- Не блажи... - лениво одернул его Степан. - Пошли-ка, сейчас ливень будет.
Они потопали по асфальтовой дорожке к дому, а Федор все стоял столбом, ожидая, когда собака признает его и отойдет. Пес обнюхал штанины его брюк, но не уходил.
- Ну, гуляй же, гуляй... - тихонько взмолился Артюхов.
Дождь полил сильнее. Собака, встряхнувшись, наконец отпрянула в сторону и скрылась в кустах.
"Значит, Костю Лесного они не взяли, - с облегчением подумал Федор, не смея по-прежнему сделать и шагу. - Сам застрелился Костя, он такой, да..." - вяло летели воспоминания о бывшем "бригадире". Ничего плохого Артюхов о нем сказать не мог. Крутой был парень, удачливый, и всем им рядом с ним кайфово жилось. Теперь его нет, и других ребят тоже... Голова обречен. И никто не узнает, как же погибла "бригада", кто виноват во всем...
Страшная тоска сдавила грудь. Ноги у Федора подкосились, и он сел на траву, сжав голову обеими руками, и тут же услыхал за воротами шум подъезжающей машины.
Аджиев ворвался в дом как вихрь. Свежий, гладко выбритый, в сером бизнес-костюме, он как будто только что вышел из телестудии, где давал интервью на тему благотворного влияния частного капитала на ход реформ. Видимо, он по-иному, чем с утра, оценил проведенную операцию, потому что настроение у него было прекрасное.
Войдя, он сразу спросил про Федора и тут же приказал сделать легкий ужин. Вслед за его шестисотым "мерсом" пришел джип, откуда, как и прошлой ночью, вывалилась компания "быков", заволокших еще два полуживых тела в баню.
Но Федор всего этого не видел. Он снова побрел к озеру и под проливным дождем пристроился на берегу, бесчувственный и безразличный ко всему. Он понимал, что теперь некому будет разнести по всей столичной кодле, кто "завалил" Лесного и его ребят. Но ведь со временем станет известно, на кого работает Стреляный. Этого никак не скроешь, кто-то же да узнает его в Москве, и поползет слух... И тогда... Выходило, что ему не так жалко погибших корешей, сколько дрожит он за собственную шкуру. Вот уж этого никак он не ожидал от себя, и признать такое значило сказать: скурвился Стреляный.
Рядом опять бесшумно пробежала собака, а потом чья-то рука легла ему на плечо. Закутавшись в военный плащ, перед ним стоял Петр.
- Давай, хозяин зовет... - и повернул назад, больше не говоря ни слова.
Федор шел к дому и думал о том, что ему очень хочется жить.
.
- Ты чего? Разнюнился? - бросил Аджиев, вальяжно расположившись за столом, уставленным разной снедью. - Конечно, понимаю, бывшие дружки и прочая галиматья. Но ты ведь сам рассказывал, как загремел через полгода в зону из-за подставы? Не так? О ком жалеешь? Да таких лесных в Москве, что клопов... Другому бы не говорил, но ты меня спас. Я умею быть благодарным.
Он или смеялся, или угрожал, понять было нельзя: так странно блестели его черные бешеные глаза.
- Всех бы взяли тепленькими, - продолжал бахвалиться Артур Нерсесович, как будто больше не замечая стоящего на середине комнаты Федора. Да поторопились, не с того начали... Лесного брать надо было первым, козлы... Он попытался загнуть длинное ругательство, но запутался, запнулся и опрокинул стопку водки. - Садись, - кивнул Аджиев на стул напротив.
Федор сел на краешек, испытывая безотчетное чувство покорности перед этим хлипким с виду мужичонкой.
- Прими... - Аджиев налил стопку и ему. - Ночь веселая будет, надо расслабиться. Там еще двоих привезли... Мои шестерки запроданные. Один из ваших, перед тем как окочуриться, выдал, кто "стучал"...
Федор выпил, как автомат, и не почувствовал вкуса водки.
- Жалеешь? - лез в душу Артур Нерсесович, заглядывая через стол в лицо Артюхову. - Что-то уж больно ты жалостливый. Ну, прямо Достоевский... - Он хохотал теперь откровенно, размазывая по губам бутерброд с икрой, оскалив красную хищную пасть с неестественно ровными коронками вставных зубов. Поздно, Федя. От меня обратного хода туда, - показал он рукою в окно, - нет. Только туда... - Короткий палец Аджиева постучал по деревянной столешнице. - А говорил - "три ходки"...
Федор понимал, что объяснять ничего не надо, потому что не сможет он объяснить. Но Аджиев явно ждал объяснений или каких-то слов.
- Да все ништяк, - выклюнулась откуда-то фраза. - Я, Артур Нерсесович, не "жорик", но вот костоломом быть не могу... Короче, не моя это маза...
- Он у нас вольный стрелок, - хихикнул кто-то в углу. И тут только Федор увидел тихонько стоящего у окна Степана, улыбавшегося сладенькой гадкой улыбочкой.
Он ничего не соображал, когда молниеносно метнул в него хлебный нож, лежавший на краю стола.
Степан и мигнуть не успел, как острое, хорошо заточенное лезвие вошло ему в горло. Он нелепо всплеснул руками и осел, булькая кровью, залившей ему всю грудь.
Аджиев побелел, но головы не повернул туда, где валялся его верный сатрап.
- Готов? - тихо спросил он.
- Не знаю... - пожал плечами Федор. - Достал он меня.
Рука сама потянулась к рюмке. Он выпил, теперь уже запомнив навсегда, как преодолевать страх.
- Да ты артист, - уважительно сказал Аджиев и, поднявшись, громко позвал: - Эй, там, врача позовите, Анатолия сюда...
При этом он по-прежнему старался не оглядываться назад. В коридоре забегали.
Федор встал и, не дожидаясь развязки, пошел вон из комнаты.
Дом празднично светился огнями, как будто был полон гостей.
Стреляный, позабытый всеми, метнулся к бане, достал из потайного кармана брюк нужную отмычку: они у него имелись на все случаи жизни.
Дождь продолжал лить не переставая. Но громыхало теперь так, что треск стоял по всему лесу, грозно сжавшему в кольцо человеческое пристанище.
Пошуровав в замке, Федор ввалился в предбанник, затем отворил вторую дверь. Василий по-прежнему недвижимо лежал на скамье, только его опять привязали. По углам валялись еще два тела в каких-то мешках - лишь головы торчали лицом вниз. Это обстоятельство осложнило задуманное. Но он решился: осторожно приблизился к Ваське и начал пихать ему в рот одну за другой заначенные еще днем таблетки. Наверное, их было мало, но это оказалось все, что он сумел увести из аптечного шкафа буквально из-под носа Степана перед тем, как пойти на озеро. Голова хрипел и давился, но послушно глотал одну за другой крохотные шарики, точно ребенок, отдавшийся на волю заботливой матери.
Фляжка всегда была у Федора с собой, он приложил ее к губам Головы. Тот дернулся, ловя благодатные капли, всхлипнул. В углу завозился, застонал один из лежащих в мешке. Наконец Голова откинулся и, не открывая единственного уцелевшего глаза, скривил рот в подобие улыбки.
Федор машинально утер ему ладонью мокрый подбородок, и Голова успел коснуться губами его руки, поцеловал. Федор отдернул кисть, как ужаленный, и выбежал наружу, успев закрыть за собой все двери. И провалился, растаял в темноте.
- Сдох... Сдох, сука! - бесновался Аджиев в тесном предбаннике. Почему сдох? Анатолий! Где Анатолий?
- Да ведь он повез Степана... - тихо откликнулся кто-то из толпившихся на ступеньках бани охранников.
Артур Нерсесович мгновенно остыл и, тяжело дыша, привалился к косяку двери. Теперь важно было не наделать еще ошибок. Конечно, его личный врач знал, куда поблизости можно было без лишней огласки пристроить тяжелораненого. Аджиев только не мог понять до конца, нужно ли было это лично ему, Артуру Нерсесовичу, чтобы Степан выжил. Конечно, этот бывший омоновец на протяжении последних пяти лет служил ему верой и правдой, и он, если выживет, найдет возможность скрутить башку этому заносчивому уркагану. Вдвоем им в его свите не служить... Степана Аджиев в деле проверял не раз, что-то получится еще из новенького и так ли уж он ему обязан? Никому Артур Нерсесович не был обязан. Он покрутил головой: среди охранников Федора не было.
- Где Федор? - грозно спросил он.
- Наверное, опять на озере, - угодливо откликнулся Петр.
Все молчали. Ветер осатанело рвал верхушки деревьев. Дождь пошел редкий, но похолодало, и Аджиев поежился.
- Приведи сюда, - приказал он, обращаясь к Петру. - Да закончим с этими... - Он не договорил, но все поняли, о чем речь.
Аджиев сидел на террасе, накинув дождевик, когда появился совершенно промокший Федор в сопровождении Петра.
- Твой Васька загнулся. - Аджиев пристально посмотрел на подошедшего.
Федор стоял с непроницаемым лицом. Теперь никакие силы мира не смогли бы вывести его из себя.
- Что мне Васька? Измолотили, вот и откинул копыта. Он ведь говенной породы, интеллигент... Жила лопнула.
- А, пошел ты... - махнул рукой Аджиев. - Учить будешь.
Видно было, что он выдохся, хотя наверняка выпил еще. Федор заметил на столе перед ним ополовиненную поллитровку "Смирновской".
- Я разберусь... - пробормотал Артур Нерсесович и встал. - Давай в баню... И вы, трое, со мной.
Он указал на Петра и еще на двоих "быков", приехавших в джипе.
"Только бы выдержать эту ночь", - думал Федор, сам не зная, почему именно эту ночь, но так ему показалось: скоро обязательно что-то в его судьбе должно перемениться.
Скамья стояла на прежнем месте, но тела Васьки на ней уже не было.
Аджиев дернулся было к ней, но, не дойдя шага, остановился, рявкнул:
- Стул принесите.
Петр быстренько смотался за стулом. Все молчали.
Федор скользнул по пустым лицам "быков", оставшихся у двери, на мешки не смотрел, присел на корточки у стены, достал сигареты. Его познабливало, мокрая одежда неприятно холодила тело.
Аджиев сел, закинув ногу на ногу, и приказал:
- Посадите их лицом ко мне.
"Быки" перевернули людей в мешках и пристроили к стенке в полусидячих позах.
Федор курил, поглядывая в потолок, но не удержался: кинул взгляд в ту сторону. Две окровавленные, в синих подтеках головы торчали из грубой рогожи. На этих лицах уже не было никакого выражения, даже страдание покинуло их. Из глаз, устремленных в никуда, смотрел на Федора потусторонний мир.
- Ну что, орлы, - осклабился Аджиев, - деньги, за меня полученные, все прогуляли? Мало вам давал? Пожадничали?
Головы никак не откликнулись. Тишина воцарилась в баньке. Да и за стенами вдруг все стихло: ушла гроза. Лишь тоненько подвывал где-то под крышей ветер.
"Скучное дело - смерть", - почему-то подумал Федор.
Аджиев, наверное, почувствовал что-то подобное, его тонкие губы исказились гримасой отвращения.
- Мясо... - сказал он. - Вы привезли мне два куска мяса.
- Они сопротивлялись, - проворчал один из "быков".
- А вы хотели, чтоб сами пришли и сказали: "Берите нас"? Да? Мудаки... - Артур Нерсесович совершенно растерял весь свой боевой настрой, но не ненависть. - Ладно... Закончим с вами. Говорят, вы меня Китайцем прозвали? Так будет вам китаец! За предательство по-китайски казню! - внезапно оживился он. - Свиньей казню. - Он понизил голос: - Похрюкаете у меня пару дней, прежде чем загнетесь, вспомните все! Это я обещаю!
Федор с любопытством следил за сменой выражений на лице Аджиева. На последних словах оно приняло зловещее выражение.
Петр закашлялся где-то сзади, но Федор даже не оглянулся. Он увидел, как со страшным усилием напряглось лицо одного из тех, кто лежал в мешках. Другой был ко всему безучастен.
- Я скажу, что-то скажу... - сипела голова, силясь оторвать затылок от стены. - Не убивай...
- Убивать? - вскинулся Аджиев. - Нет, это было бы слишком легко для вас. Вам отрубят руки и ноги, отрежут языки, выколют глаза и проколют уши, а потом, только потом, заметьте, бросят в сортир. Поплаваете в говне, понюхаете его вдоволь и сдохнете там... Сдохнете, свиньи... Так казнили в средневековом Китае, вам не известно это? Ну, конечно, китайцев вы не читали, смерды! Мразь, падаль!..
Артура Нерсесовича заметно расшевелило видение жуткой казни. Он преобразился. Теперь его глаза излучали какой-то безумный восторг. Он поднялся со стула, потирая руки, как будто бы от нетерпения.
- Я скажу, хочу что-то сказать... - вновь засипела голова теперь уже с отчаянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53