он часами беседовал со свидетелями по этому проклятому делу, но уважительного взгляда ни разу не удостоился.
— Я бы сказал, что на более прочном фундаменте, но, боюсь, моё мнение не лишено субъективности, а на обоснование уйдёт слишком много времени. Вы же, как я понял, торопитесь. Так могу я получить ответ на свой вопрос?
— Всенепременно. В свете рабочей гипотезы, которую мы сейчас проверяем, Вязников никого не убивал. Однако мы не исключаем, что она может оказаться ошибочной.
— Ну что же, такая откровенность заслуживает поощрения. Я, пожалуй, попробую напрячь свою память.
Бекушеву ужасно не нравился Кулаков, не нравились его внешний вид, поведение, манера речи и то обстоятельство, что он полностью игнорировал его, Виктора, обращаясь исключительно к Халецкому. А реплика про поощрение и обещание напрячь память прозвучали, как выпендрёж чистой воды. Виктор уже открыл было рот, чтобы как следует припугнуть наглеца, но в ту же секунду Халецкий молча завёл руку за спину и показал ему кулак. И Бекушев промолчал — не столько из почтения к старшему по званию, сколько от изумления: откуда Борис мог знать, что он собирается устроить этому типу выволочку? Оперативный стаж оперативным стажем, но ведь у Халецкого нет глаз на затылке! Так или иначе, Бекушев промолчал, и Эжен без помех начал свой рассказ — неожиданно подробный и, похоже, вполне откровенный:
— В пятницу я ушёл с поминок довольно рано. Знаете, мы с самого понедельника регулярно напивались с горя, и в конце концов эта пьяная скорбь стала казаться мне несколько гротескной. В общем, я дождался, пока народ «поплывёт», и тихонько слинял. Прихожу домой, а тут своя пьянка. Мои алкаши давят пузырь в компании Эдика и неизвестной дамы весьма приличного вида. Я удивился и разозлился — на Эдика. Когда он не пришёл на похороны Ирен, мы его самого едва не похоронили. В смысле, уже не надеялись увидеть его живым. Они с Ирен были такими друзьями, что он просто не имел права не явиться, даже если бы лежал со сломанной ногой. А он как ни в чем не бывало лакает водку у меня на кухне, живой и здоровёхонький… Я позвал его в комнату, собирался дать в морду, но дамочка, что сидела с ним, тоже пошла с нами. Пришлось выяснять отношения цивилизованно.
— Вязников не представил вам даму?
— Представил, но очень скупо. Назвал только имя — Надя. Ни фамилии, ни кем она ему приходится, не сказал. Но они обращались друг к другу, как старинные друзья. Сначала я подумал, играют, а потом понял, что они действительно знакомы целую вечность. И знакомы очень близко, с полувзгляда друг друга понимают.
Халецкий попросил описать внешность дамы.
— Светлые волосы, тёмные брови, зеленые глаза с коричневыми крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный, рот небольшой, но губы полные. Очень миловидна. Роста невысокого, пухленькая. Возраст — в районе тридцати. Я бы дал меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то ли в институте. А Эдику тридцать два.
— Ладно, рассказывайте дальше, — не утерпел Виктор, опасавшийся, что этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять начнёт выпендриваться.
Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца. Подробно изложил историю, с которой явился к нему Эдик, не побоялся повторить предъявленное ему Вязниковым обвинение, воспроизвёл собственную оправдательную речь, сделав акцент на своём алиби, упомянул о звонке Вязникова Джулии, привёл соображения Эдика, позволившие сузить круг подозреваемых до четырех человек, рассказал, как и почему они отдали предпочтение директору «Пульсара» (Базилю) перед директором дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей компании к Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.
Последняя часть заставила Виктора и Бориса обменяться тревожными взглядами.
— Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? — спросил Халецкий.
— Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем, как выехал на Ленинградку. Хвоста мы не заметили.
— А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?
— Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала дверь. Но Сева наверняка их «сфотографировал». Поговорите с ним.
— А тогда с чего вы решили, будто они не с вашей работы? — подозрительно спросил Виктор.
— На слух определили, — усмехнулся Эжен.
У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий, проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:
— Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?
— Они вышли за «Динамо», тут же поймали машину и повернули на Беговую.
— Евгений, люди, жаждущие встречи с Вязниковым, очень опасны. Это профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие следов. Боюсь, Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим — ни живым, ни мёртвым. Но у нас ещё есть шанс спасти Эдуарда и его подругу, если мы опередим убийц. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание Вязникова, какую-нибудь обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.
Халецкий умел быть убедительным. Его маленькая речь произвела впечатление. Кулаков свернул себе папироску, закурил, закрыл глаза и надолго замолчал.
— Знаете, — сказал он наконец, — когда мы ехали к Джованни, между Эдиком и этой Надей случилась лёгкая размолвка. Даже не размолвка, а так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего у них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился на неё на повороте. В общем, они начали обмениваться оскорблениями — очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно, не воспроизведу, но пару фраз запомнил: «Вы же всегда надо мною глумитесь, та-та-там, честь задевая мою» — это он ей. А она ему: «Вы, собственно, сами — лжец и предатель, и все обвинения ваши до очевидности лживы». Потом что-то ещё про суетную гордыню и самообожание, а он ей — дескать, да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала…
— Зла речь твоя, мулла, и ненависть — ей мать! — внезапно процитировал Халецкий. — Ты все зовёшь меня безбожником, неверным. Ты прав, я уличён! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли обвинять?
— Точно! — Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, — с изумлением и трепетным почтением. — Правда, про муллу и безбожника речи не было, но последние строки — слово в слово.
— Это Омар Хайам, — скромно заметил Халецкий.
— А про лжеца и предателя — кто? — пролепетал сражённый наповал Виктор.
— Не знаю, — с явным сожалением признался опер-эрудит.
Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно назвал и второго автора, его, Виктора, комплекс неполноценности достиг бы угрожающих размеров.
— Я так думаю, что Эдик и эта Надя вместе учились в институте, — рискнул он высказать предположение. — В каком-нибудь гуманитарном вузе. Кто, кроме гуманитариев, способен бросаться цитатами из мировой классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому и вспомнили этот эпизод?
— Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с редкой непринуждённостью, а образование у неё было техническим. Эпизод я вспомнил потому, что во время перепалки Надя пару назвала Эдика по фамилии. И он её, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище. Для фамилии оно звучало несколько необычно.
— Как?!
— Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно навело меня на мысль сразу об обеих отечественных войнах — с Наполеоном и Гитлером.
— Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?
— Нет, скорее, географическое название.
— Бородина?
— Смоленская?
— Вяземская?
— Нет, не то. Ещё почему-то была ассоциация с викингами.
— Может, с норманнами?.. Неман? — воскликнул Виктор и, увидев по глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к эйфории. Комплекс неполноценности стремительно съёжился до стандарта, и Эжен, удостоивший его, наконец, уважительного взгляда, вдруг утратил всю свою непривлекательность.
С криком «Где телефон?» Халецкий бросился в прихожую, но Кулаков остановил его, предложив воспользоваться мобильным. Через пятнадцать минут после звонка Халецкого в ЦАБ, мобильник разразился трелями из первого концерта Чайковского — пришёл ответ на запрос.
— Если уж начинает везти, то везёт во всем, — высказался Халецкий, отключив аппаратик. — Представляешь, Пых: во всей огромной Москве живёт единственная Надежда Неман! Неман Надежда Валентиновна, семидесятого года рождения. Едем!
20
Людмила проснулась от лёгкого движения воздуха у лица. Позже, когда она окончательно пришла в себя и оценила обстановку, ей стало ясно, что движение произвела закрывшаяся дверь: кто-то приходил в комнату проверить, не очнулась ли она. Но в первые несколько минут ей было не до логических упражнений. Попробуйте очнуться от наркотического сна в совершенно незнакомом помещении — сами убедитесь, насколько малоэффективны в эти минуты извилины коры больших полушарий.
Первая мысль Людмилы, с точки зрения здравого рассудка, не выдерживала никакой критики: девушка решила: что умерла, и душа её вселилась в чужое тело. Руки и ноги с непривычки отказывались повиноваться, пальцы утратили чувствительность, уши — способность слышать, глаза… Глаза воспринимали какую-то картинку, но она как будто не имела смысла. Тёмные квадраты и прямоугольники в тусклом красноватом свете. Людмила попробовала поднять голову, но чужой желудок отнёсся к этой попытке крайне неодобрительно. Только невероятным усилием воли ей удалось вернуть его содержимое на место.
Но именно дискомфорт, исходящий от желудка, в конце концов вывел её из оцепенения, заставил мозги работать. Сначала вернулся слух — Людмила услышала приглушённые голоса, доносившиеся из-за стены. Слов было не разобрать, но, судя по тону, кто-то кого-то отчитывал. Потом тёмные прямоугольники и квадраты обрели объём, и Людмила узнала в них предметы обстановки — пустой сервант, тумбочку с телевизором, бурый палас на полу, кожаное кресло. Источником света служил маленький ночник с красным абажуром, стоявший на столике где-то у неё в ногах. Потом пальцы ощутили гладкую прохладу кожи, плечи — тяжесть одеяла, щека — шёлк и вышитый узор декоративной подушки. Людмила поняла, что лежит в позе эмбриона под одеялом на кожаном диване.
Память накатила внезапно, как пригоршня холодной воды, выплеснутой в лицо. Железные объятия лощёного дядьки, одетого, точно денди. Удостоверение майора МВД. Заблокированная дверца машины. Борьба. Укол в шею. Провал. И теперь — эта незнакомая комната, полностью обставленная, но явно нежилая. Её похитили!
Людмилу тошнило, у неё кружилась голова, но она заставила себя сесть. Адреналин, выброшенный в кровь при мысли о похищении, подавил сигналы организма о плохом самочувствии, мозг заработал на полную катушку.
Лощёный дядька, разумеется, никакой не милиционер, это стало понятно сразу. С другой стороны, на насильника, грабителя и вообще уголовника он тоже не похож. Так кто же он, этот сукин сын?! Зачем похитил её, Людмилу?
С какой целью похищают людей? Ради выкупа, ради информации, ради продажи в подпольный бордель или в подпольную же клинику на донорские органы… Бр-р! Людмилу передёрнуло. Нет, аналитический подход к добру не приведёт, она только запугает себя до полусмерти и утратит способность соображать. Необходимо разжиться конкретной информацией. Она прислушалась. Голоса за стеной по-прежнему звучали невнятно и, мало того, звучали теперь с большими паузами. Если она попытается выскользнуть за дверь и подслушать, любой звук может её выдать. На попытку бежать у неё пока ещё не хватает сил, а если поднять шум в надежде привлечь внимание соседей, похититель, конечно, доберётся до неё быстрее и снова вколет наркотик…
Людмила огляделась и зацепилась взглядом за столик, на котором стоял ночник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Я бы сказал, что на более прочном фундаменте, но, боюсь, моё мнение не лишено субъективности, а на обоснование уйдёт слишком много времени. Вы же, как я понял, торопитесь. Так могу я получить ответ на свой вопрос?
— Всенепременно. В свете рабочей гипотезы, которую мы сейчас проверяем, Вязников никого не убивал. Однако мы не исключаем, что она может оказаться ошибочной.
— Ну что же, такая откровенность заслуживает поощрения. Я, пожалуй, попробую напрячь свою память.
Бекушеву ужасно не нравился Кулаков, не нравились его внешний вид, поведение, манера речи и то обстоятельство, что он полностью игнорировал его, Виктора, обращаясь исключительно к Халецкому. А реплика про поощрение и обещание напрячь память прозвучали, как выпендрёж чистой воды. Виктор уже открыл было рот, чтобы как следует припугнуть наглеца, но в ту же секунду Халецкий молча завёл руку за спину и показал ему кулак. И Бекушев промолчал — не столько из почтения к старшему по званию, сколько от изумления: откуда Борис мог знать, что он собирается устроить этому типу выволочку? Оперативный стаж оперативным стажем, но ведь у Халецкого нет глаз на затылке! Так или иначе, Бекушев промолчал, и Эжен без помех начал свой рассказ — неожиданно подробный и, похоже, вполне откровенный:
— В пятницу я ушёл с поминок довольно рано. Знаете, мы с самого понедельника регулярно напивались с горя, и в конце концов эта пьяная скорбь стала казаться мне несколько гротескной. В общем, я дождался, пока народ «поплывёт», и тихонько слинял. Прихожу домой, а тут своя пьянка. Мои алкаши давят пузырь в компании Эдика и неизвестной дамы весьма приличного вида. Я удивился и разозлился — на Эдика. Когда он не пришёл на похороны Ирен, мы его самого едва не похоронили. В смысле, уже не надеялись увидеть его живым. Они с Ирен были такими друзьями, что он просто не имел права не явиться, даже если бы лежал со сломанной ногой. А он как ни в чем не бывало лакает водку у меня на кухне, живой и здоровёхонький… Я позвал его в комнату, собирался дать в морду, но дамочка, что сидела с ним, тоже пошла с нами. Пришлось выяснять отношения цивилизованно.
— Вязников не представил вам даму?
— Представил, но очень скупо. Назвал только имя — Надя. Ни фамилии, ни кем она ему приходится, не сказал. Но они обращались друг к другу, как старинные друзья. Сначала я подумал, играют, а потом понял, что они действительно знакомы целую вечность. И знакомы очень близко, с полувзгляда друг друга понимают.
Халецкий попросил описать внешность дамы.
— Светлые волосы, тёмные брови, зеленые глаза с коричневыми крапинами, нос прямой, маленький, аккуратный, рот небольшой, но губы полные. Очень миловидна. Роста невысокого, пухленькая. Возраст — в районе тридцати. Я бы дал меньше, но, похоже, они с Эдиком вместе учились то ли в школе, то ли в институте. А Эдику тридцать два.
— Ладно, рассказывайте дальше, — не утерпел Виктор, опасавшийся, что этому типу вот-вот наскучит собственная откровенность и он опять начнёт выпендриваться.
Но опасался он напрасно. Эжен выдержал взятый тон до конца. Подробно изложил историю, с которой явился к нему Эдик, не побоялся повторить предъявленное ему Вязниковым обвинение, воспроизвёл собственную оправдательную речь, сделав акцент на своём алиби, упомянул о звонке Вязникова Джулии, привёл соображения Эдика, позволившие сузить круг подозреваемых до четырех человек, рассказал, как и почему они отдали предпочтение директору «Пульсара» (Базилю) перед директором дизайн-студии (Джованни). И наконец, поведал о поездке всей компании к Джованни и о приключении, которое подстерегало их на обратном пути.
Последняя часть заставила Виктора и Бориса обменяться тревожными взглядами.
— Вы уверены, что этому Севе удалось избавиться от преследователей? — спросил Халецкий.
— Головой не поручусь. Но он долго кружил перед тем, как выехал на Ленинградку. Хвоста мы не заметили.
— А как выглядели те двое, что поджидали вас на балконе?
— Не знаю, не видел. Мы стояли на верхней площадке, а их загораживала дверь. Но Сева наверняка их «сфотографировал». Поговорите с ним.
— А тогда с чего вы решили, будто они не с вашей работы? — подозрительно спросил Виктор.
— На слух определили, — усмехнулся Эжен.
У Виктора прямо руки чесались накостылять нахалу по шее, но Халецкий, проигнорировав насмешку, задал следующий вопрос:
— Где вы расстались с Вязниковым и его спутницей?
— Они вышли за «Динамо», тут же поймали машину и повернули на Беговую.
— Евгений, люди, жаждущие встречи с Вязниковым, очень опасны. Это профессионалы, убивающие без колебаний и не оставляющие следов. Боюсь, Николая Усова, который попал к ним в лапы, мы с вами никогда не увидим — ни живым, ни мёртвым. Но у нас ещё есть шанс спасти Эдуарда и его подругу, если мы опередим убийц. Сосредоточьтесь, пожалуйста. Постарайтесь припомнить какое-нибудь замечание Вязникова, какую-нибудь обмолвку, которая помогла бы нам побыстрее их найти.
Халецкий умел быть убедительным. Его маленькая речь произвела впечатление. Кулаков свернул себе папироску, закурил, закрыл глаза и надолго замолчал.
— Знаете, — сказал он наконец, — когда мы ехали к Джованни, между Эдиком и этой Надей случилась лёгкая размолвка. Даже не размолвка, а так, шутливая перепалка. Я сидел рядом с водителем и не понял, с чего у них началось. То ли Эдик случайно пихнул Надежду локтем, то ли завалился на неё на повороте. В общем, они начали обмениваться оскорблениями — очень забавными. По-моему, цитатами из классики. Все я, естественно, не воспроизведу, но пару фраз запомнил: «Вы же всегда надо мною глумитесь, та-та-там, честь задевая мою» — это он ей. А она ему: «Вы, собственно, сами — лжец и предатель, и все обвинения ваши до очевидности лживы». Потом что-то ещё про суетную гордыню и самообожание, а он ей — дескать, да ты права, я предан всякой скверне, но чья бы корова мычала…
— Зла речь твоя, мулла, и ненависть — ей мать! — внезапно процитировал Халецкий. — Ты все зовёшь меня безбожником, неверным. Ты прав, я уличён! Я предан всяким сквернам. Но будь же справедлив: тебе ли обвинять?
— Точно! — Эжен взирал на милиционера, как на огнедышащего дракона, — с изумлением и трепетным почтением. — Правда, про муллу и безбожника речи не было, но последние строки — слово в слово.
— Это Омар Хайам, — скромно заметил Халецкий.
— А про лжеца и предателя — кто? — пролепетал сражённый наповал Виктор.
— Не знаю, — с явным сожалением признался опер-эрудит.
Бекушев вздохнул немного свободнее: если бы Халецкий небрежно назвал и второго автора, его, Виктора, комплекс неполноценности достиг бы угрожающих размеров.
— Я так думаю, что Эдик и эта Надя вместе учились в институте, — рискнул он высказать предположение. — В каком-нибудь гуманитарном вузе. Кто, кроме гуманитариев, способен бросаться цитатами из мировой классики? Вы тоже пришли к такому выводу, Евгений? Поэтому и вспомнили этот эпизод?
— Нет, дело не в этом. Кстати, Ирен стреляла этими цитатами с редкой непринуждённостью, а образование у неё было техническим. Эпизод я вспомнил потому, что во время перепалки Надя пару назвала Эдика по фамилии. И он её, кажется, тоже. Хотя тогда я подумал, что это прозвище. Для фамилии оно звучало несколько необычно.
— Как?!
— Не помню. Помню только свои ассоциации. Почему-то оно навело меня на мысль сразу об обеих отечественных войнах — с Наполеоном и Гитлером.
— Может, прозвище или фамилия какого-нибудь военачальника?
— Нет, скорее, географическое название.
— Бородина?
— Смоленская?
— Вяземская?
— Нет, не то. Ещё почему-то была ассоциация с викингами.
— Может, с норманнами?.. Неман? — воскликнул Виктор и, увидев по глазам Кулакова, что угадал, испытал нечто близкое к эйфории. Комплекс неполноценности стремительно съёжился до стандарта, и Эжен, удостоивший его, наконец, уважительного взгляда, вдруг утратил всю свою непривлекательность.
С криком «Где телефон?» Халецкий бросился в прихожую, но Кулаков остановил его, предложив воспользоваться мобильным. Через пятнадцать минут после звонка Халецкого в ЦАБ, мобильник разразился трелями из первого концерта Чайковского — пришёл ответ на запрос.
— Если уж начинает везти, то везёт во всем, — высказался Халецкий, отключив аппаратик. — Представляешь, Пых: во всей огромной Москве живёт единственная Надежда Неман! Неман Надежда Валентиновна, семидесятого года рождения. Едем!
20
Людмила проснулась от лёгкого движения воздуха у лица. Позже, когда она окончательно пришла в себя и оценила обстановку, ей стало ясно, что движение произвела закрывшаяся дверь: кто-то приходил в комнату проверить, не очнулась ли она. Но в первые несколько минут ей было не до логических упражнений. Попробуйте очнуться от наркотического сна в совершенно незнакомом помещении — сами убедитесь, насколько малоэффективны в эти минуты извилины коры больших полушарий.
Первая мысль Людмилы, с точки зрения здравого рассудка, не выдерживала никакой критики: девушка решила: что умерла, и душа её вселилась в чужое тело. Руки и ноги с непривычки отказывались повиноваться, пальцы утратили чувствительность, уши — способность слышать, глаза… Глаза воспринимали какую-то картинку, но она как будто не имела смысла. Тёмные квадраты и прямоугольники в тусклом красноватом свете. Людмила попробовала поднять голову, но чужой желудок отнёсся к этой попытке крайне неодобрительно. Только невероятным усилием воли ей удалось вернуть его содержимое на место.
Но именно дискомфорт, исходящий от желудка, в конце концов вывел её из оцепенения, заставил мозги работать. Сначала вернулся слух — Людмила услышала приглушённые голоса, доносившиеся из-за стены. Слов было не разобрать, но, судя по тону, кто-то кого-то отчитывал. Потом тёмные прямоугольники и квадраты обрели объём, и Людмила узнала в них предметы обстановки — пустой сервант, тумбочку с телевизором, бурый палас на полу, кожаное кресло. Источником света служил маленький ночник с красным абажуром, стоявший на столике где-то у неё в ногах. Потом пальцы ощутили гладкую прохладу кожи, плечи — тяжесть одеяла, щека — шёлк и вышитый узор декоративной подушки. Людмила поняла, что лежит в позе эмбриона под одеялом на кожаном диване.
Память накатила внезапно, как пригоршня холодной воды, выплеснутой в лицо. Железные объятия лощёного дядьки, одетого, точно денди. Удостоверение майора МВД. Заблокированная дверца машины. Борьба. Укол в шею. Провал. И теперь — эта незнакомая комната, полностью обставленная, но явно нежилая. Её похитили!
Людмилу тошнило, у неё кружилась голова, но она заставила себя сесть. Адреналин, выброшенный в кровь при мысли о похищении, подавил сигналы организма о плохом самочувствии, мозг заработал на полную катушку.
Лощёный дядька, разумеется, никакой не милиционер, это стало понятно сразу. С другой стороны, на насильника, грабителя и вообще уголовника он тоже не похож. Так кто же он, этот сукин сын?! Зачем похитил её, Людмилу?
С какой целью похищают людей? Ради выкупа, ради информации, ради продажи в подпольный бордель или в подпольную же клинику на донорские органы… Бр-р! Людмилу передёрнуло. Нет, аналитический подход к добру не приведёт, она только запугает себя до полусмерти и утратит способность соображать. Необходимо разжиться конкретной информацией. Она прислушалась. Голоса за стеной по-прежнему звучали невнятно и, мало того, звучали теперь с большими паузами. Если она попытается выскользнуть за дверь и подслушать, любой звук может её выдать. На попытку бежать у неё пока ещё не хватает сил, а если поднять шум в надежде привлечь внимание соседей, похититель, конечно, доберётся до неё быстрее и снова вколет наркотик…
Людмила огляделась и зацепилась взглядом за столик, на котором стоял ночник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51