Фрейд не слишком заблуждался, полагая, что в основе религии лежит способ избежать кровосмешения, столь вредоносного для гармонии внутри семьи или племени. Сейчас мы трое – семья. Мы с Виолетой были семьей еще раньше, чем познакомились с тобой, и, принимая в семью тебя, вовсе не думали о продолжении рода, ничего подобного. Все случилось так же просто, как вода пробивается сквозь камни в горах. И нам не следует искать ответа, почему так получилось, ведь любовь не спрашивает: «Почему?» Во имя любви мы будем совершать поступки, принимать решения, и этот мотор заставит вертеться нашу вселенную.
– Мне бы хотелось, чтобы Николас открыл тебе многое из того, что ты начал постигать вместе с нами, – заговорила Виолета. – Но, думаю, будет лучше, если ты отправишься в путь подготовленным, имея хотя бы основные знания. Самое главное открытие ждет тебя впереди: тебе предстоит открыть двигатель своего существования, свою путеводную звезду, смысл своего бытия. Когда это произойдет, ты поймешь все и обретешь золото и драгоценности, изобилие и чудеса рая. Но чем выше ты поднимешься, тем больше тебе следует обращать внимание на бедность и нужду, на подвиг каждодневного труда, на голод, от которого страдают другие, на ненависть, порождаемую войнами, на лязг металла, натолкнувшегося на металл, на стук лошадиных подков, ломающих камни. Я знаю, Рамон, что сложно сразу переступить черту. Почти невозможно уловить знаки иных миров, отличающихся от диких Лондона, Нью-Йорка и Мадрида. Николас веками прятался от людей, но теперь он должен появиться в этом новом средневековье. Многое здесь пора остановить. Пускай мы и живем в худшем из миров, мы не можем допустить, чтобы он рухнул.
– Ты хочешь сказать, Виолета, что я должен сыграть роль героя? Да я же самый настоящий антигерой! Неудачник, падший ангел, жалкий субъект, которому никогда и в голову не приходили мысли о борьбе и самопожертвовании.
– Ты – просто человек, мужчина, который влюбляется и трепещет, разговаривает с птицами и зеркалами, общается с ветром, воздухом, листьями на деревьях, ласково смотрит на зверей в лесу и печалится вместе с дождем, когда в окно его дома заглядывает осень.
– Нет, Виолета, – ответил я, глядя ей в глаза, но обращаясь одновременно и к Джейн, – я недостоин такой перемены. Я не хочу меняться.
– Ты боишься, и это хорошо. Если бы ты не ощущал ужаса, сковывающего твое тело и не дающего свободно вздохнуть, ты был бы самым обыкновенным долгожителем… Вроде того, с которым ты только что познакомился.
Виолета говорила о мистере Смите.
– Я ведь смотрел фильмы о бессмертных существах, Виолета. О колдуньях, о духах, об ангелах, сражающихся с демонами…
– Нет, Рамон, все это кино, фантастика. В жизни все намного более зыбко, просто и близко. Преисподняя – она здесь, ее вечное пламя – война. В нашем мире возможны Нероны, Калигулы, Наполеоны, люди, подобные Гитлеру, Муссолини, Сталину и Франко; они-то и есть демоны, несчастные существа, не нашедшие себя, обезумевшие из-за недостатка человеческих чувств и одержимости словом «мое». Рамон, ты должен отыскать Николаса. Скажи, что вам надо поговорить, что он тебе нужен, что ты хочешь прочесть «Книгу еврея Авраама» и сумеешь ее понять. Скажи, что ее необходимо показать всем, что человечество нуждается в ней. Мудрые и самоотверженные философы веками ревностно оберегали секрет философского камня, опасаясь, что он станет достоянием тупых, невежественных, алчных людей. Древние хранители не понимали: как бы ни стремились обрести камень люди злокозненные, в их руках он работать не будет. Тайные записи просто останутся для них непонятными. И все же мудрецы скрывались, боясь, что их заставят использовать философский камень для блага преступников. Король Франции отправил своего человека, месье де Крамуази, выведать секреты Фламеля, но алхимик перекупил подосланного с помощью золотого порошка для трансмутации. Месье де Крамуази сообщил королю, что все это лишь шарлатанство, и таким образом спас философа от ареста. Впоследствии Фламель неоднократно попадал в подобные передряги, но всегда сохранял свободу благодаря своей осторожности и скромному образу жизни. Он никогда не кичился богатством, но вечно попадал под подозрение из-за своей щедрости и привлекавшей внимание благотворительной деятельности. Вот почему Фламелю раз за разом приходилось исчезать.
– Пожалуйста, Виолета, Джейн, поедемте со мной! Я хочу, чтобы вы были рядом, мне необходимы ваша храбрость, ваш ум, ваша ласка.
– Мы не можем отправиться в это путешествие, – отрезала Джейн. – Нам нельзя отлучаться из Лондона. Возможно, Николас вот-вот объявится, и тогда мы будем ему нужны.
Я не собирался мириться со столь решительным отказом, но, как ни настаивал, ни одна из сестер не согласилась меня сопровождать. Тогда я решил отказаться от путешествия: в моей жизни только недавно появились сразу две женщины, и вот я снова падаю в пучину одиночества. Я посмотрел Виолете в глаза и вспомнил о зелье, которое она заставила меня принять. Не знаю почему, но мне стало как-то спокойнее. Джейн понимающе улыбнулась.
– Ну что ж, подружки, – я решил притвориться, что мое поражение – это маленькая победа, – до моего отъезда остается всего несколько дней, давайте же повеселимся! Пусть Лондон станет нашим праздником!
Обе сестры робко улыбнулись в ответ, удивленные и заинтересованные.
VI
По правде говоря, я сам себя не понимал, собственные слова казались мне чужими.
Наступили дни бесконечных прогулок, походов по музеям и по сокровенным уголкам Лондона. Нашлось время и для упорного чтения, а ночи были полны любви и секса, пропитаны необыкновенным ощущением счастья.
Когда я садился на самолет в лондонском аэропорту, я казался себе новым человеком, чем-то вроде просветленного философа, только еще не раскрывшегося. Во время перелета мне снова стало тоскливо от болтовни соседок, судачивших о мужском эгоизме и о соблазнах полигамии. Однако я мысленно услышал слова Джейн, и они заставили меня успокоиться: «Это мы тебя выбрали. Мы – три человеческих существа, а не две женщины и один мужчина». И эта мысль принесла мне покой.
Я глубоко вздохнул, чувствуя полное удовлетворение и счастье, почти перестав ощущать свое тело. И вдруг ко мне обратилась молодая особа, сидевшая в соседнем кресле:
– У вас такое лицо, будто вы собираетесь пройти по Пути.
– Почему ты так думаешь?
– Я ясновидящая.
«Ну вот, опять сверхъестественное существо», – подумал я.
– И что же, ты направляешься в Лиссабон?
– Нет, лечу навестить бабушку, которая живет в Бильбао.
Мы рассмеялись в один голос, и это неким образом сблизило нас: несомненно, нам обоим пришло в голову, как нелепо прозвучала последняя фраза.
– Как же вам позволили пронести на борт посох паломника?
– А что, нельзя? – удивился я.
– Нельзя. У моего друга посох отобрали.
– А мне ни слова не сказали.
Только теперь я догадался, что «ясновидение» девушки объясняется очень просто.
Моя спутница болтала без умолку. Рассказала, что училась на архитектора в Памплоне, возвращается домой после долгого путешествия по Великобритании, что вскоре ей предстоит сдавать дипломную работу. Эту голубоглазую блондинку с прекрасной фигурой уродовала пластинка на зубах, из-за которой она то и дело пришепетывала. Моя спутница поведала, что у нее черный пояс по тхэквондо, а недавно она начала брать уроки кун-фу. Звали ее Тереса, жених ушел от нее к актрисе из школы драматического искусства, и Тереса собиралась переехать в Нью-Йорк, чтобы проектировать небоскребы – это было ее мечтой. А еще Тереса объявила, что никогда не выйдет замуж, что надеется встретить мужчину без комплексов, который сделает ее счастливой без всяких условностей, обещаний, ревности, на взаимовыгодных условиях. Помню, она упорно настаивала, что станет к тридцати годам миллионершей, а хоронить себя завещает со специальными видеокамерами в гробу, чтобы человечество могло наблюдать за разложением ее тела. «Ну и желания!» – подумалось мне; по коже моей пробежали мурашки. Но, быстро успокоившись, я вернулся к разговору.
– Какую книгу ты сейчас читаешь?
– «Умную диету» – книжка помогает научиться худеть, ни в чем себе не отказывая.
Этого мне было просто не понять, ведь Тересу можно было принять за кого угодно, только не за сошедшую с экрана Бриджит Джонс.
– Ясно.
Дальше расспрашивать мне не захотелось.
Тереса попросила мой телефончик. Перед этим она долго распространялась о преимуществе романа с более старшим партнером, и я, не зная, принимать ли все эти разговоры на свой счет, на всякий случай притворился, что не слышу просьбы. Но девушка снова спросила номер моего мобильника, по которому, кстати, так никогда и не позвонила.
– Не удивляйся. Не знаю, встретимся ли мы снова, но мир тесен, как банановая кожура.
«Вот так сравнение», – подумал я.
– Я тоже так считаю.
Перед паспортным контролем она расцеловала меня в обе щеки.
– Рада была познакомиться, Рамон. Смотри не перетруди ноги.
– Я тоже рад знакомству, Тереса. Удачи.
– Я тебе звякну, – объявила она с веселой угрозой, показала большой палец и подмигнула.
Я ответил улыбкой, и эта девушка навсегда исчезла из моей жизни.
* * *
Виолета сказала, что на Пути я буду один. Однако не успел я оказаться в Ронсевале, как свел дружбу с неким Мандевиллем, семидесятилетним почтенным здоровяком, родившимся и получившим образование в Англии, в Альбаусе. Он обладал большими познаниями о Пути и разговаривал со мной на звучном, почти металлическом испанском. Слова слетали с его губ так, словно он только что в полном объеме выучил язык и не задумывается над построением отдельных фраз. Немножко пообщавшись с ним, я начал очень хорошо его понимать.
Жеан – так его звали – стал моим спутником. Мы шагали с ним в ногу и останавливались в одних и тех же приютах. Когда я почувствовал нестерпимую боль в ногах, он ухаживал за мной, как медбрат, и помог освободиться от ботинок, буквально прилипших к моим ступням. Когда мы стащили обувь, оказалось, что ноги мои стерты до мяса. Жеан лечил меня с мастерством и сноровкой бывалого путника, который раз за разом повторяет эту непостижимую одиссею по запруженным паломниками дорогам.
Так было и в тот святой год начала XXI века, точнее – в сентябре 2004 года. Я до сих пор прекрасно помню запах диких цветов, вязов и лип на окраинах небольших городков северной части Пиренейского полуострова и вдоль тропок, идущих через поля.
Мандевилль играл роль моего ангела-хранителя. Говорил он мало, был мудр и рассудителен в выводах и решениях, всегда точно знал, что ему в данный момент нужно. Зато я словно брел наугад, мой рассудок до сих пор не нашел оправдания тому, что делало мое тело.
Почему я здесь? И все ответы на этот вопрос казались бессмысленными, звучали нелепо и глупо, походили на последние бессвязные мысли перед погружением в сон – слабые всплески в море спокойствия.
Жеан рассказывал о своей семье, детях, внуках, причем речь его всегда была спокойной, логичной, размеренной.
Я видел на дороге сотни людей, готовых поделиться вином, водой, бутербродами, делавших то же, что и мы, помогавших друг другу, – и постепенно осознавал, что в жизни есть вещи, маленькие задумки, от которых зависит самореализация человека и которые нужно доводить до конца без раздумий, без лишних вопросов.
* * *
Возле Эстельи дорога сузилась, превратившись в тропу. Памплона осталась позади (я вернулся туда позже, чтобы автобусом добраться через Агеррету, Урданис, Сабилдику и Арре до Ронсеваля и отправиться во Францию).
Однажды я услышал собачий вой и нашел у дороги, под деревом, раненого пса. Мы подошли ближе, и животное посмотрело на нас со смесью отчаяния и благодарности – ведь мы олицетворяли для него помощь и заботу, без которой оно бы пропало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Мне бы хотелось, чтобы Николас открыл тебе многое из того, что ты начал постигать вместе с нами, – заговорила Виолета. – Но, думаю, будет лучше, если ты отправишься в путь подготовленным, имея хотя бы основные знания. Самое главное открытие ждет тебя впереди: тебе предстоит открыть двигатель своего существования, свою путеводную звезду, смысл своего бытия. Когда это произойдет, ты поймешь все и обретешь золото и драгоценности, изобилие и чудеса рая. Но чем выше ты поднимешься, тем больше тебе следует обращать внимание на бедность и нужду, на подвиг каждодневного труда, на голод, от которого страдают другие, на ненависть, порождаемую войнами, на лязг металла, натолкнувшегося на металл, на стук лошадиных подков, ломающих камни. Я знаю, Рамон, что сложно сразу переступить черту. Почти невозможно уловить знаки иных миров, отличающихся от диких Лондона, Нью-Йорка и Мадрида. Николас веками прятался от людей, но теперь он должен появиться в этом новом средневековье. Многое здесь пора остановить. Пускай мы и живем в худшем из миров, мы не можем допустить, чтобы он рухнул.
– Ты хочешь сказать, Виолета, что я должен сыграть роль героя? Да я же самый настоящий антигерой! Неудачник, падший ангел, жалкий субъект, которому никогда и в голову не приходили мысли о борьбе и самопожертвовании.
– Ты – просто человек, мужчина, который влюбляется и трепещет, разговаривает с птицами и зеркалами, общается с ветром, воздухом, листьями на деревьях, ласково смотрит на зверей в лесу и печалится вместе с дождем, когда в окно его дома заглядывает осень.
– Нет, Виолета, – ответил я, глядя ей в глаза, но обращаясь одновременно и к Джейн, – я недостоин такой перемены. Я не хочу меняться.
– Ты боишься, и это хорошо. Если бы ты не ощущал ужаса, сковывающего твое тело и не дающего свободно вздохнуть, ты был бы самым обыкновенным долгожителем… Вроде того, с которым ты только что познакомился.
Виолета говорила о мистере Смите.
– Я ведь смотрел фильмы о бессмертных существах, Виолета. О колдуньях, о духах, об ангелах, сражающихся с демонами…
– Нет, Рамон, все это кино, фантастика. В жизни все намного более зыбко, просто и близко. Преисподняя – она здесь, ее вечное пламя – война. В нашем мире возможны Нероны, Калигулы, Наполеоны, люди, подобные Гитлеру, Муссолини, Сталину и Франко; они-то и есть демоны, несчастные существа, не нашедшие себя, обезумевшие из-за недостатка человеческих чувств и одержимости словом «мое». Рамон, ты должен отыскать Николаса. Скажи, что вам надо поговорить, что он тебе нужен, что ты хочешь прочесть «Книгу еврея Авраама» и сумеешь ее понять. Скажи, что ее необходимо показать всем, что человечество нуждается в ней. Мудрые и самоотверженные философы веками ревностно оберегали секрет философского камня, опасаясь, что он станет достоянием тупых, невежественных, алчных людей. Древние хранители не понимали: как бы ни стремились обрести камень люди злокозненные, в их руках он работать не будет. Тайные записи просто останутся для них непонятными. И все же мудрецы скрывались, боясь, что их заставят использовать философский камень для блага преступников. Король Франции отправил своего человека, месье де Крамуази, выведать секреты Фламеля, но алхимик перекупил подосланного с помощью золотого порошка для трансмутации. Месье де Крамуази сообщил королю, что все это лишь шарлатанство, и таким образом спас философа от ареста. Впоследствии Фламель неоднократно попадал в подобные передряги, но всегда сохранял свободу благодаря своей осторожности и скромному образу жизни. Он никогда не кичился богатством, но вечно попадал под подозрение из-за своей щедрости и привлекавшей внимание благотворительной деятельности. Вот почему Фламелю раз за разом приходилось исчезать.
– Пожалуйста, Виолета, Джейн, поедемте со мной! Я хочу, чтобы вы были рядом, мне необходимы ваша храбрость, ваш ум, ваша ласка.
– Мы не можем отправиться в это путешествие, – отрезала Джейн. – Нам нельзя отлучаться из Лондона. Возможно, Николас вот-вот объявится, и тогда мы будем ему нужны.
Я не собирался мириться со столь решительным отказом, но, как ни настаивал, ни одна из сестер не согласилась меня сопровождать. Тогда я решил отказаться от путешествия: в моей жизни только недавно появились сразу две женщины, и вот я снова падаю в пучину одиночества. Я посмотрел Виолете в глаза и вспомнил о зелье, которое она заставила меня принять. Не знаю почему, но мне стало как-то спокойнее. Джейн понимающе улыбнулась.
– Ну что ж, подружки, – я решил притвориться, что мое поражение – это маленькая победа, – до моего отъезда остается всего несколько дней, давайте же повеселимся! Пусть Лондон станет нашим праздником!
Обе сестры робко улыбнулись в ответ, удивленные и заинтересованные.
VI
По правде говоря, я сам себя не понимал, собственные слова казались мне чужими.
Наступили дни бесконечных прогулок, походов по музеям и по сокровенным уголкам Лондона. Нашлось время и для упорного чтения, а ночи были полны любви и секса, пропитаны необыкновенным ощущением счастья.
Когда я садился на самолет в лондонском аэропорту, я казался себе новым человеком, чем-то вроде просветленного философа, только еще не раскрывшегося. Во время перелета мне снова стало тоскливо от болтовни соседок, судачивших о мужском эгоизме и о соблазнах полигамии. Однако я мысленно услышал слова Джейн, и они заставили меня успокоиться: «Это мы тебя выбрали. Мы – три человеческих существа, а не две женщины и один мужчина». И эта мысль принесла мне покой.
Я глубоко вздохнул, чувствуя полное удовлетворение и счастье, почти перестав ощущать свое тело. И вдруг ко мне обратилась молодая особа, сидевшая в соседнем кресле:
– У вас такое лицо, будто вы собираетесь пройти по Пути.
– Почему ты так думаешь?
– Я ясновидящая.
«Ну вот, опять сверхъестественное существо», – подумал я.
– И что же, ты направляешься в Лиссабон?
– Нет, лечу навестить бабушку, которая живет в Бильбао.
Мы рассмеялись в один голос, и это неким образом сблизило нас: несомненно, нам обоим пришло в голову, как нелепо прозвучала последняя фраза.
– Как же вам позволили пронести на борт посох паломника?
– А что, нельзя? – удивился я.
– Нельзя. У моего друга посох отобрали.
– А мне ни слова не сказали.
Только теперь я догадался, что «ясновидение» девушки объясняется очень просто.
Моя спутница болтала без умолку. Рассказала, что училась на архитектора в Памплоне, возвращается домой после долгого путешествия по Великобритании, что вскоре ей предстоит сдавать дипломную работу. Эту голубоглазую блондинку с прекрасной фигурой уродовала пластинка на зубах, из-за которой она то и дело пришепетывала. Моя спутница поведала, что у нее черный пояс по тхэквондо, а недавно она начала брать уроки кун-фу. Звали ее Тереса, жених ушел от нее к актрисе из школы драматического искусства, и Тереса собиралась переехать в Нью-Йорк, чтобы проектировать небоскребы – это было ее мечтой. А еще Тереса объявила, что никогда не выйдет замуж, что надеется встретить мужчину без комплексов, который сделает ее счастливой без всяких условностей, обещаний, ревности, на взаимовыгодных условиях. Помню, она упорно настаивала, что станет к тридцати годам миллионершей, а хоронить себя завещает со специальными видеокамерами в гробу, чтобы человечество могло наблюдать за разложением ее тела. «Ну и желания!» – подумалось мне; по коже моей пробежали мурашки. Но, быстро успокоившись, я вернулся к разговору.
– Какую книгу ты сейчас читаешь?
– «Умную диету» – книжка помогает научиться худеть, ни в чем себе не отказывая.
Этого мне было просто не понять, ведь Тересу можно было принять за кого угодно, только не за сошедшую с экрана Бриджит Джонс.
– Ясно.
Дальше расспрашивать мне не захотелось.
Тереса попросила мой телефончик. Перед этим она долго распространялась о преимуществе романа с более старшим партнером, и я, не зная, принимать ли все эти разговоры на свой счет, на всякий случай притворился, что не слышу просьбы. Но девушка снова спросила номер моего мобильника, по которому, кстати, так никогда и не позвонила.
– Не удивляйся. Не знаю, встретимся ли мы снова, но мир тесен, как банановая кожура.
«Вот так сравнение», – подумал я.
– Я тоже так считаю.
Перед паспортным контролем она расцеловала меня в обе щеки.
– Рада была познакомиться, Рамон. Смотри не перетруди ноги.
– Я тоже рад знакомству, Тереса. Удачи.
– Я тебе звякну, – объявила она с веселой угрозой, показала большой палец и подмигнула.
Я ответил улыбкой, и эта девушка навсегда исчезла из моей жизни.
* * *
Виолета сказала, что на Пути я буду один. Однако не успел я оказаться в Ронсевале, как свел дружбу с неким Мандевиллем, семидесятилетним почтенным здоровяком, родившимся и получившим образование в Англии, в Альбаусе. Он обладал большими познаниями о Пути и разговаривал со мной на звучном, почти металлическом испанском. Слова слетали с его губ так, словно он только что в полном объеме выучил язык и не задумывается над построением отдельных фраз. Немножко пообщавшись с ним, я начал очень хорошо его понимать.
Жеан – так его звали – стал моим спутником. Мы шагали с ним в ногу и останавливались в одних и тех же приютах. Когда я почувствовал нестерпимую боль в ногах, он ухаживал за мной, как медбрат, и помог освободиться от ботинок, буквально прилипших к моим ступням. Когда мы стащили обувь, оказалось, что ноги мои стерты до мяса. Жеан лечил меня с мастерством и сноровкой бывалого путника, который раз за разом повторяет эту непостижимую одиссею по запруженным паломниками дорогам.
Так было и в тот святой год начала XXI века, точнее – в сентябре 2004 года. Я до сих пор прекрасно помню запах диких цветов, вязов и лип на окраинах небольших городков северной части Пиренейского полуострова и вдоль тропок, идущих через поля.
Мандевилль играл роль моего ангела-хранителя. Говорил он мало, был мудр и рассудителен в выводах и решениях, всегда точно знал, что ему в данный момент нужно. Зато я словно брел наугад, мой рассудок до сих пор не нашел оправдания тому, что делало мое тело.
Почему я здесь? И все ответы на этот вопрос казались бессмысленными, звучали нелепо и глупо, походили на последние бессвязные мысли перед погружением в сон – слабые всплески в море спокойствия.
Жеан рассказывал о своей семье, детях, внуках, причем речь его всегда была спокойной, логичной, размеренной.
Я видел на дороге сотни людей, готовых поделиться вином, водой, бутербродами, делавших то же, что и мы, помогавших друг другу, – и постепенно осознавал, что в жизни есть вещи, маленькие задумки, от которых зависит самореализация человека и которые нужно доводить до конца без раздумий, без лишних вопросов.
* * *
Возле Эстельи дорога сузилась, превратившись в тропу. Памплона осталась позади (я вернулся туда позже, чтобы автобусом добраться через Агеррету, Урданис, Сабилдику и Арре до Ронсеваля и отправиться во Францию).
Однажды я услышал собачий вой и нашел у дороги, под деревом, раненого пса. Мы подошли ближе, и животное посмотрело на нас со смесью отчаяния и благодарности – ведь мы олицетворяли для него помощь и заботу, без которой оно бы пропало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63