- Хаты у меня нет в Москве, - хмуро отвечал Федор. - Сам приеду...
В кабаке сидели втроем: Мотя Шклявый, первый картежник Москвы, педераст и истерик, Зиновий Павлычко, по кличке Хохол, и Сеня Звонарев из бауманских, когда-то валютчик, а сейчас промышляющий в основном рэкетом. Из всех троих Сеня был наибольшим "авторитетом", и всех троих связывали давние дела.
После сауны девок отпустили. Сидели, закусывали рыбкой, пили ледяное пивко.
- Стреляный вышел, крышу ищет, - между прочим бросил Хохол. - Я Глухаря проведывал, говорит, помочь надо мужику. Кладбище какое-то охраняет...
Упоминание о Стреляном навело всех троих на мысли о погибшей "бригаде" Лесного.
- Он как? - визгливо спросил Мотя. - Уцелел, что ли?
- Да нет, он после вышел, - продолжал Хохол. - Может, возьмешь к себе, Семен?
- Не знаю. С ребятами обсудить надо, Зяма. - Звонарев, видно было, не горел желанием взять новичка. - Только скажешь - Лесной, так у всех одно на уме... Примета плохая...
Зиновий понял, что дальше нажимать бессмысленно, и перевел разговор на другое.
- Ты постой, - вдруг перебил его Звонарев. - Он ведь Вульфа знал, да? Ну, Ваську? У меня есть один братан, который очень Васькой интересовался. Большой у него интерес. Ты сведи меня со Стреляным. Передай Глухарю, что я с ним хочу говорить.
Раздольский пропал. И пропал как-то странно, не к месту, не ко времени. Его исчезновение не давало Артуру Нерсесовичу возможности насладиться предполагаемой местью, и он сильно опасался, что кто-то другой вместо него отправил этого дурилу к праотцам. Эта мысль была пострашнее любого кошмара.
Аджиев мучительно пытался ухватить смысл того, что произошло с Ефремом Борисовичем. Каждая подробность из того, что делал и о чем говорил соперник в последние дни перед отъездом, по докладам слежки рисовалась весьма выпукло, но, когда он пробовал сложить все вместе, получался какой-то темный сумбур.
Кроме того, провалами зияли некоторые дни, когда Раздольский уходил от наблюдения. Там, видно, и была скрыта разгадка тайны исчезновения адвоката.
Артур Нерсесович чуть не запил от всех этих мыслей, такое с ним бывало и раньше, но сейчас он понял, что его закрутило всерьез и с этой карусели ему теперь долго не спрыгнуть.
Он ежевечерне истязал Елену, а потом пил один в кабинете до тех пор, пока его не сваливал сон.
Перелом произошел неожиданно. Как-то вечером, дней через десять после известия об исчезновении Раздольского, к нему в кабинет зашел Калаян и положил какой-то листок перед ним на стол.
Аджиев пробежал его глазами. Несколько ничего не говорящих ему фамилий. Одна из них была подчеркнута.
- Вот видите, Купцов Павел Сергеевич, - сказал Армен. - Мы раскопали, кого Раздольский защищал. Этот - самый влиятельный. Сейчас как будто в тени, но мне удалось выяснить, с кем он связан. Это - круто.
- Солнцевские, что ли? - недоверчиво спросил Аджиев.
- Да что солнцевские, Артур Нерсесович, - засмеялся Калаян. - Это для прессы, для лохов ярлыки понавешивали. Вы-то ведь понимать должны. Карты в газетах печатают раздела сфер влияния в Москве, имена якобы все известны, а преступность как росла, так и растет. Это называется - борьба в аквариуме, но аквариум тот в море. И вот уж здесь другие законы и другого калибра рыбы плавают.
- Кто? - быстро спросил Аджиев.
- Пока не знаю, - честно признался Армен Калаян. - Но догадки есть. Если подтвердится, надо будет напрямую говорить. Здесь уже только так.
- Я понимаю. - Артур Нерсесович задумался. - Но кто Ефрема-то перехватил?
- Да там тоже не знают, уверен, - отрезал Калаян.
Артуру Нерсесовичу стало совсем тошно. Он расслабился, а этого делать не следовало. Его, можно сказать, уже на мушку взяли, но осечка вышла. Надо было Раздольского разыскать, из-под земли выкопать.
- Ваш Стреляный-то сейчас нам кстати, - начал Калаян, наблюдая за хозяином, - Он в этом аквариуме свой. Наверх ему хода нет, а там он ходы-выходы должен знать.
Мысль о Федоре давно цепляла Артура Нерсесовича, и теперь он понял - не зря цепляла. Аджиев приказал позвать его к себе, но того на дежурстве не оказалось - выходной.
Пожалуй, впервые за последнее время Артур Нерсесович засыпал успокоенный. Он не любил непоняток, а тут все-таки хоть что-то да прояснялось. Он даже забыл про Елену...
А Елена сидела у себя в спальне и с тоскою ждала приближения того часа, когда он входил к ней. Его ежевечернее появление стало почти ритуалом. Она сидела и, завороженно глядя на выскакивающие цифры электронного будильника, как будто слышала несуществующее тиканье, то воображаемое тиканье, которым сопровождается, должно быть, всякое ночное страдание, всякое бдение у гроба.
За окном внизу что-то хрустнуло. Она сначала не поняла причину этого звука, а потом вскочила и осторожно вышла на балкон.
На дорожке она разглядела темную фигуру человека, взмахнувшего ей рукой, звавшего спуститься вниз.
Спальня Аджиева находилась на другой стороне дома, но, чтобы выйти на улицу, ей надо было пройти мимо комнаты горничной. Тогда она спустилась на первый этаж и, раздвинув раму окна в столовой, перелезла через подоконник в сад. Ей пришлось прыгать прямо на клумбу, и рыхлая земля смягчила звук ее падения.
Сенбернар, лежавший подле террасы, сразу же увязался за ней, и это было очень кстати. В случае чего можно было сказать, что вышла пройтись с собакой.
В беседке около бассейна ее ждал Федор.
- Ваш адвокат, - сразу же заговорил он, - зацепил крупняка. Этот Павел Сергеевич, Купец его кличка, вы можете им доверять. Звоните, требуйте, пусть сами ищут. Тут какая-то мелочь влезла. Наверное, в ихнем "Руне" тоже свои "стукачи" есть. Думаю, жив ваш Раздольский. Не медлите, действуйте.
Он исчез раньше, чем растерянная Елена успела спросить его о чем-либо. И почти в тот же миг зажегся свет в окне на первом этаже, в кабинете Аджиева.
С той минуты, когда незнакомая рука легла на плечо Ефрема Борисовича почти у самого подъезда его приятеля, а затем его, чем-то оглушив по голове, втащили в рядом стоящую машину, Раздольский пребывал как бы на грани бреда и просветления.
Он очнулся, как ему показалось, в подвале, лежащим на ватном одеяле почти в кромешной тьме.. Болели виски, ломило в затылке, рук и ног он не чувствовал.
Сколько пролежал так, он не знал, потому что часы с него сняли.
Ефрем Борисович не сомневался, что его похищение - работа Аджиева. Но как же они выследили его? Ведь он был так осторожен. Надо было сразу закидывать вещи в аэропорт и сидеть там хоть сутки. А теперь что ждало его? Будут бить, вымогать признание. Но в чем? Ведь то, что он был в "Золотом руне", с кем там встречался и о чем говорил, им неизвестно. Если только и там не было своих "стукачей", если Купцов заблуждался, когда утверждал:
"Оттуда информация, как из могилы, не выходит".
Аджиев оказался всесилен. Конечно, когда борешься за собственную жизнь, все средства пускаются в ход: деньги, ум, хитрость, изворотливость. А еще - воля. Но вот обладал ли волей сам Ефрем Борисович? Или ему остается, в надежде на милость победителя, рассказать все и покаяться, и исчезнуть из этой страны навсегда. Но что-то подсказывало ему: Аджиев не оставит его в живых. И тогда волосы шевелились от ужаса перед небытием.
Внезапно где-то наверху открылся люк, зажегся свет и по лестнице к нему спустился молодой парень, лет тридцати, в спортивном костюме.
Ефрем Борисович слегка приподнялся на одеяле, не сводя расширенных глаз с вошедшего.
Тот принес воды и какую-то кашу в миске. Поставил ведро в углу. С усмешкой посмотрел на лежащего и ушел так же быстро, как и появился.
- Вот тебе и Лондон. - Ефрем Борисович оглядел бетонные стены помещения. Это таки был подвал. Сверху не доносилось ни звука.
Кашу он есть не смог. Воды выпил. Страшно хотелось курить, и он принялся отвлекать себя мыслями о своих прежних путешествиях. Но в голову навязчиво лез Артур Нерсесович, обнаженная Елена, лежащая на шелковом ковре, прозрачная, невесомая плоть... Что станется с ней, если он не выдержит и расскажет все? О том, что он не выдержит, что будут делать с ним, Раздольский старался не думать.
Непонятный звук, полусмешок-полустон, вырвался у него из груди. Он поймал себя на том, что противно и бессмысленно хихикает. У него кружилась голова, мрачные стены в голом свете лампы плыли перед ним, жалким мешком костей. Он зажмурил глаза, думая: "Не думай ни о чем... Ни о чем... Не думай".
И опять открылся люк. Вошел тот же парень и забрал миску с кашей, поставил новую кружку воды и собрался уходить.
- Дайте курить, - прохрипел Раздольский. Парень покосился на него насмешливо, но достал из кармана пачку "Петр I", зажигалку и бросил ему на одеяло.
- Надеюсь, пожар не сделаешь? - сказал миролюбиво.
Или это только так показалось Ефрему Борисовичу? "Может, обойдется как-то?" - затеплилась слабая надежда.
Он выкурил сразу три сигареты подряд, и его чуть не стошнило. Голова закружилась еще сильнее. Он лег на бок, прикрыл лицо локтем и забылся тяжелым сном.
Разбудило Раздольского то, что чья-то рука больно тормошила его за ногу. Он не сразу сообразил, где он и почему он здесь. Но тут же толкнулось внутри: вот оно, начинается.
Парень в спортивном костюме стоял над ним, приказывая подняться.
Ефрем Борисович поднялся, не чуя под собой ног, и те несколько метров, которые пришлось преодолеть до выхода из подвала, показались ему дорогой на эшафот.
Он вышел наверх, и в нос ему шибанул запах грязи, пота, много раз пережаренного сала, навоза. Прямо на него из-за низкой дощатой перегородки косила траурным глазом жующая корова. Выцветшая шторка на единственном окне была задернута. Близкий гудок тепловоза навечно сплавился в его памяти с убогой обстановкой комнатенки, где он стоял. Ефрем Борисович и не подозревал, что на свете есть еще такие нищенские жилища.
За колченогим столом, разглядывая Ефрема Борисовича в упор, сидел, развалясь, мужчина лет сорока, одетый в джинсы и легкий светлый пиджак, под которым угадывалось сильное мускулистое тело. Курносый нос придавал его лицу залихватски-задорное выражение, но тяжелый подбородок говорил о характере.
Раздольский, ожидавший увидеть Аджиева или кого-то из его охранников, ошеломленно моргал. Корова, вонь, этот незнакомый человек - что все это значило для него?
- Да вы садитесь, Ефрем Борисович, не робейте, - весело сказал человек за столом. - Поговорим, как люди, заинтересованные в общем деле. Извиняйте, что вместо Англии сюда попали. Здесь вы мне нужны, господин Раздольский, пришлось задержать вас.
- Как это - задержать? - воспрянул духом Ефрем Борисович. - Вы кто? По какому праву вы меня сюда привезли?
- Праву? - Человек как будто бы удивился. - Чья сила, того и право. Мне лекций по юриспруденции читать не надо. Я их по тюрьмам и этапам наслушался. Вы мне лучше расскажите то, что вы в "Руне" рассказывали. Очень я в этом заинтересованный.
"Продали... - заныло сердце у Ефрема Борисовича. - Вот тебе и "информация из могилы". - И тут же сообразил: - Это лучше, Чем к Аджиеву". Здесь торговаться начнут, им он живой нужен, живой...
- Я расскажу... - стараясь не выдать охватившую его радость, начал Ефрем Борисович, дав голосом позорного петуха.
- Выпейте. - Курносый плеснул ему из графина водки. - Здесь, конечно, не такая, как в "Руне".
Раздольский водку терпеть не мог, но тут выпил, заел огурцом и почувствовал себя совсем хорошо.
- Я расскажу, - повторил он. - Но как-то все это странно... А те?..
- Не ваша забота, - отрезал собеседник. - У них свой интерес. У меня - свой. Вы рассказывайте.
И Ефрема Борисовича понесло.
Федор проснулся среди ночи и снова попытался уснуть. Он лежал и радовался тому, что еще живет и дышит, что где-то его ждет любимая, посланная ему чудесным случаем. Светлана...
Ему хотелось курить, но он знал, что сигареты кончились, и сквозь пелену подступающего сна он успокаивал себя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53