Дервиш поведал ему, что подлинные философы обладают способностью продлевать свою жизнь на тысячу лет и неуязвимы для всех болезней. Люка упомянул в разговоре знаменитого алхимика по имени Фламель, который умер в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, хотя и открыл философский камень. Дервиш расхохотался в ответ, и Люка спросил, что его так рассмешило. Мудрец объявил, что лишь наивный человек может считать Фламеля умершим. И добавил: «Вы заблуждаетесь. Фламель до сих пор жив. Ни он, ни его супруга так и не узнали, что такое смерть. Всего три года назад я простился с ними в Индии. Фламель – один из лучших моих друзей».
Виолета вновь улыбнулась, пораженная моей осведомленностью о жизни этого человека. Я объяснил, что, если какая-то тема меня интересует, я погружаюсь в нее с головой. Впрочем, я признался, что начал увлекаться алхимией еще много лет назад и прочел тогда немало учебников, научных трудов и биографий алхимиков прошлого. Я упомянул «Atalanta fugiens» Михаэля Майера, «Antidotarium» Милиуса и «Mutus liber» Альтуса.
Ответ Виолеты был на редкость лаконичным и резким:
– Да будет тебе известно: Фламель мне не родственник.
В ее голосе слышался холодный металлический отзвук, но в то же время я уловил, как в душе моей собеседницы что-то шевельнулось. Как будто порыв чувств натолкнулся на холод рассудка и раздался громовой раскат, гулкий удар правды о ложь. Но это ощущалось так зыбко, почти неуловимо, что я никак не отреагировал и предпочел продолжить беседу. Если Виолета что-то от меня скрывает, я в конце концов почувствую это. У Виолеты были необыкновенно развиты материнский инстинкт и интеллект, а женщины подобного склада просто не могут позволить тем, кто находится рядом, пребывать в пучине неведения, если в силах такое предотвратить.
Словом, я догадался, что произнесенная в подходящий момент ложь может превратиться в нить Ариадны, которая выведет меня к правде. Надо признаться, сейчас я играл на поле интуиции, а не на поле уверенности, ведь все, что у меня имелось, – это наводящее на мысли совпадение фамилий да чувства женщины, к которой меня влекло.
– Виолета, я кое-чего не понимаю.
Она смотрела на меня, поднеся к губам чашку с чаем.
– Почему счастливец, который обрел богатство и бессмертие, не бежит рассказать всем на свете, что случилось, не спешит поделиться своей радостью? Мне очень сложно понять подобную осторожность. Известно, что слава – тяжкое бремя, особенно теперь, когда журналисты совсем озверели, но полный отказ от нее… Такую карту трудно разыграть. Говорят, мудрецы – люди предусмотрительные и поэтому всегда знают, как выпутаться из неприятностей.
– Фламель, скорее всего, почувствовал: если тайна раскроется, французский король упечет его в темницу и заставит на себя работать. Вообще-то поговаривали, что король подослал к Фламелю соглядатая, который выведал тайну, но алхимик перекупил шпиона, предложив ему сосуд с универсальным снадобьем. А спустя несколько дней Фламель распустил слух о своей смерти и о смерти Перенеллы, доброй и нежной Перенеллы, – сказала Виолета.
– Ты говоришь о ней так, словно была лично с ней знакома.
– Ах, если бы так! Если бы мы могли познакомиться и поговорить с такими людьми!
– Это правда, будто Фламель вместо тела своей супруги положил в гроб кусок дерева и отправил гроб в Швейцарию? А спустя несколько дней точно так же организовал и собственную «смерть», после чего наконец воссоединился с женой?
– Я читала об этом, Рамон. – На сей раз ответ Виолеты был более осторожным.
– Похороны состоялись в одной из тех часовен, которые сам Фламель выстроил и передал церкви.
– Да, весьма вероятно.
– А если все это правда, нам надлежит задуматься о превратностях случая. Почему ничтожный писарь вдруг сделался великим хранителем тайны, открывшейся за всю историю мира лишь горстке людей?
– Не знаю. Но судьба бывает причудлива и капризна.
– Верно. А потом Фламель и Перенелла нашли пристанище в Индии.
– И наведывались оттуда в другие страны, – добавила Виолета.
– Как прекрасна история бессмертия!
Виолета только рассмеялась.
– Но как подобная мудрость уместилась на двадцати одной страничке? Я пытался расшифровать записи Фламеля, но так ничего и не понял. Наука Гермеса, как называют ее алхимики, непостижима. К тому же я имел бы глупый вид, если бы взялся плавить металлы и процеживать настои; я сам счел бы себя умалишенным.
Виолета посмотрела на меня пытливо и в то же время с выражением жалости и всепрощения. Но не успела она заговорить, наверняка еще раз продемонстрировав свое великодушие и эрудицию, как к нашему столику вихрем подлетела Джейн.
– Привет, друзья! Ты, наверное, Рамон.
При виде этой девушки я остолбенел. То была она, двойняшка Кирстен Данст, блондинка из паба «Плуг».
– Привет, – робко отозвался я.
– Извините, раньше никак было не вырваться.
– Прости, Рамон, мне следовало предупредить, что Джейн хочет с тобой познакомиться.
– Очень приятно! Джейн, по-моему, мы уже знакомы.
– Да, как ни старался этому помешать мой полудурок шеф. Едва ты вошел в паб, я поняла, что ты – это ты. Виолета – мастер описывать людей. Иначе ты выглядеть просто не мог.
Джейн было не больше двадцати пяти лет, она была веселая, острая на язык, даже грубоватая. В ее наряде было что-то хипповское. Ей нравилась этническая музыка и джаз, она сама по вечерам пела в клубе.
– Послушай, Джейн, наш испанский друг родом из Кордовы. Он явился из края мудрецов и философов и разбирается в алхимии и единорогах, – произнесла Виолета с едва заметной иронией.
– Спасибо, что представляешь меня как старого друга. Но, Джейн, на самом деле мы с Виолетой познакомились только позавчера. Я охотился за одной книгой и вот при содействии старого букиниста набрел на дом с единорогом.
– Ха-ха-ха! – отозвалась беспардонная Джейн. То был грохот прорвавшейся плотины или взорвавшейся ракеты фейерверка. – Так это любовь с первого взгляда!
Я тоже улыбнулся, чтобы обратить слова Джейн в шутку. Наконец-то мы с ней познакомились! Но мне хотелось поговорить о Фламеле и единорогах.
– У тебя что, выходной в пабе?
– Ну да. Наплела шефу, что пойду по врачам, дескать, к гинекологу надо, освобожусь поздно, так что вообще не вернусь.
– Слушай, Джейн, у тебя интересный испанский. Похоже на каталонский акцент. Ты что, родом из Каталонии?
– Моя мать из Жироны, но я родилась в Челси, на улице Манреса.
Очередная улыбочка.
– А мой отец – француз, но работает здесь, в Сити, вот уже несколько десятков лет. Он из тех клерков, что облачаются по выходным в джинсы и называют себя лейбористами, хотя мне кажется – в день выборов он голосовал за Тэтчер.
Джейн снова расхохоталась.
– Она страшная врунья. Все, что она сказала, – неправда, – пояснила Виолета.
– Ты женат, Рамон?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так, но по виду ты тянешь как минимум на разведенного.
– Не знаю, что ты там углядела, – на мне не может быть следов того, чего не было. А еще я не гей, если это твой следующий вопрос. Но никто не мог вынести меня дольше трех месяцев. И мне уже перевалило за сорок. А еще вчера сорока не было. Именно сегодня мне стукнул сороковник, а я так и не испытал так называемого кризиса женатых мужчин. К тому же я не интеллектуал, а архитектор на жалованье. Архитектору никогда не выдать себя за интеллектуала, скорее на такое способен ученый и скучающий путешественник, поклонник прекрасного. А сейчас прекрасным, например, является кадр, в центре которого вы находитесь. – И я пальцами изобразил рамку.
– Ну ты и нагородил! Уж не знаю, как ты теперь из этого выберешься, – веселилась Джейн.
– Не хочу показаться мачистом, но вы мне нравитесь обе.
Собственные слова напомнили мне о моем португальском друге, Луише Филипе Сарменту: стоило ему увидеть красивую девушку, как он распускал хвост длинных седеющих волос, закрывал ими все лицо – в стиле femme fatale – и произносил: «Ведь правда я самый привлекательный парень на свете?»
Девушки, переглянувшись, снова расхохотались. Я забеспокоился, что сижу перед ними с совершенно идиотским видом, но тут Джейн меня удивила:
– Я два года проучилась в Севилье.
– В Севилье? И что именно изучала?
– Историю. А еще я немного разбираюсь в средневековом искусстве. Готова ответить на любой вопрос о кордовских Омейядах.
– Ладно, учту. Ты собираешься преподавать?
– Нет, мне это не нравится. В Севилье от преподавания впадают в депрессию, кабинеты психоаналитиков всегда битком набиты институтскими профессорами. Я теперь пытаюсь поступить в Лондонский университет. Хочу еще поучиться, а потом читать там лекции. Да, преподавание на таком уровне вполне устроило бы меня как способ заработать на жизнь.
Когда Джейн говорила серьезно, лицо ее становилось на редкость красивым.
Я решил сменить тему:
– А откуда вы друг друга знаете?
– Мы сестры и подруги, – ответила Виолета.
– И живете вместе?
– Нет, – ответила Джейн.
– На фасаде твоего дома тоже есть единорог?
– У меня нет дома. Я живу в крохотной квартирке на улице Чепстоу вместе с двумя другими девчонками.
Пока Джейн рассказывала о своих соседках, в кафе вошел старичок с книгой в левой руке и тростью в правой.
– Глядите! Этому человеку сто восемьдесят лет.
Сестры посмотрели на меня с удивлением.
– Откуда ты знаешь? – спросила Джейн.
– У него на лбу написано бессмертие, – пошутил я.
– Ты ошибаешься, – возразила Виолета. – Хотя толика бессмертия в этом человеке и вправду есть, поскольку ему девяносто восемь лет и у него железное здоровье. У него ясный ум следящего за собой шестидесятилетнего джентльмена, а познания его безграничны. Он преподавал эстетику в Оксфорде, но ушел на пенсию так давно, что никто уже и не помнит когда. Он написал несколько учебников, правда, все думают, что автора больше нет в живых. Вообще-то насчет пенсии я не совсем верно выразилась: он по-прежнему числится в Академии изящных искусств и до недавнего времени регулярно читал там лекции.
– А ты веришь в бессмертие? – спросила меня Джейн.
Так выпускают стрелу из лука и ждут, когда раненый зверь рухнет на землю.
– Скажем так: я не могу верить в то, чего не испытал. Откуда мне знать, сколько лет этому старому профессору – сто или двести? Кто даст мне гарантию? Я часто думал о том, что бессмертному человеку придется периодически менять имена и места жительства. Тоже, наверное, морока. А вы верите в бессмертие?
Сестры, переглянувшись, улыбнулись.
– Конечно нет, дурачок.
На этом они решили закрыть тему. Однако во мне проснулось дьявольское любопытство, я настаивал на продолжении разговора. Виолета и Джейн опять заговорщицки переглянулись и, к моему удивлению, приняли вызов. Но для начала они пожелали испытать, готов ли я к диалектической битве на такой зыбкой почве, – ведь тема была столь же затаскана, сколь мало исследована рационалистическими методами. Долгое время герметическая философия была окружена гробовым молчанием, но начиная со Второй мировой войны, когда мир рассыпался на куски и так нуждался в духовности, в этой области появились новые течения с тысячами новых проповедников. О возрождении интереса к эзотерике в восьмидесятые годы и после, совсем в недавнее время, с расцветом Интернета, свидетельствуют тысячи статей и библиографических ссылок на данную тему.
– Давайте начнем с истоков, – заговорил я. – Люди десятилетиями смеялись над возможностью существования философского камня, его секрет был похоронен глубоко в тайниках нашего мира. Что говорить, эта тема поначалу очень смешила и меня. Мне казалось – глупо пытаться превратить, например, свинец в золото; нелепое измышление, на первый взгляд. Однако когда речь заходит об универсальном снадобье, поневоле возникает желание побольше узнать о науке Гермеса и об алхимическом символизме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Виолета вновь улыбнулась, пораженная моей осведомленностью о жизни этого человека. Я объяснил, что, если какая-то тема меня интересует, я погружаюсь в нее с головой. Впрочем, я признался, что начал увлекаться алхимией еще много лет назад и прочел тогда немало учебников, научных трудов и биографий алхимиков прошлого. Я упомянул «Atalanta fugiens» Михаэля Майера, «Antidotarium» Милиуса и «Mutus liber» Альтуса.
Ответ Виолеты был на редкость лаконичным и резким:
– Да будет тебе известно: Фламель мне не родственник.
В ее голосе слышался холодный металлический отзвук, но в то же время я уловил, как в душе моей собеседницы что-то шевельнулось. Как будто порыв чувств натолкнулся на холод рассудка и раздался громовой раскат, гулкий удар правды о ложь. Но это ощущалось так зыбко, почти неуловимо, что я никак не отреагировал и предпочел продолжить беседу. Если Виолета что-то от меня скрывает, я в конце концов почувствую это. У Виолеты были необыкновенно развиты материнский инстинкт и интеллект, а женщины подобного склада просто не могут позволить тем, кто находится рядом, пребывать в пучине неведения, если в силах такое предотвратить.
Словом, я догадался, что произнесенная в подходящий момент ложь может превратиться в нить Ариадны, которая выведет меня к правде. Надо признаться, сейчас я играл на поле интуиции, а не на поле уверенности, ведь все, что у меня имелось, – это наводящее на мысли совпадение фамилий да чувства женщины, к которой меня влекло.
– Виолета, я кое-чего не понимаю.
Она смотрела на меня, поднеся к губам чашку с чаем.
– Почему счастливец, который обрел богатство и бессмертие, не бежит рассказать всем на свете, что случилось, не спешит поделиться своей радостью? Мне очень сложно понять подобную осторожность. Известно, что слава – тяжкое бремя, особенно теперь, когда журналисты совсем озверели, но полный отказ от нее… Такую карту трудно разыграть. Говорят, мудрецы – люди предусмотрительные и поэтому всегда знают, как выпутаться из неприятностей.
– Фламель, скорее всего, почувствовал: если тайна раскроется, французский король упечет его в темницу и заставит на себя работать. Вообще-то поговаривали, что король подослал к Фламелю соглядатая, который выведал тайну, но алхимик перекупил шпиона, предложив ему сосуд с универсальным снадобьем. А спустя несколько дней Фламель распустил слух о своей смерти и о смерти Перенеллы, доброй и нежной Перенеллы, – сказала Виолета.
– Ты говоришь о ней так, словно была лично с ней знакома.
– Ах, если бы так! Если бы мы могли познакомиться и поговорить с такими людьми!
– Это правда, будто Фламель вместо тела своей супруги положил в гроб кусок дерева и отправил гроб в Швейцарию? А спустя несколько дней точно так же организовал и собственную «смерть», после чего наконец воссоединился с женой?
– Я читала об этом, Рамон. – На сей раз ответ Виолеты был более осторожным.
– Похороны состоялись в одной из тех часовен, которые сам Фламель выстроил и передал церкви.
– Да, весьма вероятно.
– А если все это правда, нам надлежит задуматься о превратностях случая. Почему ничтожный писарь вдруг сделался великим хранителем тайны, открывшейся за всю историю мира лишь горстке людей?
– Не знаю. Но судьба бывает причудлива и капризна.
– Верно. А потом Фламель и Перенелла нашли пристанище в Индии.
– И наведывались оттуда в другие страны, – добавила Виолета.
– Как прекрасна история бессмертия!
Виолета только рассмеялась.
– Но как подобная мудрость уместилась на двадцати одной страничке? Я пытался расшифровать записи Фламеля, но так ничего и не понял. Наука Гермеса, как называют ее алхимики, непостижима. К тому же я имел бы глупый вид, если бы взялся плавить металлы и процеживать настои; я сам счел бы себя умалишенным.
Виолета посмотрела на меня пытливо и в то же время с выражением жалости и всепрощения. Но не успела она заговорить, наверняка еще раз продемонстрировав свое великодушие и эрудицию, как к нашему столику вихрем подлетела Джейн.
– Привет, друзья! Ты, наверное, Рамон.
При виде этой девушки я остолбенел. То была она, двойняшка Кирстен Данст, блондинка из паба «Плуг».
– Привет, – робко отозвался я.
– Извините, раньше никак было не вырваться.
– Прости, Рамон, мне следовало предупредить, что Джейн хочет с тобой познакомиться.
– Очень приятно! Джейн, по-моему, мы уже знакомы.
– Да, как ни старался этому помешать мой полудурок шеф. Едва ты вошел в паб, я поняла, что ты – это ты. Виолета – мастер описывать людей. Иначе ты выглядеть просто не мог.
Джейн было не больше двадцати пяти лет, она была веселая, острая на язык, даже грубоватая. В ее наряде было что-то хипповское. Ей нравилась этническая музыка и джаз, она сама по вечерам пела в клубе.
– Послушай, Джейн, наш испанский друг родом из Кордовы. Он явился из края мудрецов и философов и разбирается в алхимии и единорогах, – произнесла Виолета с едва заметной иронией.
– Спасибо, что представляешь меня как старого друга. Но, Джейн, на самом деле мы с Виолетой познакомились только позавчера. Я охотился за одной книгой и вот при содействии старого букиниста набрел на дом с единорогом.
– Ха-ха-ха! – отозвалась беспардонная Джейн. То был грохот прорвавшейся плотины или взорвавшейся ракеты фейерверка. – Так это любовь с первого взгляда!
Я тоже улыбнулся, чтобы обратить слова Джейн в шутку. Наконец-то мы с ней познакомились! Но мне хотелось поговорить о Фламеле и единорогах.
– У тебя что, выходной в пабе?
– Ну да. Наплела шефу, что пойду по врачам, дескать, к гинекологу надо, освобожусь поздно, так что вообще не вернусь.
– Слушай, Джейн, у тебя интересный испанский. Похоже на каталонский акцент. Ты что, родом из Каталонии?
– Моя мать из Жироны, но я родилась в Челси, на улице Манреса.
Очередная улыбочка.
– А мой отец – француз, но работает здесь, в Сити, вот уже несколько десятков лет. Он из тех клерков, что облачаются по выходным в джинсы и называют себя лейбористами, хотя мне кажется – в день выборов он голосовал за Тэтчер.
Джейн снова расхохоталась.
– Она страшная врунья. Все, что она сказала, – неправда, – пояснила Виолета.
– Ты женат, Рамон?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так, но по виду ты тянешь как минимум на разведенного.
– Не знаю, что ты там углядела, – на мне не может быть следов того, чего не было. А еще я не гей, если это твой следующий вопрос. Но никто не мог вынести меня дольше трех месяцев. И мне уже перевалило за сорок. А еще вчера сорока не было. Именно сегодня мне стукнул сороковник, а я так и не испытал так называемого кризиса женатых мужчин. К тому же я не интеллектуал, а архитектор на жалованье. Архитектору никогда не выдать себя за интеллектуала, скорее на такое способен ученый и скучающий путешественник, поклонник прекрасного. А сейчас прекрасным, например, является кадр, в центре которого вы находитесь. – И я пальцами изобразил рамку.
– Ну ты и нагородил! Уж не знаю, как ты теперь из этого выберешься, – веселилась Джейн.
– Не хочу показаться мачистом, но вы мне нравитесь обе.
Собственные слова напомнили мне о моем португальском друге, Луише Филипе Сарменту: стоило ему увидеть красивую девушку, как он распускал хвост длинных седеющих волос, закрывал ими все лицо – в стиле femme fatale – и произносил: «Ведь правда я самый привлекательный парень на свете?»
Девушки, переглянувшись, снова расхохотались. Я забеспокоился, что сижу перед ними с совершенно идиотским видом, но тут Джейн меня удивила:
– Я два года проучилась в Севилье.
– В Севилье? И что именно изучала?
– Историю. А еще я немного разбираюсь в средневековом искусстве. Готова ответить на любой вопрос о кордовских Омейядах.
– Ладно, учту. Ты собираешься преподавать?
– Нет, мне это не нравится. В Севилье от преподавания впадают в депрессию, кабинеты психоаналитиков всегда битком набиты институтскими профессорами. Я теперь пытаюсь поступить в Лондонский университет. Хочу еще поучиться, а потом читать там лекции. Да, преподавание на таком уровне вполне устроило бы меня как способ заработать на жизнь.
Когда Джейн говорила серьезно, лицо ее становилось на редкость красивым.
Я решил сменить тему:
– А откуда вы друг друга знаете?
– Мы сестры и подруги, – ответила Виолета.
– И живете вместе?
– Нет, – ответила Джейн.
– На фасаде твоего дома тоже есть единорог?
– У меня нет дома. Я живу в крохотной квартирке на улице Чепстоу вместе с двумя другими девчонками.
Пока Джейн рассказывала о своих соседках, в кафе вошел старичок с книгой в левой руке и тростью в правой.
– Глядите! Этому человеку сто восемьдесят лет.
Сестры посмотрели на меня с удивлением.
– Откуда ты знаешь? – спросила Джейн.
– У него на лбу написано бессмертие, – пошутил я.
– Ты ошибаешься, – возразила Виолета. – Хотя толика бессмертия в этом человеке и вправду есть, поскольку ему девяносто восемь лет и у него железное здоровье. У него ясный ум следящего за собой шестидесятилетнего джентльмена, а познания его безграничны. Он преподавал эстетику в Оксфорде, но ушел на пенсию так давно, что никто уже и не помнит когда. Он написал несколько учебников, правда, все думают, что автора больше нет в живых. Вообще-то насчет пенсии я не совсем верно выразилась: он по-прежнему числится в Академии изящных искусств и до недавнего времени регулярно читал там лекции.
– А ты веришь в бессмертие? – спросила меня Джейн.
Так выпускают стрелу из лука и ждут, когда раненый зверь рухнет на землю.
– Скажем так: я не могу верить в то, чего не испытал. Откуда мне знать, сколько лет этому старому профессору – сто или двести? Кто даст мне гарантию? Я часто думал о том, что бессмертному человеку придется периодически менять имена и места жительства. Тоже, наверное, морока. А вы верите в бессмертие?
Сестры, переглянувшись, улыбнулись.
– Конечно нет, дурачок.
На этом они решили закрыть тему. Однако во мне проснулось дьявольское любопытство, я настаивал на продолжении разговора. Виолета и Джейн опять заговорщицки переглянулись и, к моему удивлению, приняли вызов. Но для начала они пожелали испытать, готов ли я к диалектической битве на такой зыбкой почве, – ведь тема была столь же затаскана, сколь мало исследована рационалистическими методами. Долгое время герметическая философия была окружена гробовым молчанием, но начиная со Второй мировой войны, когда мир рассыпался на куски и так нуждался в духовности, в этой области появились новые течения с тысячами новых проповедников. О возрождении интереса к эзотерике в восьмидесятые годы и после, совсем в недавнее время, с расцветом Интернета, свидетельствуют тысячи статей и библиографических ссылок на данную тему.
– Давайте начнем с истоков, – заговорил я. – Люди десятилетиями смеялись над возможностью существования философского камня, его секрет был похоронен глубоко в тайниках нашего мира. Что говорить, эта тема поначалу очень смешила и меня. Мне казалось – глупо пытаться превратить, например, свинец в золото; нелепое измышление, на первый взгляд. Однако когда речь заходит об универсальном снадобье, поневоле возникает желание побольше узнать о науке Гермеса и об алхимическом символизме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63