Видимо, Олежек начинал стареть.
Я, вообще, очень мало внимания в своих книгах уделял сюжету, считая его лишь «придонным фарватером» прозы. Мне казалось, что истинной красотой всегда отдает «поверхность реки», петляющей среди таинственных зарослей психологии героев – особенностей их восприятия событий, переживаний, буйных или сдержанных реакций. Мне нравилось композиционно решать проблемы человека, продвигающегося к Истине. А эта коварная красавица всегда остается индивидуальной, неокончательной, эгоистичной. В том и кроется секрет неповторимости в образных представлениях, присущих разным людям.
Сейчас Олег наслаждался теми местами романа, где диалог носил пародийно-стихотворный стиль, близкий, по его мнению, к «эклоге». Я сказал «по его мнению» и тут же внутренне захохотал. Писатель часто превращается в отвратительную, завистливую гиену – всегда голодную, охочую до похищения сочных образов, даруемых практически бесплатно окружающими людьми. Я лично больше интересовался патологическими личностями, отлавливая их где угодно и заселял ими свою память, чтобы потом вставить в очередное произведение и с большим смаком наградить «долгой жизнью». Сколько таких уродов мне уже удалось похитить из нашего странного фонда.
Чтобы стоили представления о литературе моего друга Олега, если бы не поправляла ему мозги – тактично и тонко – красавица и большая умница сестра этого повесы. Олег-то совершенно без оснований мнил себя большим специалистом во всех областях науки, литературы и коммерческой практики. Но в литературе он питался только прожеванной его сестрой пищей.
Сестру звали Оля, она была филолог по образованию, и это давало мне возможность изрядно с ее помощью компенсировал дефекты школьного образования. Она, чаще всего, выполняла первую техническую корректуру моих рукописей, тратя порой и дни, и ночи. Конечно, лучше бы она проводила эти ночи со мной – тогда бы работа над романами была более эффективной, да стиль произведений не был бы таким желчным.
Ольга была нашим с Олегом филологическим демоном: она нет – нет, да и кусала нас своими острыми зубками подобно быстрой, стройной змее Эфе. Укусы ее сопровождались выделением яда современной лексикологии, семасиологии и семантики ровно в той дозе, которая не убивала нас сразу, а только вызывала подобие паралича Литля. Не знаю, как у Олега, но мой «однородный член предложения» всегда преобразовывался в «присоединительное значение сочинительного союза» под действием таких укусов. В результате чего откровенно рушилась привычная орфография и синтаксическая ориентация. Неверной рукой, захлебываясь ядовитой мыслью, я начинал писать романы еще быстрее, азартнее и проникновеннее. Печень героев моих произведений при этом дробилась на лексикографические компоненты. На них я взирал уже глазами анатома: трудно затем их было постигать даже самым верным читателям. Фонетика и орфоэпия спотыкалась на заурядностях или, наоборот, на немыслимой вычурности разговорной речи, применяемой мной.
Я поклонялся талантам сестры моего друга настолько самозабвенно, что порой во мне просыпались атавизмы из детства, возникало что-то подобное отношению: «училка – ученик». Правда, я тут же переводил психологическую диаду в сексуальную, и тогда сама собой, без всякого нажима извне, вырабатывалась формула: «кто сверху – кто снизу?» Поскольку наши отношения с Ольгой застревали на платонической фазе – исключительно по ее вине! – то и результаты творчества были посредственные.
Во мне, кажется, даже проклевывалось что-то подобное разновидности мазохизма в той его форме, которая сродни масонству… Оленька, между тем, продолжала подыматься в небеса на воздушном шаре филологического величия. Оттуда, с высоты своих знаний, женщина наблюдая за тем, как медленно, но верно перерождалось верховенство «авторства» в сублимацию «корректорства». Голова у сестры Олега кружилась, воздушный шар распухал, возносился и благополучно лопался. Все оказывались на земле, среди хорошо унавоженной пашни – в тепле и свинстве!
Тут же вспоминались стихи Василия Федорова: «Не за слезы ли, что лила, меня женщина прокляла… Телефон звонил оголтело, будто колокол каланчи. Проклинаю вас! – долетело, и все смолкло в глухой ночи»… Короче говоря, мы с Олегом не были верными «змеенышами» большой филологической Эфы. Вот почему мы старались быстрее расползтись от нее в разные стороны… Вот и теперь мужской дуэт завис на иных лакомых хохотушках… Бог не выдаст – свинья не съест!..
Я относился к Олегу и Ольге с большим почтением и любовью, но понимал, что писатель должен вести жизнь затворника и волка-одиночки. Только тогда можно успеть что-нибудь сотворить на этом свете. Прекрасные мысли похищаются из Вселенского Информационного Поля после того, когда основная масса людей отошла ко сну. Тогда доступ к нужным серверам информационного поля не заграждается «чугунными жопами», не ограничивается досужим головотяпством.
Книги я писал рано утром, вернее поздней ночью, то есть начиная с двух – трех часов нарождающегося дня. Тогда, по моим подсчетам, большинство населения обеих полушарий прекращало шастать в сфере моих информационных интересов. Тогда и память моя просыпалась, очищалась, ожесточалась. Мой мозг выдавал «на гора» груды прекрасной или отвратительной людской породы в виде образов, отлитых в безупречные слова…
Сейчас я склонился за компьютером Олега: загнал в него свои рабочие дискеты и понемногу шерстил информацию для новой книги. Я хотел разобраться в непростом вопросе: «Почему у нас на Руси сложилась такая порочная традиция – придурки пытаются руководить достойными людьми?» Может быть, именно потому достойные и умные, но подневольные люди склоняются к организации тайных обществ. Тем они пытаются хоть как-то оградить себя заслоном корпоративности от посягательств на свои свободы?
Пришла в голову простая мысль: Пусть верна гипотеза Михаила Ломоносова о том, что славяне – это выходцы из древних германских народов. Да, возможно, «пену» сдули с поверхности этого этноса события и сила социально-экономической стратификации германского общества. И тогда весь «людской мусор», не сумев устроиться у себя на родине, двинулся на свободные земли. Несостоятельность переселенцев выразилась и в том, что впоследствии их легко покорила небольшая банда скандинавских завоевателей – Рюриковичей, тоже, кстати, изгнанных из своего этноса за ненадобностью. Примечательно, что только к 1785 году русское дворянство сумело консолидироваться в единое сословие. А к этому времени уже более трех веков а Англии было практически изжито крепостное право, и каждый гражданин считал самым дорогим достоянием личную свободу. Такое возможно только при условии, что дворянство, аристократия утвердились настолько, что очистились от рабовладельческих замашек.
По источнику происхождения дворянство в России делилось на: титулованное (граф, барон, князь); древнее, то есть давно находившееся в составе клана избранных. Такие дворянские роды фиксированы Жалованной грамотой (не менее ста лет), их записывали и в Бархатную книгу. Была еще одна категория дворян – пожалованные государем. Дворянство приобреталось военной или гражданской службой или по индегенату иностранных дворян, что совершалось при переходе их в русское подданство. Каждая часть дворянства записывалась в специальную часть губернской дворянской книги, такой порядок сохранялся до 1917 года. Понятно, что в социально-историческом смысле это были не отстоявшиеся и сгустившиеся сливки, а лишь «сыворотка» начальной стратификации. Ну, а когда в семнадцатом году все поставили с ног на голову, то тут уже началась социальная и психологическая вакханалия. К сожалению, период «перестройки» ознаменовался аналогичным процессом – только стратификацию общества погнали методом «обратного перевертывания»!.. В таких случаях обязательно рождаются «случайные выбросы» и расширяется сфера криминализации отношений в обществе.
К несчастью, фактическая отмена крепостного права в России так и не состоялась. Смешно, но творцы нынешней фазы большевизма продолжают цепляться за фактическое крепостное право или за что-то, очень близкое к тому, построенное на вздорной идеологии. Многие из ее идеалов лишь прописаны на бумаге, но не внедрялись в реальную жизнь, потому что противоречат человеческой природе.
Если в середине XIX века большинство сельских поселений подходило под тип простой земледельческой деревни-общины с населением до пятисот человек (45% всех общин), то в них не мог проникать прогресс – ни в культуре, ни в образовании, искусстве и науке. После революции колхозное строительство приобрело масштабы вселенского рабства. Вырваться из него можно было только через вербовку на строительство индустриальных центров, либо в армию. Огромный приток «сырой» миграционной массы не позволял городу обеспечить благополучную ассимиляцию приезжих. Потому большинство быстро превращалось в другую разновидность рабов – бестолковых адептов идеологии и осведомительства карающих органов. Начало Отечественной войны показало серьезные изъяны души творцов «новой жизни». Но русский человек, после кровавого мордобоя, умеет находить в себе силы к новому возрождения. Тогда, видимо, произошло что-то подобное, обеспечившее победу в страшной и опустошительной войне. Но результативность многих боевых действий, неумение беречь людей – свидетельство примитивности тех, кто осуществлял руководство сложными социально-экономическими процессами в социалистическом государстве.
Я перезарядил дискету и углубился в новую страницу истории нашего государства. Меня вновь повлекло в сторону исследования масонства. В России такое явления исстари упирается в те же столпы национально-поведенческой глупости. Все начиналось с того, что не была создана среда для распространения тайных обществ масонского качества в широких слоях населения. Во-первых, русскому этносу не свойственно «рыцарство», как система и военной организации, несущая в себе особую мораль. Надо помнить, что, например, шведы в заметном меньшинстве лупили русских тугодумов и долго заставляли русских воинов праздновать труса. Только собравшись в большие массы, подпитывая себя гигантоманией, войска были способны хоть что-то сделать с врагом. Оттого и татаро-монгольское рабство так долго держалось на Руси. А для отпора немецким рыцарям русскому войску пришлось по существу нанять на воеводство Александра Невского – потомка скандинавов Рюриковичей. В Отечественные войны с Наполеоном и Гитлером выявляли те же недостатки военной выучки и русского характера.
Самосознание свободы, как основного атрибута жизни достойного человека, не было воспитано историей в славянском этносе. Примеры свободолюбия демонстрировали главным образом иностранные волонтеры. На такой основе и рождалось в России масонство. Многие декабристы прошли через масонские игры, так и не избавившись от непонимания серьезности традиций и предназначения «тайного общества». Причем, значение глубинной философии истинного масонства было опошлено идейкой поверхностного дворцового заговора, интриги. Поэтому практически все императоры России, достигнув зрелости ума, считали своим долгом запрещать масонство. Пожалуй, только в период недолгого царствования Петра III обеспечивалось истинное покровительство масонству.
В качестве типичного примера можно привести действия Екатерины II, решительно раздавившей московскую ложу Новикова, наверное ближе всего стоящую к правильному толкованию задач масонства. Некоторые члены ложи поплатились серьезными лишениями и испытаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я, вообще, очень мало внимания в своих книгах уделял сюжету, считая его лишь «придонным фарватером» прозы. Мне казалось, что истинной красотой всегда отдает «поверхность реки», петляющей среди таинственных зарослей психологии героев – особенностей их восприятия событий, переживаний, буйных или сдержанных реакций. Мне нравилось композиционно решать проблемы человека, продвигающегося к Истине. А эта коварная красавица всегда остается индивидуальной, неокончательной, эгоистичной. В том и кроется секрет неповторимости в образных представлениях, присущих разным людям.
Сейчас Олег наслаждался теми местами романа, где диалог носил пародийно-стихотворный стиль, близкий, по его мнению, к «эклоге». Я сказал «по его мнению» и тут же внутренне захохотал. Писатель часто превращается в отвратительную, завистливую гиену – всегда голодную, охочую до похищения сочных образов, даруемых практически бесплатно окружающими людьми. Я лично больше интересовался патологическими личностями, отлавливая их где угодно и заселял ими свою память, чтобы потом вставить в очередное произведение и с большим смаком наградить «долгой жизнью». Сколько таких уродов мне уже удалось похитить из нашего странного фонда.
Чтобы стоили представления о литературе моего друга Олега, если бы не поправляла ему мозги – тактично и тонко – красавица и большая умница сестра этого повесы. Олег-то совершенно без оснований мнил себя большим специалистом во всех областях науки, литературы и коммерческой практики. Но в литературе он питался только прожеванной его сестрой пищей.
Сестру звали Оля, она была филолог по образованию, и это давало мне возможность изрядно с ее помощью компенсировал дефекты школьного образования. Она, чаще всего, выполняла первую техническую корректуру моих рукописей, тратя порой и дни, и ночи. Конечно, лучше бы она проводила эти ночи со мной – тогда бы работа над романами была более эффективной, да стиль произведений не был бы таким желчным.
Ольга была нашим с Олегом филологическим демоном: она нет – нет, да и кусала нас своими острыми зубками подобно быстрой, стройной змее Эфе. Укусы ее сопровождались выделением яда современной лексикологии, семасиологии и семантики ровно в той дозе, которая не убивала нас сразу, а только вызывала подобие паралича Литля. Не знаю, как у Олега, но мой «однородный член предложения» всегда преобразовывался в «присоединительное значение сочинительного союза» под действием таких укусов. В результате чего откровенно рушилась привычная орфография и синтаксическая ориентация. Неверной рукой, захлебываясь ядовитой мыслью, я начинал писать романы еще быстрее, азартнее и проникновеннее. Печень героев моих произведений при этом дробилась на лексикографические компоненты. На них я взирал уже глазами анатома: трудно затем их было постигать даже самым верным читателям. Фонетика и орфоэпия спотыкалась на заурядностях или, наоборот, на немыслимой вычурности разговорной речи, применяемой мной.
Я поклонялся талантам сестры моего друга настолько самозабвенно, что порой во мне просыпались атавизмы из детства, возникало что-то подобное отношению: «училка – ученик». Правда, я тут же переводил психологическую диаду в сексуальную, и тогда сама собой, без всякого нажима извне, вырабатывалась формула: «кто сверху – кто снизу?» Поскольку наши отношения с Ольгой застревали на платонической фазе – исключительно по ее вине! – то и результаты творчества были посредственные.
Во мне, кажется, даже проклевывалось что-то подобное разновидности мазохизма в той его форме, которая сродни масонству… Оленька, между тем, продолжала подыматься в небеса на воздушном шаре филологического величия. Оттуда, с высоты своих знаний, женщина наблюдая за тем, как медленно, но верно перерождалось верховенство «авторства» в сублимацию «корректорства». Голова у сестры Олега кружилась, воздушный шар распухал, возносился и благополучно лопался. Все оказывались на земле, среди хорошо унавоженной пашни – в тепле и свинстве!
Тут же вспоминались стихи Василия Федорова: «Не за слезы ли, что лила, меня женщина прокляла… Телефон звонил оголтело, будто колокол каланчи. Проклинаю вас! – долетело, и все смолкло в глухой ночи»… Короче говоря, мы с Олегом не были верными «змеенышами» большой филологической Эфы. Вот почему мы старались быстрее расползтись от нее в разные стороны… Вот и теперь мужской дуэт завис на иных лакомых хохотушках… Бог не выдаст – свинья не съест!..
Я относился к Олегу и Ольге с большим почтением и любовью, но понимал, что писатель должен вести жизнь затворника и волка-одиночки. Только тогда можно успеть что-нибудь сотворить на этом свете. Прекрасные мысли похищаются из Вселенского Информационного Поля после того, когда основная масса людей отошла ко сну. Тогда доступ к нужным серверам информационного поля не заграждается «чугунными жопами», не ограничивается досужим головотяпством.
Книги я писал рано утром, вернее поздней ночью, то есть начиная с двух – трех часов нарождающегося дня. Тогда, по моим подсчетам, большинство населения обеих полушарий прекращало шастать в сфере моих информационных интересов. Тогда и память моя просыпалась, очищалась, ожесточалась. Мой мозг выдавал «на гора» груды прекрасной или отвратительной людской породы в виде образов, отлитых в безупречные слова…
Сейчас я склонился за компьютером Олега: загнал в него свои рабочие дискеты и понемногу шерстил информацию для новой книги. Я хотел разобраться в непростом вопросе: «Почему у нас на Руси сложилась такая порочная традиция – придурки пытаются руководить достойными людьми?» Может быть, именно потому достойные и умные, но подневольные люди склоняются к организации тайных обществ. Тем они пытаются хоть как-то оградить себя заслоном корпоративности от посягательств на свои свободы?
Пришла в голову простая мысль: Пусть верна гипотеза Михаила Ломоносова о том, что славяне – это выходцы из древних германских народов. Да, возможно, «пену» сдули с поверхности этого этноса события и сила социально-экономической стратификации германского общества. И тогда весь «людской мусор», не сумев устроиться у себя на родине, двинулся на свободные земли. Несостоятельность переселенцев выразилась и в том, что впоследствии их легко покорила небольшая банда скандинавских завоевателей – Рюриковичей, тоже, кстати, изгнанных из своего этноса за ненадобностью. Примечательно, что только к 1785 году русское дворянство сумело консолидироваться в единое сословие. А к этому времени уже более трех веков а Англии было практически изжито крепостное право, и каждый гражданин считал самым дорогим достоянием личную свободу. Такое возможно только при условии, что дворянство, аристократия утвердились настолько, что очистились от рабовладельческих замашек.
По источнику происхождения дворянство в России делилось на: титулованное (граф, барон, князь); древнее, то есть давно находившееся в составе клана избранных. Такие дворянские роды фиксированы Жалованной грамотой (не менее ста лет), их записывали и в Бархатную книгу. Была еще одна категория дворян – пожалованные государем. Дворянство приобреталось военной или гражданской службой или по индегенату иностранных дворян, что совершалось при переходе их в русское подданство. Каждая часть дворянства записывалась в специальную часть губернской дворянской книги, такой порядок сохранялся до 1917 года. Понятно, что в социально-историческом смысле это были не отстоявшиеся и сгустившиеся сливки, а лишь «сыворотка» начальной стратификации. Ну, а когда в семнадцатом году все поставили с ног на голову, то тут уже началась социальная и психологическая вакханалия. К сожалению, период «перестройки» ознаменовался аналогичным процессом – только стратификацию общества погнали методом «обратного перевертывания»!.. В таких случаях обязательно рождаются «случайные выбросы» и расширяется сфера криминализации отношений в обществе.
К несчастью, фактическая отмена крепостного права в России так и не состоялась. Смешно, но творцы нынешней фазы большевизма продолжают цепляться за фактическое крепостное право или за что-то, очень близкое к тому, построенное на вздорной идеологии. Многие из ее идеалов лишь прописаны на бумаге, но не внедрялись в реальную жизнь, потому что противоречат человеческой природе.
Если в середине XIX века большинство сельских поселений подходило под тип простой земледельческой деревни-общины с населением до пятисот человек (45% всех общин), то в них не мог проникать прогресс – ни в культуре, ни в образовании, искусстве и науке. После революции колхозное строительство приобрело масштабы вселенского рабства. Вырваться из него можно было только через вербовку на строительство индустриальных центров, либо в армию. Огромный приток «сырой» миграционной массы не позволял городу обеспечить благополучную ассимиляцию приезжих. Потому большинство быстро превращалось в другую разновидность рабов – бестолковых адептов идеологии и осведомительства карающих органов. Начало Отечественной войны показало серьезные изъяны души творцов «новой жизни». Но русский человек, после кровавого мордобоя, умеет находить в себе силы к новому возрождения. Тогда, видимо, произошло что-то подобное, обеспечившее победу в страшной и опустошительной войне. Но результативность многих боевых действий, неумение беречь людей – свидетельство примитивности тех, кто осуществлял руководство сложными социально-экономическими процессами в социалистическом государстве.
Я перезарядил дискету и углубился в новую страницу истории нашего государства. Меня вновь повлекло в сторону исследования масонства. В России такое явления исстари упирается в те же столпы национально-поведенческой глупости. Все начиналось с того, что не была создана среда для распространения тайных обществ масонского качества в широких слоях населения. Во-первых, русскому этносу не свойственно «рыцарство», как система и военной организации, несущая в себе особую мораль. Надо помнить, что, например, шведы в заметном меньшинстве лупили русских тугодумов и долго заставляли русских воинов праздновать труса. Только собравшись в большие массы, подпитывая себя гигантоманией, войска были способны хоть что-то сделать с врагом. Оттого и татаро-монгольское рабство так долго держалось на Руси. А для отпора немецким рыцарям русскому войску пришлось по существу нанять на воеводство Александра Невского – потомка скандинавов Рюриковичей. В Отечественные войны с Наполеоном и Гитлером выявляли те же недостатки военной выучки и русского характера.
Самосознание свободы, как основного атрибута жизни достойного человека, не было воспитано историей в славянском этносе. Примеры свободолюбия демонстрировали главным образом иностранные волонтеры. На такой основе и рождалось в России масонство. Многие декабристы прошли через масонские игры, так и не избавившись от непонимания серьезности традиций и предназначения «тайного общества». Причем, значение глубинной философии истинного масонства было опошлено идейкой поверхностного дворцового заговора, интриги. Поэтому практически все императоры России, достигнув зрелости ума, считали своим долгом запрещать масонство. Пожалуй, только в период недолгого царствования Петра III обеспечивалось истинное покровительство масонству.
В качестве типичного примера можно привести действия Екатерины II, решительно раздавившей московскую ложу Новикова, наверное ближе всего стоящую к правильному толкованию задач масонства. Некоторые члены ложи поплатились серьезными лишениями и испытаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91