Он подчеркивал этим, что ему пришлось носиться по всем закоулкам в пригородах, хватая тут и там напившихся парней. Она все еще была непримиримой. Ее сверкающие глаза говорили, что любая причина, меньшая, чем начало третьей мировой войны, будет недостаточна для оправдания его сегодняшнего позднего возвращения.
— Я хотел сказать, — оправдывался Карелла, — что весь состав участка был направлен на улицы, чтобы контролировать обстановку в городе. — При этом он даже не упомянул, что еще не обедал и сейчас умирает с голоду.
— Что случилось?..
Он рассказал ей и об этом. Желудок уже бурчал от голода. Он стремительно жестикулировал, объясняясь на языке жестов, которому она сама его обучила. Жестами он дополнял преувеличенную артикуляцию губ.
— Я вернулся в свой район после того, как покинул здание суда, — объяснял он, — а затем позвонил Олли, потому что он нашел повешенного в подвале одного из домов. Он заявил, что это целиком мое дело. Это длинная история, дорогая, и я не сумел закончить все дела до половины девятого, а потом еще должен был вернуться в участок и доложить обо всем лейтенанту. Далее вот что случилось. Какой-то парень решил ехать к центру города не по бульвару, где движение было очень оживленным, а по окружным улицам. Этот белый тип, здоровенный и толстый, ехал на своем «кадиллаке» и остановился на красный свет. В это время к нему подошел черный парень с ведром воды и грязной губкой и предложил помыть стекло. Белый жестом показал ему, чтобы тот отстал...
— Говори помедленнее, — жестом попросила Тедди.
Наконец она стала слушать.
— ...но черный продолжал настаивать. Тогда белый парень опустил боковое стекло — так он, во всяком случае, записал позднее в своих показаниях — и сказал черному, что не хочет мыть стекло своей машины. Тогда черный приложил к стеклу свою мокрую губку, размазал грязь и пошел от машины прочь. В это время сигнал светофора сменился, но белый парень выскочил из машины и закричал: «Эй, ты, умница!» — или что-то в этом роде. Черный невозмутимо удалялся. Тогда белый побежал за ним, схватил его за воротник и сбил с ног, затем потащил его к машине и попытался заставить очистить лобовое стекло. В это время на улице быстро собралась толпа черных, и в следующее мгновение белому парню ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Поблизости, к счастью, оказалась патрульная машина с двумя полицейскими — белым и черным. Они увидели толпу черных, гнавшихся по улице за белым мужчиной и готовых растерзать его. Они быстро выскочили из машины, затолкали туда бедолагу, заключили под стражу и стали выкрикивать обычные полицейские предупреждения: прекратите безобразия! больше ничего интересного здесь нет! расходитесь по домам! проходите! Но это не возымело никакого успеха. Толпа жаждала крови, даже присутствие полицейских не сдерживало их. Толпа начала раскачивать полицейскую машину, чтобы ускорить расправу. Пришлось одному из полицейских взяться за телефонную трубку, набрать номер 10-13 и вызвать помощь. Было уже без пятнадцати девять. Я в это время все еще докладывал лейтенанту...
— Ты, наверно, голоден, — наконец сообразила она. — Я положу твой обед в микроволновую печь.
— ...о человеке, который был повешен под потолком подвала. Помнишь, я говорил об убийстве, обнаруженном Толстым Олли? Но мне пришлось вместе во всеми участвовать в подавлении беспорядков, которые возникли из-за того, что один полный белый парень отогнал худого черного парня от своей машины. В общем-то, мытье лобовых стекол является формой вымогательства, если только владелец машины сам не просит об этом. Понимаешь, хозяин заперт в своей машине, а подойти к нему может каждый. В данном случае задирался тщедушный парень, но бывают ведь высокие и сильные, и вот это людей пугает. Но попробуй объяснить это толпе черных, которые постоянно чувствуют себя ущербными из-за цвета кожи и при случае стараются отомстить белым. Это необыкновенно вкусно, дорогая, — сказал он, с жадностью поглощая пишу и продолжая поддерживать разговор с помощью жестов. — В конце концов мы уговорили всех разойтись по домам еще до того, как к месту прибыли профессиональные черные агитаторы. Если бы мы не успели, то они могли бы бунтовать всю ночь, а то и неделю или месяц. Полный белый парень, несмотря на грязное лобовое стекло, стремительно укатил на своей машине, так как опаздывал на званый ужин по поводу удачной сделки. Худой черный парень позировал перед телекамерами, а приятели за его спиной корчили рожи. Все они стали знаменитостями на какие-то пять минут. К этому времени мы вернулись в участок. Было начало одиннадцатого... И я сразу пошел домой, — сказал он. — Не понимаю, почему ты так разгневана?
— Мне показалось, с тобой что-то случилось, — объяснила она жестами, а затем посмотрела на него так, будто не понять это мог только идиот.
Он заключил ее в объятия, но тут зазвонил телефон. Он быстро поднял трубку.
— Алло?
— Стив?
Это была мама. Она плакала.
— Мам? — произнес он. — В чем дело?
— Этот защитник... — проговорила она, всхлипывая. — Он такое говорил...
— Мам...
— Он утверждал, что человек, который убил отца, на самом деле не убивал его. Что нет никаких доказательств. Что даже пистолет ему не принадлежал и нет никаких фактов...
— Они всегда так говорят в своих первых заявлениях. У нас есть все доказательства. Поверь мне.
— Мне хотелось его убить, — сказала она. — Мне тяжело было сидеть там. Видел бы ты самодовольное выражение его лица, когда защитник говорил, что он невиновен.
— Мы еще увидим, какое выражение будет у него...
— Очень беспокоит меня адвокат.
— Но, мам...
— Он беспокоит меня.
— Но никаких оснований для этого нет.
— А если они его оправдают?
— Они не оправдают его.
— Но предположим, что оправдают?
— Мам, ты не должна так серьезно воспринимать адвоката. Это все игра на публику, это способ повлиять на присяжных.
— Но допустим, они поверят?
— Мам...
— Поверят во все, что он говорит им? Допустим, они поверят всему?
— Они не поверят.
— Ты доверяешь этому англичанину?
— Он не англичанин, мам.
— Тогда почему он говорит как англичанин?
— Он был в Оксфорде. Они все там так говорят...
— Он говорит неискренне...
— Ну...
— Я надеюсь, что присяжные не думают, что он говорит искренне.
— Они так не думают, мам, не беспокойся.
— Второй адвокат выглядел как Санта-Клаус. Он обращается прямо к присяжным и говорит им, что его подзащитный невиновен. Я боюсь, что они могут этому поверить.
— Мам, я очень прошу тебя, не беспокойся. Хорошо?
Он услышал, как она вздохнула на другом конце провода.
— Ты подвезешь меня завтра утром? — спросила она.
— Анджела сказала, что захватит тебя. Я встречу вас внизу.
— До завтра.
— Да.
— В здании суда.
— Да. И не беспокойся по поводу того, что говорил адвокат.
— Я беспокоюсь, — сказала она и повесила трубку.
Глава 4
Предметом этого заседания суда должно было быть жестокое убийство.
Казалось, это о нем гудит суровый январский ветер, который заставлял вибрировать высокие окна в зале суда. Окна на зиму были очень плотно закрыты, но, несмотря на это, пронзительный свист ветра был отчетливо слышен и порой заглушал шум движения транспорта на улице. Отделанное ореховыми панелями помещение суда оказалось слишком тесным для наполнивших его людей. Но было очень тихо, особенно когда помощник районного прокурора Генри Лоуэлл вызвал первого свидетеля обвинения.
— Мне хотелось бы вызвать Доминика Ассанти, — сказал он.
Высокий, молодой белый мужчина с густой черной шевелюрой и карими глазами вошел в зал через заднюю дверь, кивнул мужчине, сидевшему в последнем ряду, — несомненно отцу, судя по большому сходству, — и прошел к стенду свидетеля в центре зала. Служащий суда привел его к присяге. К свидетелю подошел Лоуэлл.
— Не могли бы вы назвать свое имя? — спросил он.
— Доминик Ассанти.
— Сколько вам лет, Доминик?
— Восемнадцать.
— Сколько вам было лет семнадцатого июля прошлого года?
— Семнадцать.
— Вам исполнилось восемнадцать лет где-то между этой датой и нынешним днем. Не так ли?
— Да, сэр. Шестого декабря.
— Мистер Ассанти, не могли бы вы вспомнить, как вы семнадцатого июля пошли в кино с девушкой по имени Дорис Франчески...
— Да, я помню.
— ...которая в это время была вашей подружкой. Не так ли?
— Да, но мы порвали отношения. Она больше не является моей подружкой.
— Но в то время была вашей подружкой.
— Да.
— В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Вроде бы это ее адрес...
— Мистер Ассанти, — мягко произнес Лоуэлл, — не могли бы вы точно вспомнить...
— Возражаю.
Это произнес адвокат Харольд Эддисон, белый мужчина шестидесяти с небольшим лет, бородатый и с большим животом Санта-Клауса. Он был к тому же краснощеким, с живыми глазами и производил впечатление мягкого, доброго дедушки, которому даже слово «возражаю» произносить неловко. Но когда дело касалось юридического процесса...
— Итак, мистер Эддисон?
— Он ответил на вопрос, Ваша Честь.
— Я так не думаю. Пожалуйста, повторите вопрос.
— В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Вы имеете в виду Френки?
— Вы так звали ее?
— Френки, да. Ее все так называли.
— И она жила по этому адресу?
— Да, именно там она жила, — ответил Ассанти.
Из третьего ряда справа, где он сидел вместе с матерью и сестрой, Карелла разглядел улыбку Эддисона, затерявшуюся в бороде Санта-Клауса. Он улыбался так победно, как будто выиграл битву. Карелла никак не мог понять причину этой радости. А судья Руди Ди Паско вздохнул, давая понять, как ему неприятно то, что делал «дедушка» Эддисон. Чтобы приковать внимание присяжных, Лоуэлл повторил вопрос:
— Итак, семнадцатого июля прошлого года Дорис Франчески жила по адресу 7914, Харрисон-стрит, в Риверхеде. Не так ли?
— Да, она проживала там, — ответил Ассанти.
— Спасибо. Теперь скажите мне, мистер Ассанти, этим вечером после фильма вы провожали мисс Франчески домой по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Я ее провожал.
— Вы не вспомните, в какое время это происходило?
— Это было после кинофильма.
— Да, но в какое время это происходило? Не могли бы вы вспомнить, когда кончился фильм?
— Это было около восьми тридцати. Около этого.
— Вы пошли прямо после фильма к дому мисс Франчески?
— Да.
— Когда вы подошли к дому?
— Я не помню.
— Хорошо, но разве кинотеатр не отделяет всего десять домов?..
— Ваша Честь...
Это опять Санта-Клаус. Снова вскочил. Голова склонилась вбок так, как будто он только что выскочил из дымохода и извиняется за то, что наследил на ковре.
— Да, мистер Эддисон? — произнес Ди Паско.
— Я не люблю прерывать нормальный ход опроса, — сказал Эддисон. — Ваша Честь, когда свидетель говорит, что не помнит чего-либо, то это безусловно можно считать прямым ответом на прямо поставленный вопрос. «Я не помню...» Для меня здесь нет оснований для переспрашивания... на каком бы языке этот ответ ни прозвучал. И если свидетель утверждает, что не помнит чего-нибудь, то это полновесный ответ, и, по моим представлениям, этот ответ не является преступлением в нашем независимом штате.
«Произошло убийство, — подумал Карелла, — а они пререкаются из-за мелочей».
— Мистер Лоуэлл?
— Это просто была попытка освежить память свидетеля, приведя некоторые факты, имеющие отношение ко времени и расстоянию.
— Возможно, вы сумеете найти другой путь получения нужной информации.
— Ваша Честь...
— Я уладил этот вопрос, мистер Эддисон.
— Спасибо, Ваша Честь. Но...
— Я сказал, что уладил этот вопрос.
— Благодарю вас, — произнес Эддисон и, садясь, закатил глаза, как бы показывая присяжным, что в суде что-то не совсем благополучно с американскими законами, если свидетелю не разрешается сказать, что он чего-либо не помнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Я хотел сказать, — оправдывался Карелла, — что весь состав участка был направлен на улицы, чтобы контролировать обстановку в городе. — При этом он даже не упомянул, что еще не обедал и сейчас умирает с голоду.
— Что случилось?..
Он рассказал ей и об этом. Желудок уже бурчал от голода. Он стремительно жестикулировал, объясняясь на языке жестов, которому она сама его обучила. Жестами он дополнял преувеличенную артикуляцию губ.
— Я вернулся в свой район после того, как покинул здание суда, — объяснял он, — а затем позвонил Олли, потому что он нашел повешенного в подвале одного из домов. Он заявил, что это целиком мое дело. Это длинная история, дорогая, и я не сумел закончить все дела до половины девятого, а потом еще должен был вернуться в участок и доложить обо всем лейтенанту. Далее вот что случилось. Какой-то парень решил ехать к центру города не по бульвару, где движение было очень оживленным, а по окружным улицам. Этот белый тип, здоровенный и толстый, ехал на своем «кадиллаке» и остановился на красный свет. В это время к нему подошел черный парень с ведром воды и грязной губкой и предложил помыть стекло. Белый жестом показал ему, чтобы тот отстал...
— Говори помедленнее, — жестом попросила Тедди.
Наконец она стала слушать.
— ...но черный продолжал настаивать. Тогда белый парень опустил боковое стекло — так он, во всяком случае, записал позднее в своих показаниях — и сказал черному, что не хочет мыть стекло своей машины. Тогда черный приложил к стеклу свою мокрую губку, размазал грязь и пошел от машины прочь. В это время сигнал светофора сменился, но белый парень выскочил из машины и закричал: «Эй, ты, умница!» — или что-то в этом роде. Черный невозмутимо удалялся. Тогда белый побежал за ним, схватил его за воротник и сбил с ног, затем потащил его к машине и попытался заставить очистить лобовое стекло. В это время на улице быстро собралась толпа черных, и в следующее мгновение белому парню ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Поблизости, к счастью, оказалась патрульная машина с двумя полицейскими — белым и черным. Они увидели толпу черных, гнавшихся по улице за белым мужчиной и готовых растерзать его. Они быстро выскочили из машины, затолкали туда бедолагу, заключили под стражу и стали выкрикивать обычные полицейские предупреждения: прекратите безобразия! больше ничего интересного здесь нет! расходитесь по домам! проходите! Но это не возымело никакого успеха. Толпа жаждала крови, даже присутствие полицейских не сдерживало их. Толпа начала раскачивать полицейскую машину, чтобы ускорить расправу. Пришлось одному из полицейских взяться за телефонную трубку, набрать номер 10-13 и вызвать помощь. Было уже без пятнадцати девять. Я в это время все еще докладывал лейтенанту...
— Ты, наверно, голоден, — наконец сообразила она. — Я положу твой обед в микроволновую печь.
— ...о человеке, который был повешен под потолком подвала. Помнишь, я говорил об убийстве, обнаруженном Толстым Олли? Но мне пришлось вместе во всеми участвовать в подавлении беспорядков, которые возникли из-за того, что один полный белый парень отогнал худого черного парня от своей машины. В общем-то, мытье лобовых стекол является формой вымогательства, если только владелец машины сам не просит об этом. Понимаешь, хозяин заперт в своей машине, а подойти к нему может каждый. В данном случае задирался тщедушный парень, но бывают ведь высокие и сильные, и вот это людей пугает. Но попробуй объяснить это толпе черных, которые постоянно чувствуют себя ущербными из-за цвета кожи и при случае стараются отомстить белым. Это необыкновенно вкусно, дорогая, — сказал он, с жадностью поглощая пишу и продолжая поддерживать разговор с помощью жестов. — В конце концов мы уговорили всех разойтись по домам еще до того, как к месту прибыли профессиональные черные агитаторы. Если бы мы не успели, то они могли бы бунтовать всю ночь, а то и неделю или месяц. Полный белый парень, несмотря на грязное лобовое стекло, стремительно укатил на своей машине, так как опаздывал на званый ужин по поводу удачной сделки. Худой черный парень позировал перед телекамерами, а приятели за его спиной корчили рожи. Все они стали знаменитостями на какие-то пять минут. К этому времени мы вернулись в участок. Было начало одиннадцатого... И я сразу пошел домой, — сказал он. — Не понимаю, почему ты так разгневана?
— Мне показалось, с тобой что-то случилось, — объяснила она жестами, а затем посмотрела на него так, будто не понять это мог только идиот.
Он заключил ее в объятия, но тут зазвонил телефон. Он быстро поднял трубку.
— Алло?
— Стив?
Это была мама. Она плакала.
— Мам? — произнес он. — В чем дело?
— Этот защитник... — проговорила она, всхлипывая. — Он такое говорил...
— Мам...
— Он утверждал, что человек, который убил отца, на самом деле не убивал его. Что нет никаких доказательств. Что даже пистолет ему не принадлежал и нет никаких фактов...
— Они всегда так говорят в своих первых заявлениях. У нас есть все доказательства. Поверь мне.
— Мне хотелось его убить, — сказала она. — Мне тяжело было сидеть там. Видел бы ты самодовольное выражение его лица, когда защитник говорил, что он невиновен.
— Мы еще увидим, какое выражение будет у него...
— Очень беспокоит меня адвокат.
— Но, мам...
— Он беспокоит меня.
— Но никаких оснований для этого нет.
— А если они его оправдают?
— Они не оправдают его.
— Но предположим, что оправдают?
— Мам, ты не должна так серьезно воспринимать адвоката. Это все игра на публику, это способ повлиять на присяжных.
— Но допустим, они поверят?
— Мам...
— Поверят во все, что он говорит им? Допустим, они поверят всему?
— Они не поверят.
— Ты доверяешь этому англичанину?
— Он не англичанин, мам.
— Тогда почему он говорит как англичанин?
— Он был в Оксфорде. Они все там так говорят...
— Он говорит неискренне...
— Ну...
— Я надеюсь, что присяжные не думают, что он говорит искренне.
— Они так не думают, мам, не беспокойся.
— Второй адвокат выглядел как Санта-Клаус. Он обращается прямо к присяжным и говорит им, что его подзащитный невиновен. Я боюсь, что они могут этому поверить.
— Мам, я очень прошу тебя, не беспокойся. Хорошо?
Он услышал, как она вздохнула на другом конце провода.
— Ты подвезешь меня завтра утром? — спросила она.
— Анджела сказала, что захватит тебя. Я встречу вас внизу.
— До завтра.
— Да.
— В здании суда.
— Да. И не беспокойся по поводу того, что говорил адвокат.
— Я беспокоюсь, — сказала она и повесила трубку.
Глава 4
Предметом этого заседания суда должно было быть жестокое убийство.
Казалось, это о нем гудит суровый январский ветер, который заставлял вибрировать высокие окна в зале суда. Окна на зиму были очень плотно закрыты, но, несмотря на это, пронзительный свист ветра был отчетливо слышен и порой заглушал шум движения транспорта на улице. Отделанное ореховыми панелями помещение суда оказалось слишком тесным для наполнивших его людей. Но было очень тихо, особенно когда помощник районного прокурора Генри Лоуэлл вызвал первого свидетеля обвинения.
— Мне хотелось бы вызвать Доминика Ассанти, — сказал он.
Высокий, молодой белый мужчина с густой черной шевелюрой и карими глазами вошел в зал через заднюю дверь, кивнул мужчине, сидевшему в последнем ряду, — несомненно отцу, судя по большому сходству, — и прошел к стенду свидетеля в центре зала. Служащий суда привел его к присяге. К свидетелю подошел Лоуэлл.
— Не могли бы вы назвать свое имя? — спросил он.
— Доминик Ассанти.
— Сколько вам лет, Доминик?
— Восемнадцать.
— Сколько вам было лет семнадцатого июля прошлого года?
— Семнадцать.
— Вам исполнилось восемнадцать лет где-то между этой датой и нынешним днем. Не так ли?
— Да, сэр. Шестого декабря.
— Мистер Ассанти, не могли бы вы вспомнить, как вы семнадцатого июля пошли в кино с девушкой по имени Дорис Франчески...
— Да, я помню.
— ...которая в это время была вашей подружкой. Не так ли?
— Да, но мы порвали отношения. Она больше не является моей подружкой.
— Но в то время была вашей подружкой.
— Да.
— В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Вроде бы это ее адрес...
— Мистер Ассанти, — мягко произнес Лоуэлл, — не могли бы вы точно вспомнить...
— Возражаю.
Это произнес адвокат Харольд Эддисон, белый мужчина шестидесяти с небольшим лет, бородатый и с большим животом Санта-Клауса. Он был к тому же краснощеким, с живыми глазами и производил впечатление мягкого, доброго дедушки, которому даже слово «возражаю» произносить неловко. Но когда дело касалось юридического процесса...
— Итак, мистер Эддисон?
— Он ответил на вопрос, Ваша Честь.
— Я так не думаю. Пожалуйста, повторите вопрос.
— В то время она жила по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Вы имеете в виду Френки?
— Вы так звали ее?
— Френки, да. Ее все так называли.
— И она жила по этому адресу?
— Да, именно там она жила, — ответил Ассанти.
Из третьего ряда справа, где он сидел вместе с матерью и сестрой, Карелла разглядел улыбку Эддисона, затерявшуюся в бороде Санта-Клауса. Он улыбался так победно, как будто выиграл битву. Карелла никак не мог понять причину этой радости. А судья Руди Ди Паско вздохнул, давая понять, как ему неприятно то, что делал «дедушка» Эддисон. Чтобы приковать внимание присяжных, Лоуэлл повторил вопрос:
— Итак, семнадцатого июля прошлого года Дорис Франчески жила по адресу 7914, Харрисон-стрит, в Риверхеде. Не так ли?
— Да, она проживала там, — ответил Ассанти.
— Спасибо. Теперь скажите мне, мистер Ассанти, этим вечером после фильма вы провожали мисс Франчески домой по адресу 7914, Харрисон-стрит?
— Я ее провожал.
— Вы не вспомните, в какое время это происходило?
— Это было после кинофильма.
— Да, но в какое время это происходило? Не могли бы вы вспомнить, когда кончился фильм?
— Это было около восьми тридцати. Около этого.
— Вы пошли прямо после фильма к дому мисс Франчески?
— Да.
— Когда вы подошли к дому?
— Я не помню.
— Хорошо, но разве кинотеатр не отделяет всего десять домов?..
— Ваша Честь...
Это опять Санта-Клаус. Снова вскочил. Голова склонилась вбок так, как будто он только что выскочил из дымохода и извиняется за то, что наследил на ковре.
— Да, мистер Эддисон? — произнес Ди Паско.
— Я не люблю прерывать нормальный ход опроса, — сказал Эддисон. — Ваша Честь, когда свидетель говорит, что не помнит чего-либо, то это безусловно можно считать прямым ответом на прямо поставленный вопрос. «Я не помню...» Для меня здесь нет оснований для переспрашивания... на каком бы языке этот ответ ни прозвучал. И если свидетель утверждает, что не помнит чего-нибудь, то это полновесный ответ, и, по моим представлениям, этот ответ не является преступлением в нашем независимом штате.
«Произошло убийство, — подумал Карелла, — а они пререкаются из-за мелочей».
— Мистер Лоуэлл?
— Это просто была попытка освежить память свидетеля, приведя некоторые факты, имеющие отношение ко времени и расстоянию.
— Возможно, вы сумеете найти другой путь получения нужной информации.
— Ваша Честь...
— Я уладил этот вопрос, мистер Эддисон.
— Спасибо, Ваша Честь. Но...
— Я сказал, что уладил этот вопрос.
— Благодарю вас, — произнес Эддисон и, садясь, закатил глаза, как бы показывая присяжным, что в суде что-то не совсем благополучно с американскими законами, если свидетелю не разрешается сказать, что он чего-либо не помнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47