Там есть свои, граждане Израиля, свободной Ичкерии, французы из Верхней Вольты..."
- Да уж, я не француз из Верхней Вольты... - Федор тоже поднялся. - Артюхов моя фамилия, Федор Артюхов.
Ему почему-то страшно стало жаль и себя, и шепелявого ханыгу Ваську, и корешков, оставшихся в зоне доматывать срока за свою неудачливость...
- Француз? Из Верхней Вольты? Браво, Федор, ты шутник, люблю таких. Пойдем-ка, стол готов.
Федор впервые за шесть лет спал в комнате один, а уж такой удобной кровати, шелкового скользящего белья у него сроду не было. Судьба показала ему кончик такой жизни, о какой он и не мечтал, потому что не представлял даже, что так бывает на свете. Одно дело в кино на миллионерское житье-бытье смотреть, а тут собственное тело, каждая его клеточка ощущали, что такое настоящий комфорт. Богатство.
Покажи-ка такое всем в натуре - глотки друг другу перережут, зубами ближнего загрызут.
Он не стал много пить с хозяином, остерегался, что развезет от усталости и новизны обстановки, от всего, что пережил за день. Артур Нерсесович, наоборот, напропалую заливал пережитый недавно шок. Разговора у них связного не получилось, но, может, это и к лучшему. Сейчас Федору не хотелось торопить события, он должен был, как зверь, отлежаться в норе, чтобы обрести привычные повадки, чутье и силу.
Тишина давила на уши. Там, в секции, их было более двадцати человек. Кто-то страдал недержанием газов, кто-то дышал во сне так, будто работали кузнечные мехи. Ночью кричали и плакали: "жорики" переживали и в снах свой первый арест; кто-то вставал курить и долго надсадно кашлял. Красный свет контрольной лампочки, растекаясь по стенам, делал их обиталище таинственным и мрачным. Сосед по нарам, доходяга-интеллигентик, говорили, в прошлом даже поэт, что-то писал по ночам в разрезанной пополам ученической тетрадке, благо его койка была как раз под лампочкой, а Федор вспоминал и мечтал, добираясь в своих фантазиях до мучительно-счастливого состояния освобождения.
Здесь, в этом доме, похожем на давно забытую детскую сказку, Федор старался пропустить через себя каждую секунду, чтобы продлить редкое в его лихой жизни чувство покоя и умиротворения.
Когда сон все-таки одолел его, чьи-то мягкие руки обвили его шею, и он, не поняв в темноте, кто это, покорно отдался умелым прохладным пальцам, обласкавшим его с головы до пят. Весь осыпанный поцелуями, точно лепестками душистых цветов, Федор, не различая яви и сна, медленно погрузился во влажную мякоть щедро отданного ему женского естества, безличного, безымянного и оттого еще более желанного, потому что теперь с ним были все те, о ком мечтал он долгими лагерными ночами, и те, о ком не мечтал, но знал, что они где-то есть и могли бы принадлежать ему.
С ним была женщина всех женщин, тело, плоть, живая, дарящая блаженство и ничего не требующая взамен.
Он уснул и так никогда и не узнал, с кем же провел эту ночь. Да он и не хотел этого знать.
...Три дня пролетели у Федора в полном безделье, когда после завтрака Аджиев спросил его перед тем, как уехать в город:
- Я твой должник. Чем прикажешь долг отдавать?
Федор курил на террасе, и вопрос Артура Нерсесовича его врасплох не застал. Он давно ожидал v чего-то подобного. Но теперь решил потянуть, посмотреть, что предложит сам Аджиев.
- К прежним дружкам мне, наверное, ходу нет... - начал Федор.
- Да уж... Еще полгода, и опять в зону... - в тон ему продолжил Артур Нерсесович.
"Пьян был в дупель, а запомнил..." - усмехнулся про себя Федор и отрезал:
- Не знаю.
- У меня людей с тремя ходками нет, - жестко сказал Аджиев.
Федор покосился на него: невысок ростом, особой силы не чувствуется, черты лица неприметные, размытые, но в тонком очертании губ таилась жестокость и воля. Аджиев заметил взгляд, машинально поправил черную густую шевелюру, и так уложенную волосок к волоску.
Молчание затягивалось, и Федору почему-то показалось, что самое лучшее в его положении сейчас это немедленно собрать свой нехитрый скарб и распрощаться навсегда с этим домом и его хозяином. Он уже было открыл рот, но Артур Нерсесович опередил его:
- Знаю, знаю, о чем ты подумал: твои хоть и чистенькие, а дело хреново делают. Им только беременных охранять. Так, да? Слушай, я закрою глаза на твое прошлое, если ты готов работать на меня. Ты мужик серьезный, наверное, надоело по зонам оттягиваться. Нуждаться не будешь, а условие одно - никакой самодеятельности. Я законы уважаю. Они теперь для меня писаны.
- Сразу отвечать? - спросил Федор. - Или до вечера время есть?
А сам думал о том, что не всякие, видно, законы уважал самонадеянный Артур, если пришлось, шкуру свою спасая, по пожарным лестницам зайцем скакать. И не все законы, что на бумаге писаны, были еще и другие... Вот их-то он, Федор, знал получше, чем бывший ученый, китаист и электронщик. Но сейчас, конечно, речь шла о другом.
- Пожалуй, я даже соглашусь, Артур Нерсесович, - вздохнул он. И при этом только одна смутная мысль слегка кольнула внутри: "А ну как братва дознается, кто дело на Васькиной хате завалил?" Однако это предположение было уже из области невероятного.
Ваське Вульфу не зря дали кликуху Голова. Был он из старомосковской богемной семьи, окончил музучилище по классу скрипки и даже поиграл немного в оркестре, но в самом конце 70-х подзалетел с валютой и угодил прямо с лощеных паркетов в зону. Но срока не досидел, родители выцарапали его оттуда благодаря высоким связям. Однако тогда у Васьки появились связи свои, и очень они ему пригодились, когда объявили перестройку и прочую туфту с демократизацией. Лафа началась для Василия Вульфа и его новых дружков, тут уже не до скрипки было. Состояния за неделю делались. Только полные дурогоны ждали нового светлого будущего по американскому или шведскому образцу, а Василий раньше многих смекнул, куда все катится.
Родители к тому времени уже умерли, их квартиру в тихом московском центре Вульф превратил в "штаб" их "бригады", где среди старинных картин, серебра и мейсенского фарфора собирались серьезные люди, чтобы обсудить планы предстоящих операций, кандидатуры новых членов, просто отдохнуть среди своих, потому что эта "хата" была "чистым" местом. После той злополучной отсидки Васька все силы прикладывал к тому, чтобы нигде больше не засветиться. Да он таким и был нужен головке его "бригады" - респектабельным, надежным, непотопляемым Василием Вульфом, хранителем общака, умелым сборщиком информации, палочкой-выручалочкой при любой погоде.
Числясь менеджером в одном из частных предприятий, которое они контролировали, Васька давно имел прекрасный дом под Москвой, где жил в основном один, так как с бабами ему не везло, больно охочие до баксов попадались, и потому он их периодически выгонял. Все свои силы, весь свой незаурядный махинаторский талант Вульф целиком отдавал делу.
Операция с Китайцем - так они окрестили Аджиева, который, пользуясь своими связями в Шанхае, почти единолично захватил в России рынок нелицензионных кассет, - не обещала быть трудной. Васька давно держал его на крючке, просчитав всю цепочку, работающую на Артура Нерсесовича, знал он и его уязвимые места, так что брать Аджиева можно было, что называется, тепленьким. С таких доходов, да чтоб не платить - дело невиданное! Не без труда, но вышли они с ним на личный контакт, объяснили, что к чему, кажется, понял. И вот предстоял последний, решительный разговор.
Никто не сомневался в успехе. Вариантов у Аджиева не было: либо отстегивать, сколько скажут, либо поменять костюмчик "от Армани" на "деревянный макинтош".
И вот - провал. Теперь у Аджиева имелось время, чтобы залечь на дно, перегруппировать силы, почистить ряды своих прихлебал, так как должен был врубиться, что есть среди них "перекупленные". Вульф с братвой полгода потратили на то, чтобы найти в его свите двоих, которые согласились за немалую мзду работать на них. Но самая большая неприятность, во всяком случае для Васьки, заключалась в том, что любимую квартиру на Щипке предстояло "законсервировать": и спалить, и взорвать могли в любой момент. Знал ведь Вульф, что Аджиев не лох какой-нибудь, даром что в прошлом ученый, хватка была у Артура Нерсесовича бульдожья.
Пока "бригадир", Костя Лесной, разбирался с теми, кто упустил Аджиева, Вульф, прислушиваясь к их возбужденным голосам, перебрал в голове все возможные причины прокола. И так ни до чего и не додумался. Выходило по всему, что кто-то, незаметный для ребят, поджидал Аджиева в подъезде, предупредил и вывел его через чердаки, которые хорошо знал. Видели их, убегающих вдвоем, но никто не опознал спутника Китайца.
- Ты чего молчишь? - рявкнул наконец на Ваську Лесной. - Кто дело завалил? Тебе же первому головы не сносить. Голова...
Костя, поджарый, загорелый, как азиат, усмехнулся, зло блеснув сумасшедшими глазами.
Васька только безнадежно махнул рукой:
- Чего базар разводить? Всегда верх за тем, кто встает на путь мокрухи... Против лома нет приема.
- А я, блин, предупреждал тебя, чего с ним цацкаться, на правилку - и все... Без ушей кому охота остаться? - Лесной плюнул с досады на пушистый зеленый ковер.
Они сидели в большой Костиной квартире на Ордынке, укрепленной, как командный пункт генерального штаба, но Васька почему-то и здесь не чувствовал себя в безопасности. Верный человек с Петровки, с которым он успел уже связаться, шепнул ему, что зря они "наехали" на Аджиева, не по зубам взяли кость. Только поздно узнал об этом Голова. Слишком доверился своему чутью.
Вечером, когда Василий Вульф возвращался по еще оживленному шоссе к себе домой в Быково, его "вольво" подсекли два джипа, и у него оставался выбор - улететь в кювет, перевернуться и сгореть в ярком костре. Но он дрогнул, остановился.
Мимо, как ни в чем не бывало, мчались машины, унося своих хозяев к ужину за семейным столом и прочим земным радостям.
"Эх ты, интеллигентишка шклявый, нет в тебе куражу, чтобы сдохнуть с музыкой..." - успел подумать Вульф перед тем, как его сознание отключил молниеносный удар по голове.
Прошла неделя, как Федора Артюхова определили загорать под нежарким солнышком последних дней мая в лесничестве на Валдае. Здесь у Нерсесовича имелся охотничий домик, обнесенный забором почище того, что был у него вокруг дома под Москвой. Федор понял, что если хозяин и проводит тайные сходки, то именно здесь, потому как в эти края простому смертному можно разве что птицей обернувшись попасть. Место заповедное, да еще под правительственным контролем, на всех подъездах милицейские посты.
Аджиев посулил хорошие бабки, и без особого напряга - так Федору показалось. Особенно в сравнении с его прошлыми похождениями. А еще - квартиру и прописку в Москве, машину. Что еще нужно было Артюхову? Не скитаться же по блатхатам и зонам до конца дней? Вот только сидка душила. Не привык Федор к стабильной, размеренной жизни, хотя опыт все же подсказывал: так будет не всегда. Но темнил Аджиев, не раскрывался до конца насчет тех поручений, какие собирался Федору давать. Сказал только уклончиво: "Проблемы будем решать по мере поступления".
"Нет человека - нет проблемы", - вспомнилась Артюхову тогда старая присказка. Неужели и этот, "новый русский" капиталист, вхожий в высокие сферы и постоянно надувающийся от гордости по этому поводу, раздающий интервью в популярные газеты ("Я - нарасхват", - похвалился он перед Федором), и этот пошлет его на "мочиловку"?
Федор сознавал, что сильно отстал от той действительности, которая нахально кричала о себе с каждого рекламного ролика, с каждого цветного плаката, какими облепили Москву, но некому было посвятить его в суть произошедших перемен. Он все больше жалел о том, что так нелепо вляпался в историю с Аджиевым и ему не удалось связаться с прежними дружками. И втайне лелеял надежду, что не век же ему здесь, в лесу, куковать, выберется же он когда-то в город один, и тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Да уж, я не француз из Верхней Вольты... - Федор тоже поднялся. - Артюхов моя фамилия, Федор Артюхов.
Ему почему-то страшно стало жаль и себя, и шепелявого ханыгу Ваську, и корешков, оставшихся в зоне доматывать срока за свою неудачливость...
- Француз? Из Верхней Вольты? Браво, Федор, ты шутник, люблю таких. Пойдем-ка, стол готов.
Федор впервые за шесть лет спал в комнате один, а уж такой удобной кровати, шелкового скользящего белья у него сроду не было. Судьба показала ему кончик такой жизни, о какой он и не мечтал, потому что не представлял даже, что так бывает на свете. Одно дело в кино на миллионерское житье-бытье смотреть, а тут собственное тело, каждая его клеточка ощущали, что такое настоящий комфорт. Богатство.
Покажи-ка такое всем в натуре - глотки друг другу перережут, зубами ближнего загрызут.
Он не стал много пить с хозяином, остерегался, что развезет от усталости и новизны обстановки, от всего, что пережил за день. Артур Нерсесович, наоборот, напропалую заливал пережитый недавно шок. Разговора у них связного не получилось, но, может, это и к лучшему. Сейчас Федору не хотелось торопить события, он должен был, как зверь, отлежаться в норе, чтобы обрести привычные повадки, чутье и силу.
Тишина давила на уши. Там, в секции, их было более двадцати человек. Кто-то страдал недержанием газов, кто-то дышал во сне так, будто работали кузнечные мехи. Ночью кричали и плакали: "жорики" переживали и в снах свой первый арест; кто-то вставал курить и долго надсадно кашлял. Красный свет контрольной лампочки, растекаясь по стенам, делал их обиталище таинственным и мрачным. Сосед по нарам, доходяга-интеллигентик, говорили, в прошлом даже поэт, что-то писал по ночам в разрезанной пополам ученической тетрадке, благо его койка была как раз под лампочкой, а Федор вспоминал и мечтал, добираясь в своих фантазиях до мучительно-счастливого состояния освобождения.
Здесь, в этом доме, похожем на давно забытую детскую сказку, Федор старался пропустить через себя каждую секунду, чтобы продлить редкое в его лихой жизни чувство покоя и умиротворения.
Когда сон все-таки одолел его, чьи-то мягкие руки обвили его шею, и он, не поняв в темноте, кто это, покорно отдался умелым прохладным пальцам, обласкавшим его с головы до пят. Весь осыпанный поцелуями, точно лепестками душистых цветов, Федор, не различая яви и сна, медленно погрузился во влажную мякоть щедро отданного ему женского естества, безличного, безымянного и оттого еще более желанного, потому что теперь с ним были все те, о ком мечтал он долгими лагерными ночами, и те, о ком не мечтал, но знал, что они где-то есть и могли бы принадлежать ему.
С ним была женщина всех женщин, тело, плоть, живая, дарящая блаженство и ничего не требующая взамен.
Он уснул и так никогда и не узнал, с кем же провел эту ночь. Да он и не хотел этого знать.
...Три дня пролетели у Федора в полном безделье, когда после завтрака Аджиев спросил его перед тем, как уехать в город:
- Я твой должник. Чем прикажешь долг отдавать?
Федор курил на террасе, и вопрос Артура Нерсесовича его врасплох не застал. Он давно ожидал v чего-то подобного. Но теперь решил потянуть, посмотреть, что предложит сам Аджиев.
- К прежним дружкам мне, наверное, ходу нет... - начал Федор.
- Да уж... Еще полгода, и опять в зону... - в тон ему продолжил Артур Нерсесович.
"Пьян был в дупель, а запомнил..." - усмехнулся про себя Федор и отрезал:
- Не знаю.
- У меня людей с тремя ходками нет, - жестко сказал Аджиев.
Федор покосился на него: невысок ростом, особой силы не чувствуется, черты лица неприметные, размытые, но в тонком очертании губ таилась жестокость и воля. Аджиев заметил взгляд, машинально поправил черную густую шевелюру, и так уложенную волосок к волоску.
Молчание затягивалось, и Федору почему-то показалось, что самое лучшее в его положении сейчас это немедленно собрать свой нехитрый скарб и распрощаться навсегда с этим домом и его хозяином. Он уже было открыл рот, но Артур Нерсесович опередил его:
- Знаю, знаю, о чем ты подумал: твои хоть и чистенькие, а дело хреново делают. Им только беременных охранять. Так, да? Слушай, я закрою глаза на твое прошлое, если ты готов работать на меня. Ты мужик серьезный, наверное, надоело по зонам оттягиваться. Нуждаться не будешь, а условие одно - никакой самодеятельности. Я законы уважаю. Они теперь для меня писаны.
- Сразу отвечать? - спросил Федор. - Или до вечера время есть?
А сам думал о том, что не всякие, видно, законы уважал самонадеянный Артур, если пришлось, шкуру свою спасая, по пожарным лестницам зайцем скакать. И не все законы, что на бумаге писаны, были еще и другие... Вот их-то он, Федор, знал получше, чем бывший ученый, китаист и электронщик. Но сейчас, конечно, речь шла о другом.
- Пожалуй, я даже соглашусь, Артур Нерсесович, - вздохнул он. И при этом только одна смутная мысль слегка кольнула внутри: "А ну как братва дознается, кто дело на Васькиной хате завалил?" Однако это предположение было уже из области невероятного.
Ваське Вульфу не зря дали кликуху Голова. Был он из старомосковской богемной семьи, окончил музучилище по классу скрипки и даже поиграл немного в оркестре, но в самом конце 70-х подзалетел с валютой и угодил прямо с лощеных паркетов в зону. Но срока не досидел, родители выцарапали его оттуда благодаря высоким связям. Однако тогда у Васьки появились связи свои, и очень они ему пригодились, когда объявили перестройку и прочую туфту с демократизацией. Лафа началась для Василия Вульфа и его новых дружков, тут уже не до скрипки было. Состояния за неделю делались. Только полные дурогоны ждали нового светлого будущего по американскому или шведскому образцу, а Василий раньше многих смекнул, куда все катится.
Родители к тому времени уже умерли, их квартиру в тихом московском центре Вульф превратил в "штаб" их "бригады", где среди старинных картин, серебра и мейсенского фарфора собирались серьезные люди, чтобы обсудить планы предстоящих операций, кандидатуры новых членов, просто отдохнуть среди своих, потому что эта "хата" была "чистым" местом. После той злополучной отсидки Васька все силы прикладывал к тому, чтобы нигде больше не засветиться. Да он таким и был нужен головке его "бригады" - респектабельным, надежным, непотопляемым Василием Вульфом, хранителем общака, умелым сборщиком информации, палочкой-выручалочкой при любой погоде.
Числясь менеджером в одном из частных предприятий, которое они контролировали, Васька давно имел прекрасный дом под Москвой, где жил в основном один, так как с бабами ему не везло, больно охочие до баксов попадались, и потому он их периодически выгонял. Все свои силы, весь свой незаурядный махинаторский талант Вульф целиком отдавал делу.
Операция с Китайцем - так они окрестили Аджиева, который, пользуясь своими связями в Шанхае, почти единолично захватил в России рынок нелицензионных кассет, - не обещала быть трудной. Васька давно держал его на крючке, просчитав всю цепочку, работающую на Артура Нерсесовича, знал он и его уязвимые места, так что брать Аджиева можно было, что называется, тепленьким. С таких доходов, да чтоб не платить - дело невиданное! Не без труда, но вышли они с ним на личный контакт, объяснили, что к чему, кажется, понял. И вот предстоял последний, решительный разговор.
Никто не сомневался в успехе. Вариантов у Аджиева не было: либо отстегивать, сколько скажут, либо поменять костюмчик "от Армани" на "деревянный макинтош".
И вот - провал. Теперь у Аджиева имелось время, чтобы залечь на дно, перегруппировать силы, почистить ряды своих прихлебал, так как должен был врубиться, что есть среди них "перекупленные". Вульф с братвой полгода потратили на то, чтобы найти в его свите двоих, которые согласились за немалую мзду работать на них. Но самая большая неприятность, во всяком случае для Васьки, заключалась в том, что любимую квартиру на Щипке предстояло "законсервировать": и спалить, и взорвать могли в любой момент. Знал ведь Вульф, что Аджиев не лох какой-нибудь, даром что в прошлом ученый, хватка была у Артура Нерсесовича бульдожья.
Пока "бригадир", Костя Лесной, разбирался с теми, кто упустил Аджиева, Вульф, прислушиваясь к их возбужденным голосам, перебрал в голове все возможные причины прокола. И так ни до чего и не додумался. Выходило по всему, что кто-то, незаметный для ребят, поджидал Аджиева в подъезде, предупредил и вывел его через чердаки, которые хорошо знал. Видели их, убегающих вдвоем, но никто не опознал спутника Китайца.
- Ты чего молчишь? - рявкнул наконец на Ваську Лесной. - Кто дело завалил? Тебе же первому головы не сносить. Голова...
Костя, поджарый, загорелый, как азиат, усмехнулся, зло блеснув сумасшедшими глазами.
Васька только безнадежно махнул рукой:
- Чего базар разводить? Всегда верх за тем, кто встает на путь мокрухи... Против лома нет приема.
- А я, блин, предупреждал тебя, чего с ним цацкаться, на правилку - и все... Без ушей кому охота остаться? - Лесной плюнул с досады на пушистый зеленый ковер.
Они сидели в большой Костиной квартире на Ордынке, укрепленной, как командный пункт генерального штаба, но Васька почему-то и здесь не чувствовал себя в безопасности. Верный человек с Петровки, с которым он успел уже связаться, шепнул ему, что зря они "наехали" на Аджиева, не по зубам взяли кость. Только поздно узнал об этом Голова. Слишком доверился своему чутью.
Вечером, когда Василий Вульф возвращался по еще оживленному шоссе к себе домой в Быково, его "вольво" подсекли два джипа, и у него оставался выбор - улететь в кювет, перевернуться и сгореть в ярком костре. Но он дрогнул, остановился.
Мимо, как ни в чем не бывало, мчались машины, унося своих хозяев к ужину за семейным столом и прочим земным радостям.
"Эх ты, интеллигентишка шклявый, нет в тебе куражу, чтобы сдохнуть с музыкой..." - успел подумать Вульф перед тем, как его сознание отключил молниеносный удар по голове.
Прошла неделя, как Федора Артюхова определили загорать под нежарким солнышком последних дней мая в лесничестве на Валдае. Здесь у Нерсесовича имелся охотничий домик, обнесенный забором почище того, что был у него вокруг дома под Москвой. Федор понял, что если хозяин и проводит тайные сходки, то именно здесь, потому как в эти края простому смертному можно разве что птицей обернувшись попасть. Место заповедное, да еще под правительственным контролем, на всех подъездах милицейские посты.
Аджиев посулил хорошие бабки, и без особого напряга - так Федору показалось. Особенно в сравнении с его прошлыми похождениями. А еще - квартиру и прописку в Москве, машину. Что еще нужно было Артюхову? Не скитаться же по блатхатам и зонам до конца дней? Вот только сидка душила. Не привык Федор к стабильной, размеренной жизни, хотя опыт все же подсказывал: так будет не всегда. Но темнил Аджиев, не раскрывался до конца насчет тех поручений, какие собирался Федору давать. Сказал только уклончиво: "Проблемы будем решать по мере поступления".
"Нет человека - нет проблемы", - вспомнилась Артюхову тогда старая присказка. Неужели и этот, "новый русский" капиталист, вхожий в высокие сферы и постоянно надувающийся от гордости по этому поводу, раздающий интервью в популярные газеты ("Я - нарасхват", - похвалился он перед Федором), и этот пошлет его на "мочиловку"?
Федор сознавал, что сильно отстал от той действительности, которая нахально кричала о себе с каждого рекламного ролика, с каждого цветного плаката, какими облепили Москву, но некому было посвятить его в суть произошедших перемен. Он все больше жалел о том, что так нелепо вляпался в историю с Аджиевым и ему не удалось связаться с прежними дружками. И втайне лелеял надежду, что не век же ему здесь, в лесу, куковать, выберется же он когда-то в город один, и тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53