мы подошли кроватке, где спали обе девочки, мы обнаружила рядом с мирно спящей Лениной малышкой посиневший трупик Анечки. Пока Шура билась в истерике, я приняла решение: поменять детей. Пусть „умрет“ Ленина дочь. А Аня останется жить со своей „матерью“ — все равно Лена не жилец. Сначала Шура была в шоке, она не соглашалась хоронить свою Аню под чужим именем (которого, собственно, и не было — я не удосужилась дать своей внучке имя), но потом, когда я посулила ей комнату и денежную компенсацию, согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41