Третий, вскоре скончавшийся, осел мешком на шоферском месте. Этот был без сознания. Он напоролся на сломанный руль. На заднем сиденье была навалена груда меховых шкурок с пломбами, о похищении которых недавно стало известно.
Теперь Иган действовал очень расторопно. Он бросил раненого в машину и прикрутил его вместе с потерявшим сознание человеком к обломку руля. Затем он помчался вслед убегавшему бандиту. Тем временем собралась большая толпа. Она расступалась, давая ему дорогу.
— А ну-ка, поднажми, Шерлок! — крикнул ему кто-то.
Иган снова принялся свистеть. Он бежал мерным шагом и свистел, размахивая револьвером, который держал в свободной руке. Лишь много спустя он вспомнил, что забыл снять его с предохранителя. Когда он вспомнил об этом уже дома, вечером, сердце у него замерло.
Пробежав несколько сот шагов, Иган нагнал беглеца. Парень с перепугу наскочил на зазевавшегося прохожего и был сбит с ног. Иган подоспел как раз вовремя, чтобы отнять его у толпы, которая топтала его и избивала, как последнюю собаку.
За проявленный героизм начальник Управления самолично произвел Игана в сыщики третьего разряда.
— Это тебе, милая моя, просто повезло, — сказал Иган жене, — что муж твой получил повышение, а не пулю в лоб.
Повышение принесло ему несколько лишних долларов. До сих пор неудачи отравляли существование Игана. Но удача тоже таила в себе отраву. Теперь Иган боялся, что жена промотает всю прибавку, а когда его разжалуют, он очутится в долгах. В том, что ему недолго оставаться сыщиком, он нисколько не сомневался.
— Я случайно наткнулся на это дело, — объяснял он ей. — Если бы я знал, чем это грозит, ей-богу, никогда бы не полез. Можешь не сомневаться. Удрал бы куда-нибудь подальше.
Жена Игана была почти такая же рослая, как и он, такая же крупная, медлительная, седая и краснощекая.
— А ведь было время, когда я думала, что ты не такой трус, как можешь показаться с первого взгляда, — сказала она. Она задумчиво на него поглядела, глаза ее ласково затеплились, и она улыбнулась. — Как по-твоему, каково мне было видеть, что муж у меня такой честолюбивый дурень?
Он не знал, как отнестись к этому замечанию. При первых ее словах он расправил плечи и выпятил грудь колесом. Наверное, думал он, остальное она добавила просто для того, чтобы меня унизить. Вот язва, не может, чтобы не поддеть!
«А тебе, видно, хочется, чтобы муж у тебя был мокрой курицей?» — чуть было не ляпнул он. Но вовремя спохватился и промолчал. Совсем неуместно говорить об этом сейчас, решил он, когда ему нужно внушить ей, чтобы она была бережливее с его прибавкой.
Поэтому он не стал допытываться, что означает ее робкое и вместе с тем гордое замечание, и не понял его. Это добавило новую каплю яда, которая тотчас же возымела свое разрушительное действие на Игана, отравляя его отношения к жене и тем самым ее отношения к нему.
— А знаешь, о чем думал твой честолюбивый дурень, когда гнался за славой и вытаскивал револьвер? Я думал: каждая пуля обходится мне в пять центов, а сколько раз я ходил пешком лишних два-три квартала, чтобы сэкономить несколько центов на какой-нибудь покупке? Сколько я колесил пешком, а тут собираюсь расходовать патроны, как воду.
— Положим, я хожу подальше твоего, — возразила она. — Да и вообще, часто ли приходится тебе ходить за покупками? Ведь по лавкам хожу я каждый божий день и с каждым днем все дальше и дальше.
Он со злостью подумал, что она все-таки может посидеть днем, а он изволь стоять свечкой.
— И будешь ходить. Помни, что ты венчалась с постовым полисменом. Сыщиком я долго не продержусь.
— Конечно, не продержишься, если с самого начала будешь так себя настраивать. — Голос ее прозвучал резко.
Как ему ни было неприятно, но он заставил себя взглянуть на нее.
— Ты знала, за кого идешь, — сказал он, — на горе и радость, как говорил священник. В работе сыщика больно много политики, а я вовсе не политик, я обыкновенный постовой.
— Ну, зачем ты так говоришь, — беспомощно пробормотала она.
— Я говорю то, что есть, а ты будь любезна трать деньги аккуратно, как и прежде.
В руке у него дымилась сигара. Он купил ее под впечатлением свалившегося на него богатства. Теперь он взглянул на сигару неодобрительно.
— Это, чтобы отпраздновать мое избавление от смерти, — заметил он, — а если и ты хочешь ради праздничка купить сигару, пожалуйста. И на этом точка.
— Сигару! Другого не придумал! Так я и знала, что ты предложишь мне сигару или, еще лучше, половую щетку, чтобы наподдать тебе, куда следует.
Итак, Игану было о чем поразмыслить после того, как он получил поручение от своего начальника, капитана Фоггарти.

Глядя на экран в кино на Сорок второй улице и сидя за кофе в кафетерии, Иган размышлял. Однако это была пустая трата времени. Он знал свое решение наперед: разжалование — не такая уж беда. Если на то пошло, правильно говорит пословица — всяк сверчок знай свой шесток. Но за размышлениями как-то незаметнее проходило время.
Ему не хотелось спешить. Если он закончит расследование сегодня, налет состоится на другой день, это значит в субботу; тогда составлением акта и прочей писаниной придется заниматься в воскресенье, в свободный день, или, во всяком случае, портить себе субботний вечер. А этот вечер был лучшим праздником для Игана.
Было уже начало второго, когда Иган добрался наконец до Эджком авеню. Указанный в адресе дом ничем не отличался от десятка других домов, стоявших в одном ряду с ним. Две ступеньки вели в вестибюль, а поднявшись еще на четыре, вы попадали в широкий коридор, вдоль которого шли обитые корявой жестью и выкрашенные в коричневый цвет двери. Тусклый дневной свет лежал на каменном полу и, постепенно сгущаясь, переходил в пелену мрака под потолком. В конце коридора виднелась лестница, которая круто заворачивала и терялась в темноте.
Идя по улице, отлого подымавшейся в гору, Иган делал вид, что прогуливается. Все дома были жилые, и только на обоих концах улицы было по магазину. Он полагал, что, неторопливо прохаживаясь, он меньше обратит на себя внимание. Ему хотелось походить на человека, прогуливающегося на досуге, но маскировка оказалась неудачной. Когда мужчина богатырского сложения, одетый подобно Игану, бесцельно прогуливается по улице, это вызывает всеобщее удивление.
Негритянские ребятишки перекидывались мячом или возились на ступеньках подъездов. Взрослые негры сидели в машинах, остановившихся у тротуара, или стояли, прислонясь к ним спиной. Полногрудая женщина, так сильно затянутая в корсет, что ее ноги, болтавшиеся как у куклы, еле несли прямое негнущееся туловище, прошла мимо, тяжело дыша раздутыми ноздрями. Все как-то странно поглядывали на Игана. Но он решил, что на любого белого, появившегося здесь, негры глядели бы приблизительно так же, как смотрят на сборщика квартирной платы. И он упорно продолжал свою прогулку, мерно покачивая головой в такт собственным шагам.
День был серый. Серая пелена спускалась с серого неба, и серый свет слабо и словно нехотя просачивался сквозь нее, как дождь. Тощие деревца тянулись вдоль пологого склона. Искривленные ветви придавали им сходство с шеренгой тщедушных рахитичных детей, у которых остались лишь кожа да кости. Иган чувствовал их тоску и одиночество и, чтобы рассеяться, вообразил, будто его облепили ребятишки. «Посмотрите-ка, — говорил он им мысленно, — эти деревья только и годятся, что на зубочистки».
Он вспомнил о собственных детях, разбросанных в эту минуту по всему городу: вот дочь и младший сынишка, пообедав, возвращаются в начальную школу, а двое мальчиков постарше не успевают прийти домой пообедать из своей школы. А так как ему самому взгрустнулось, он представил себе их жизнерадостными и смеющимися. Потом он подумал, что им, бедным, придется расплачиваться за то, что Фоггарти, которого они в глаза не видели, и Миллетти, о котором они даже никогда и не слышали, грызутся друг с другом из-за повышения, а Холл, о котором они читали в газетах и слышали по радио, честолюбив и упорен в своем бизнесе.
Но дети, которые в воображении Игана висли на нем, были совсем маленькие: «А деревья эти годятся только на зубочистки, — продолжал он мысленно, — потому что они капризничали, не хотели кушать кашу. Если бы они кушали кашу, у них были бы листочки, и ветки у них были бы толстые-претолстые, а не торчали бы, как палочки».
Так, разговаривая сам с собой, он благополучно дошел до угла. Теперь перед ним встал вопрос, как повернуть назад, не возбуждая подозрений. Беседа с детьми закончилась; он огляделся вокруг, заметил на противоположной стороне закусочную и зашел туда. Комната была полна пара, даже запахи и те, казалось, превращались в пар. Посетителей было немного.
За стойкой стоял буфетчик-белый; Иган спросил папирос, и тот, подавая ему пачку, проговорил:
— Из Центра будете?
Иган был огорошен, но не подал вида и продолжал обстоятельно пересчитывать сдачу.
— Из какого центра? — спросил он.
Он не понимал, что напускное спокойствие выдает его с головой.
— У меня приятель работает в Центре, — сказал буфетчик. — Я думал, что вы его, может быть, знаете.
— Но, послушайте, ведь в Центре работает шесть миллионов человек, а вы спрашиваете, не знаю ли я вашего приятеля.
— Я имею в виду Главное управление. Разве вы не из полиции?
— Я? Ну нет, братец, не туда попал! — Иган нервно рассмеялся. — Я просто честный гражданин, может быть, вам поэтому так и показалось. — Ему понравился собственный ответ. В дверях он обернулся и гаркнул: — Просто честный гражданин, и все.
— Ну, значит, не из фараонов, — заключил буфетчик.
Когда Иган вышел на сумрачную, неприютную улицу, то снова призадумался. Вокруг не было ничего такого, что помогло бы ему скрыть свою профессию. Пс Эджком авеню проходила автобусная линия. Он решил, что самой лучшей маскировкой будет прикинуться контролером или ревизором автобусной компании. «Если у меня на роже написано, что я сыщик, — сказал он себе, — так уже лучше всего изобразить из себя сыщика частной компании».
Он остановился на перекрестке, на самом виду, посматривая то вверх, то вниз по улице. Но чаще он поглядывал вниз, туда, где стоял дом, в котором помещался банк. Когда проходил автобус, он что-то отмечал в своей записной книжке. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как проезжавшие мимо водители и кондукторы, взглянув на него украдкой, сразу выпрямлялись и начинали усердствовать. «Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, ребятки, — покрикивал он мысленно, — Бернард Фрэнсис Иган вас подхлестывает».
Вскоре после того как Иган занял свой пост, в дом, за которым он следил, вошел Мюррей, неся в руках черную металлическую коробку с завтраком. Коробка с завтраком и выдала его. Без нее он мог бы сойти за агента какой-нибудь фирмы или сборщика квартирной платы. «Вот один из них», — решил Иган. Вслед за Мюрреем появилась Делила и одна из сборщиц-испанок, которая несла коричневые пакетики с фруктами и сэндвичами. «Ну, это будет одно удовольствие, — подумал Иган, — преступники, вместо воровского инструмента, запаслись завтраками».
Красота Делилы раздражала его, она казалась ему дерзостью. Одета Делила была скромно и со вкусом, в серое и коричневое, и если бы не чудесный, золотисто-кофейный цвет кожи, ничем бы не отличалась от тех женщин, перед которыми Иган всегда благоговел. Будь у нее белая кожа, она казалась бы ему «первым сортом». Спутница Делилы что-то рассказывала, и Делила слушала ее, полуоткрыв рот. Входя в подъезд, Делила вскрикнула:
— Но это же невообразимо! — Ее негромкий, нежный голосок прозвучал по тихой улице, как музыка.
«Тоже из себя что-то корчит, — возмутился Иган. — „Неваабазимо“. Ее интеллигентный вид также казался ему дерзостью. „Неваабазимо! Неваабазимо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84