преследования, которым я подвергся со стороны врагов, в свое время преследовавших мою мать; побег из сумасшедшего дома, куда меня посадили; и, наконец, период моей службы у Момпессонов, о цели которой я не стал распространяться, а она не спросила.
– Скажите, вам известно что-нибудь о Генриетте? – живо осведомилась мисс Квиллиам. – Меня всегда беспокоила судьба этой странной девочки.
Я ответил, что несколько раз разговаривал с Генриеттой и что, когда виделся с ней в последний раз, около полугода назад, она находилась в добром здравии. Затем я сказал, что у меня есть особые причины интересоваться Момпессонами, и попросил мисс Квиллиам рассказать все, что она помнит о времени своей службы в их доме.
– Однажды я рассказывала вам свою историю, но многое из нее утаила, – промолвила она. – Если бы я тогда поведала вам всю правду, возможно, таким образом я спасла бы Генриетту, но я стыдилась. И хотела пощадить ее невинность.
Она невесело рассмеялась.
Я не стал говорить, что однажды невольно услышал ее откровенные признания, и мисс Квиллиам снова рассказала мне все, в тех же самых выражениях – разве только на сей раз подробнее остановилась на обстоятельствах, в силу которых оказалась в Лондоне.
– Когда мне шел пятнадцатый год, моя бабушка умерла, и меня отправили в работный дом. После того как дедушка оставил без ответа мою просьбу о помощи, я обратилась за содействием к сэру Томасу.
– Это друг Дейвида Момпессона?
– Да, сэр Томас Деламейтер. Именно он отдал сэру Чарльзу Памплину приход, который его дядя обещал моему отцу.
– Памплину! – воскликнул я.
Я описал ей друга Генри Беллринджера, и она подтвердила, что, по-видимому, он и есть тот самый джентльмен.
– Он сыграл не последнюю роль в моей истории, – сказала она со слабой улыбкой, – ибо по наущению сэра Томаса написал мне письмо, в котором представил упомянутого джентльмена человеком, заслуживающим моего безусловного доверия. В своем послании мистер Памплин выражал искреннее сожаление о том, что невольно, совершенно невольно явился виновником бед, постигших мою семью. Мы с ним вступили в переписку, и несколькими годами позже, когда мое обучение в школе сиделок подошло к концу, он предложил мне приехать в Лондон и пообещал при содействии сэра Томаса найти мне место гувернантки. В наивности своей я приняла приглашение. Нужно ли говорить, что последовало дальше? Он снял для меня комнаты в доме миссис Малатратт, производившей впечатление самой респектабельной дамы. «Вполне естественно, – думала я, – что мой благодетель, сэр Томас, навещает меня». – Она тяжело вздохнула. – Мне едва стукнуло семнадцать, я совсем не знала жизни и не имела ни пенни в кармане. Однако год спустя я все же настояла на своем праве жить самостоятельно, и именно тогда он устроил меня гувернанткой к Момпессонам, своим старым знакомым. Он полагал, что таким образом сохранит власть надо мной. Когда я отправилась в хафемское поместье, мне пришлось оставить все свои сундуки с подарками сэра Томаса в доме миссис Малатратт – как оказалось, к счастью, ибо в противном случае я не встретилась бы снова с вами и вашей матерью. Однако со вновь обретенной независимостью мои беды не кончились, поскольку сэр Томас сообщил мистеру – теперь следует говорить, сэру Дейвиду – Момпессону о нашей с ним связи, и именно поэтому последний стал настойчиво домогаться меня. Тем не менее я была счастлива в хафемском поместье, когда несколько месяцев кряду общалась с Генриеттой, – по-настоящему счастлива в первый и последний раз в жизни.
Значит, именно от сэра Томаса она получила в подарок хранившиеся в сундуках шелковые платья, о которых мне рассказала служанка миссис Первиенс. Теперь я поверил, что она говорит правду.
Мисс Квиллиам продолжала рассказывать историю, однажды поведанную моей матери. Пока она описывала события той роковой ночи, когда Дейвид Момпессон отвез ее в Воксхолл-Гарден, пока говорила о миссис Первиенс и Гарри и всем прочем, какая-то смутная мысль брезжила в глубине моего сознания, но я никак не мог извлечь ее на поверхность.
– Когда я покинула дом на Брук-стрит и вернулась к мисс Малатратт, – продолжала мисс Квиллиам, – она не позволила мне вывезти сундуки, содержимое которых являлось единственным моим достоянием. Оказывается, сэр Томас задолжал ей плату за проживание в комнатах другого несчастного юного создания, которое поселил здесь до меня. Наконец мисс Малатратт заплатил мистер Памплин, когда привез к ней в дом очередную жертву, ибо он, скажу прямо, поставляет сэру Томасу девушек. Тогда она отдала мне мои вещи, незадолго до нашей с вами встречи на Орчард-стрит.
Я спросил, рассказывала ли ей или давала ли читать моя мать историю своей жизни, которую писала в то время, и знает ли она все обстоятельства смерти моего деда и моего появления на свет.
– Я не помню, – сказала она.
– Вы не помните, знали ли вы историю, – или вы знали историю, но забыли?
Мисс Квиллиам помотала головой, и я понял, что не получу ответа, – но я в любом случае знал его.
Она вкратце поведала мне о событиях, приключившихся с ней со времени последней нашей встречи, после которой миссис Первиенс отправила ее в Париж. По возвращении она порвала отношения со своей покровительницей и, как следствие, провела несколько месяцев во Флите. Именно тогда она рассказала мне о встрече с нашими друзьями с Орчард-стрит, которые к счастью (или к несчастью!), примирились и воссоединились. Более говорить нам было не о чем, и я с печальным сердцем откланялся и поспешил домой.
Что же касается до дальнейшей судьбы мисс Квиллиам, друзья мои (если на минуту обратиться к вам прямо), то, коли она занимает вас, вам будет интересно узнать, что через пару лет до меня дошли слухи о ней – хотя с тех пор я уже ничего не слышал. Похоже, через год после вышеописанной встречи ее положение значительно улучшилось, когда она воссоединилась с женщиной помоложе, подругой прежних, более счастливых дней, которая сама оказалась в неблагоприятных обстоятельствах и наделала долгов. Они поселились вместе в комнатах в Холборне и, насколько я понял, зарабатывали на жизнь шитьем. Затем маленькое семейство понесло тяжелую утрату (в лице самого младшего своего члена) и не выдержало такого удара. Хелен потерялась из виду, как и ее компаньонка, – хотя мне сообщили, что последняя уехала во Францию и ныне проживает в Кале.
Так обстояли мои дела холодным дождливым вечером в конце ноября, на следующий день после событий, описанных в предыдущей главе. Я провел утро за книгами, а вторую половину дня за поисками работами и теперь ожидал Джоуи, который по заведенному обыкновению должен был принести мне постиранное белье.
Шел затяжной дождь, и на западе собирались темные облака. В ожидании Джоуи я сидел за маленьким столом у окна и мрачно подводил счет своим деньгам – отчасти, чтобы просто поупражняться в мастерстве счета, отчасти, чтобы оценить свое финансовое положение. После девяти месяцев у меня оставалось двадцать с небольшим фунтов, и я рассчитал, что при нынешнем образе жизни сумею протянуть еще полгода, после чего останусь без всяких средств.
Когда я пришел к этому безрадостному выводу, в парадную дверь громко и повелительно постучали. Поскольку теперь я оставался единственным постояльцем, а к моей хозяйке гости ходили редко, я предположил, что пришел Джоуи. Однако он не имел обыкновения стучать так нетерпеливо и настойчиво; стук напомнил мне о чем-то – о каком-то случае, имевшем место в прошлом, но сейчас напрочь вылетевшем из памяти.
Поскольку окна моей комнатушки под крышей выходили во двор, я не мог выглянуть на улицу, но минуту спустя услышал на лестнице шаги: похоже, поднимался не один человек. В мою дверь деликатно постучали, а потом на пороге появилась сияющая миссис Квейнтанс.
– К вам джентльмен, – сообщила она, явно радуясь возможности впервые сделать такой доклад своему мансардному жильцу.
Она удалилась, и означенный джентльмен вошел в комнату. Это был Генри. И сейчас он действительно производил впечатление истинного джентльмена: в белой касторовой шляпе, великолепном рединготе и бутылочного цвета фраке отличного покроя, украшенном серебряными пуговицами.
– Мой дорогой друг! – воскликнул он. – Какое счастье видеть вас снова!
Хотя Генри говорил с обычной своей живостью, мне почудилась в нем известная принужденность.
– Как вы нашли меня? – спросил я.
Он шутливо погрозил мне пальцем, а затем снял белые лайковые перчатки и сказал:
– Вы не сообщили мне свой адрес. Я нашел вас единственно благодаря самой удивительной счастливой случайности. Как-то раз, проезжая мимо, я увидел, как вы заходите в дом. Тогда я слишком спешил, чтобы останавливаться, но я запомнил номер дома – и вот он я перед вами.
Да уж, стечение обстоятельств поистине казалось удивительным, а я научился не верить в подобного рода совпадения.
– По какому вопросу вы явились? – сухо осведомился я.
Он уселся с весьма самоуверенным видом и ответил:
– В связи с процессом Момпессонов.
– В таком случае не стану вас задерживать, ибо он меня больше не интересует.
Казалось, Генри покраснел.
– Конечно же, вы в нем заинтересованы! – воскликнул он. – По крайней мере, в юридическом смысле.
– Едва ли. Теперь, когда завещание уничтожено, я не могу рассчитывать ни на какую выгоду, независимо от исхода процесса.
Он отвернул от меня лицо и закусил губу.
– Неужто вы так легко отступите?
– Хотя поначалу я очень расстроился, когда Клоудир уничтожил завещание, – сказал я, – теперь я доволен, что больше не имею отношения к этому делу. Никакие незнакомые люди не жаждут моей смерти, а от такой чести, уверяю вас, я бесконечно рад отказаться.
Генри посмотрел на меня со странным выражением торжества в глазах.
– Так вы полагаете, вам ничего больше не грозит?
Я удивленно кивнул.
– Значит, вы не знаете, что произошло? Видите ли, вам следует проявить интерес к процессу. Претендент со стороны Малифантов заявил о своих правах на наследство.
– Да неужели?! – воскликнул я. – И кто же он?
– Его личность пока не раскрывается. Поверенный, действующий от его имени, в официальном порядке заявил суду, что такой человек существует, а поскольку кодицилл сейчас имеет силу, смерть мистера Сайласа Клоудира означает, что теперь поместье переходит к наследнику Малифанту, и он предъявит права на него, когда суд признает вас мертвым.
У меня мороз побежал по коже, и возникло такое ощущение, будто меня снова затягивает в водоворот, из которого, как мне казалось, я раз и навсегда выплыл.
– Тогда я не стану мешать, – сказал я. – Пускай суд объявляет меня мертвым, и поместье переходит к этому человеку, а не к британской короне. Какое мне дело?
– Видите ли, все не так просто. Вы живы, и посему факт вашего существования представляет – вернее, должен представлять – значительный интерес как для Момпессонов, так и для претендента Малифанта.
– Вас определенно очень интересует процесс. Вы говорите, что имя претендента пока не названо – но смею предположить, вам оно известно?
Генри улыбнулся столь холодно, что я невольно задался вопросом, как я вообще мог считать его добрым и благожелательным человеком. Странная мысль внезапно пришла мне в голову.
– Извините, что не отвечаю на ваш вопрос, – сказал он. – Но вы ведь понимаете, не правда ли, что не обеспечите своей безопасности, просто позволив суду объявить вас мертвым. Слишком многое поставлено на карту.
– Вы хотите сказать, что означенное лицо без малейших раздумий уберет меня с дороги?
Он лишь смахнул с начищенных ботинок пыль носовым платком.
– Но вы забываете, что для всех я уже умер, – сказал я.
Он улыбнулся и мягко заметил:
– Но видите ли, я-то знаю правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Скажите, вам известно что-нибудь о Генриетте? – живо осведомилась мисс Квиллиам. – Меня всегда беспокоила судьба этой странной девочки.
Я ответил, что несколько раз разговаривал с Генриеттой и что, когда виделся с ней в последний раз, около полугода назад, она находилась в добром здравии. Затем я сказал, что у меня есть особые причины интересоваться Момпессонами, и попросил мисс Квиллиам рассказать все, что она помнит о времени своей службы в их доме.
– Однажды я рассказывала вам свою историю, но многое из нее утаила, – промолвила она. – Если бы я тогда поведала вам всю правду, возможно, таким образом я спасла бы Генриетту, но я стыдилась. И хотела пощадить ее невинность.
Она невесело рассмеялась.
Я не стал говорить, что однажды невольно услышал ее откровенные признания, и мисс Квиллиам снова рассказала мне все, в тех же самых выражениях – разве только на сей раз подробнее остановилась на обстоятельствах, в силу которых оказалась в Лондоне.
– Когда мне шел пятнадцатый год, моя бабушка умерла, и меня отправили в работный дом. После того как дедушка оставил без ответа мою просьбу о помощи, я обратилась за содействием к сэру Томасу.
– Это друг Дейвида Момпессона?
– Да, сэр Томас Деламейтер. Именно он отдал сэру Чарльзу Памплину приход, который его дядя обещал моему отцу.
– Памплину! – воскликнул я.
Я описал ей друга Генри Беллринджера, и она подтвердила, что, по-видимому, он и есть тот самый джентльмен.
– Он сыграл не последнюю роль в моей истории, – сказала она со слабой улыбкой, – ибо по наущению сэра Томаса написал мне письмо, в котором представил упомянутого джентльмена человеком, заслуживающим моего безусловного доверия. В своем послании мистер Памплин выражал искреннее сожаление о том, что невольно, совершенно невольно явился виновником бед, постигших мою семью. Мы с ним вступили в переписку, и несколькими годами позже, когда мое обучение в школе сиделок подошло к концу, он предложил мне приехать в Лондон и пообещал при содействии сэра Томаса найти мне место гувернантки. В наивности своей я приняла приглашение. Нужно ли говорить, что последовало дальше? Он снял для меня комнаты в доме миссис Малатратт, производившей впечатление самой респектабельной дамы. «Вполне естественно, – думала я, – что мой благодетель, сэр Томас, навещает меня». – Она тяжело вздохнула. – Мне едва стукнуло семнадцать, я совсем не знала жизни и не имела ни пенни в кармане. Однако год спустя я все же настояла на своем праве жить самостоятельно, и именно тогда он устроил меня гувернанткой к Момпессонам, своим старым знакомым. Он полагал, что таким образом сохранит власть надо мной. Когда я отправилась в хафемское поместье, мне пришлось оставить все свои сундуки с подарками сэра Томаса в доме миссис Малатратт – как оказалось, к счастью, ибо в противном случае я не встретилась бы снова с вами и вашей матерью. Однако со вновь обретенной независимостью мои беды не кончились, поскольку сэр Томас сообщил мистеру – теперь следует говорить, сэру Дейвиду – Момпессону о нашей с ним связи, и именно поэтому последний стал настойчиво домогаться меня. Тем не менее я была счастлива в хафемском поместье, когда несколько месяцев кряду общалась с Генриеттой, – по-настоящему счастлива в первый и последний раз в жизни.
Значит, именно от сэра Томаса она получила в подарок хранившиеся в сундуках шелковые платья, о которых мне рассказала служанка миссис Первиенс. Теперь я поверил, что она говорит правду.
Мисс Квиллиам продолжала рассказывать историю, однажды поведанную моей матери. Пока она описывала события той роковой ночи, когда Дейвид Момпессон отвез ее в Воксхолл-Гарден, пока говорила о миссис Первиенс и Гарри и всем прочем, какая-то смутная мысль брезжила в глубине моего сознания, но я никак не мог извлечь ее на поверхность.
– Когда я покинула дом на Брук-стрит и вернулась к мисс Малатратт, – продолжала мисс Квиллиам, – она не позволила мне вывезти сундуки, содержимое которых являлось единственным моим достоянием. Оказывается, сэр Томас задолжал ей плату за проживание в комнатах другого несчастного юного создания, которое поселил здесь до меня. Наконец мисс Малатратт заплатил мистер Памплин, когда привез к ней в дом очередную жертву, ибо он, скажу прямо, поставляет сэру Томасу девушек. Тогда она отдала мне мои вещи, незадолго до нашей с вами встречи на Орчард-стрит.
Я спросил, рассказывала ли ей или давала ли читать моя мать историю своей жизни, которую писала в то время, и знает ли она все обстоятельства смерти моего деда и моего появления на свет.
– Я не помню, – сказала она.
– Вы не помните, знали ли вы историю, – или вы знали историю, но забыли?
Мисс Квиллиам помотала головой, и я понял, что не получу ответа, – но я в любом случае знал его.
Она вкратце поведала мне о событиях, приключившихся с ней со времени последней нашей встречи, после которой миссис Первиенс отправила ее в Париж. По возвращении она порвала отношения со своей покровительницей и, как следствие, провела несколько месяцев во Флите. Именно тогда она рассказала мне о встрече с нашими друзьями с Орчард-стрит, которые к счастью (или к несчастью!), примирились и воссоединились. Более говорить нам было не о чем, и я с печальным сердцем откланялся и поспешил домой.
Что же касается до дальнейшей судьбы мисс Квиллиам, друзья мои (если на минуту обратиться к вам прямо), то, коли она занимает вас, вам будет интересно узнать, что через пару лет до меня дошли слухи о ней – хотя с тех пор я уже ничего не слышал. Похоже, через год после вышеописанной встречи ее положение значительно улучшилось, когда она воссоединилась с женщиной помоложе, подругой прежних, более счастливых дней, которая сама оказалась в неблагоприятных обстоятельствах и наделала долгов. Они поселились вместе в комнатах в Холборне и, насколько я понял, зарабатывали на жизнь шитьем. Затем маленькое семейство понесло тяжелую утрату (в лице самого младшего своего члена) и не выдержало такого удара. Хелен потерялась из виду, как и ее компаньонка, – хотя мне сообщили, что последняя уехала во Францию и ныне проживает в Кале.
Так обстояли мои дела холодным дождливым вечером в конце ноября, на следующий день после событий, описанных в предыдущей главе. Я провел утро за книгами, а вторую половину дня за поисками работами и теперь ожидал Джоуи, который по заведенному обыкновению должен был принести мне постиранное белье.
Шел затяжной дождь, и на западе собирались темные облака. В ожидании Джоуи я сидел за маленьким столом у окна и мрачно подводил счет своим деньгам – отчасти, чтобы просто поупражняться в мастерстве счета, отчасти, чтобы оценить свое финансовое положение. После девяти месяцев у меня оставалось двадцать с небольшим фунтов, и я рассчитал, что при нынешнем образе жизни сумею протянуть еще полгода, после чего останусь без всяких средств.
Когда я пришел к этому безрадостному выводу, в парадную дверь громко и повелительно постучали. Поскольку теперь я оставался единственным постояльцем, а к моей хозяйке гости ходили редко, я предположил, что пришел Джоуи. Однако он не имел обыкновения стучать так нетерпеливо и настойчиво; стук напомнил мне о чем-то – о каком-то случае, имевшем место в прошлом, но сейчас напрочь вылетевшем из памяти.
Поскольку окна моей комнатушки под крышей выходили во двор, я не мог выглянуть на улицу, но минуту спустя услышал на лестнице шаги: похоже, поднимался не один человек. В мою дверь деликатно постучали, а потом на пороге появилась сияющая миссис Квейнтанс.
– К вам джентльмен, – сообщила она, явно радуясь возможности впервые сделать такой доклад своему мансардному жильцу.
Она удалилась, и означенный джентльмен вошел в комнату. Это был Генри. И сейчас он действительно производил впечатление истинного джентльмена: в белой касторовой шляпе, великолепном рединготе и бутылочного цвета фраке отличного покроя, украшенном серебряными пуговицами.
– Мой дорогой друг! – воскликнул он. – Какое счастье видеть вас снова!
Хотя Генри говорил с обычной своей живостью, мне почудилась в нем известная принужденность.
– Как вы нашли меня? – спросил я.
Он шутливо погрозил мне пальцем, а затем снял белые лайковые перчатки и сказал:
– Вы не сообщили мне свой адрес. Я нашел вас единственно благодаря самой удивительной счастливой случайности. Как-то раз, проезжая мимо, я увидел, как вы заходите в дом. Тогда я слишком спешил, чтобы останавливаться, но я запомнил номер дома – и вот он я перед вами.
Да уж, стечение обстоятельств поистине казалось удивительным, а я научился не верить в подобного рода совпадения.
– По какому вопросу вы явились? – сухо осведомился я.
Он уселся с весьма самоуверенным видом и ответил:
– В связи с процессом Момпессонов.
– В таком случае не стану вас задерживать, ибо он меня больше не интересует.
Казалось, Генри покраснел.
– Конечно же, вы в нем заинтересованы! – воскликнул он. – По крайней мере, в юридическом смысле.
– Едва ли. Теперь, когда завещание уничтожено, я не могу рассчитывать ни на какую выгоду, независимо от исхода процесса.
Он отвернул от меня лицо и закусил губу.
– Неужто вы так легко отступите?
– Хотя поначалу я очень расстроился, когда Клоудир уничтожил завещание, – сказал я, – теперь я доволен, что больше не имею отношения к этому делу. Никакие незнакомые люди не жаждут моей смерти, а от такой чести, уверяю вас, я бесконечно рад отказаться.
Генри посмотрел на меня со странным выражением торжества в глазах.
– Так вы полагаете, вам ничего больше не грозит?
Я удивленно кивнул.
– Значит, вы не знаете, что произошло? Видите ли, вам следует проявить интерес к процессу. Претендент со стороны Малифантов заявил о своих правах на наследство.
– Да неужели?! – воскликнул я. – И кто же он?
– Его личность пока не раскрывается. Поверенный, действующий от его имени, в официальном порядке заявил суду, что такой человек существует, а поскольку кодицилл сейчас имеет силу, смерть мистера Сайласа Клоудира означает, что теперь поместье переходит к наследнику Малифанту, и он предъявит права на него, когда суд признает вас мертвым.
У меня мороз побежал по коже, и возникло такое ощущение, будто меня снова затягивает в водоворот, из которого, как мне казалось, я раз и навсегда выплыл.
– Тогда я не стану мешать, – сказал я. – Пускай суд объявляет меня мертвым, и поместье переходит к этому человеку, а не к британской короне. Какое мне дело?
– Видите ли, все не так просто. Вы живы, и посему факт вашего существования представляет – вернее, должен представлять – значительный интерес как для Момпессонов, так и для претендента Малифанта.
– Вас определенно очень интересует процесс. Вы говорите, что имя претендента пока не названо – но смею предположить, вам оно известно?
Генри улыбнулся столь холодно, что я невольно задался вопросом, как я вообще мог считать его добрым и благожелательным человеком. Странная мысль внезапно пришла мне в голову.
– Извините, что не отвечаю на ваш вопрос, – сказал он. – Но вы ведь понимаете, не правда ли, что не обеспечите своей безопасности, просто позволив суду объявить вас мертвым. Слишком многое поставлено на карту.
– Вы хотите сказать, что означенное лицо без малейших раздумий уберет меня с дороги?
Он лишь смахнул с начищенных ботинок пыль носовым платком.
– Но вы забываете, что для всех я уже умер, – сказал я.
Он улыбнулся и мягко заметил:
– Но видите ли, я-то знаю правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102