— Вроде да… не знаю… не могу сказать.
— Тогда можете ли вы сказать, что ножа у него с собой не было?
— Не могу утверждать ни того ни другого.
— Тогда, может быть, человек оставил нож в нише под крышкой кофейного столика?
— Не могу на это ответить.
— А вы уверены, что человек нес нож, до того как подошел к кофейному столику?
— Возражаю, так как этот вопрос уже задавался много раз и на него столько же раз отвечали, — заявил Бюргер.
— Я разрешаю свидетелю еще раз ответить на этот вопрос, — распорядился судья Маркхэм, подаваясь вперед и пристально глядя на Дункана.
— Да, — ответил Дункан, — у него в руке был нож.
— Вы уверены, что узнали человека, которого видели? — спросил Мейсон.
— Да, уверен.
— Это был обвиняемый?
— Да, это был он.
— Во что он был одет?
— В одну ночную рубашку.
— Босиком?
— Да.
— Как близко он находился от вас, когда вы в первый раз отчетливо его разглядели?
— Он прошел прямо перед моими окнами.
— И тень от него упала вам на лицо?
— Да.
— Но в тот момент вы не могли отчетливо его разглядеть. Вы находились в постели и пробудились от глубокого сна, не так ли?
— Да, так.
— На каком расстоянии он оказался от вас, когда вы впервые ясно его разглядели?
— Затрудняюсь ответить.
Мейсон сделал пометку мелком на схеме, затем, сверившись с масштабом изображения, спросил:
— Иными словами, он, должно быть, находился от вас на расстоянии тридцати пяти футов, согласны?
— Да, вполне возможно.
— Спиной к вам?
— Да, припоминаю, что спиной.
— И вы все же узнали его?
— Да, узнал.
— Вы представляете всю важность того, насколько ваши показания должны соответствовать истине?
— Да, представляю.
— Вы понимаете всю серьезность этого судебного процесса?
— Полностью понимаю.
— И, однако, готовы подтвердить под присягой, что человек, на котором была только ночная рубашка, которого вы видели с расстояния тридцати пяти футов, да еще при лунном свете, вне всяких сомнений был именно обвиняемый?
— Да, готов!
— Вы взглянули на часы, когда встали?
— Да, посмотрел.
— А когда снова легли спать, смотрели на часы?
— Кажется, да. Да, смотрел.
— Сколько было времени, когда вас разбудили?
— Ровно три часа.
— А когда снова оказались в постели?
— Ну, почти столько же. Думаю, прошло не более тридцати секунд.
— А вы заметили положение стрелок на циферблате, когда смотрели во второй раз, перед тем как легли в кровать?
— Да, заметил.
— А не могли стрелки показывать пятнадцать минут первого?
— Нет, не могли.
— Когда вы в первый раз давали показания, разве вы не говорили, что время было пятнадцать минут первого?
— Возможно, говорил.
— Тогда, по горячим следам, ваша память должна была хранить события минувшей ночи или утра более свежими или яркими, чем сейчас, что вы на это скажете?
— Скажу, что это не так.
— Что не так?
— Мои воспоминания не были тогда самыми отчетливыми.
— Следует ли понимать это так, что ваша память становится крепче только со временем?
— В этом случае — да.
— Потому что когда вы узнали, что убийство, по мнению экспертов, было совершено приблизительно около трех часов, ваша память окрепла настолько, что поменяла местами стрелки часов, чтобы дать вам возможность с блеском выступить в роли свидетеля и…
Судья Маркхэм стукнул молоточком:
— Считаю, господин защитник, что упоминание о том, «чтобы с блеском выступить», вряд ли является уместным.
— Я хочу указать на мотив, которым руководствовался свидетель.
— Это не так! — воскликнул Дункан. — Теперь я точно знаю, что было три часа утра. Полностью исключается, что на часах было пятнадцать минут первого.
— У вас хорошее зрение? — спросил Мейсон.
— Очень хорошее.
— И четырнадцатого утром с глазами все было в порядке?
— Конечно!
— Вы носите очки, не так ли?
— Да, я пользуюсь очками вот уже тридцать пять лет.
— И в то время, к которому относятся ваши показания, также носили очки?
— Да.
— Вы надели очки, когда встали с кровати и подошли к окну?
— Нет… Впрочем, да, надел. Думаю, что должен был надеть.
— Если надели очки, то для чего?
— Чтобы смотреть через них, конечно.
Еще раз по залу суда прокатился смешок, но в этот раз в поведении Мейсона было нечто такое, что оживление затихло еще до того, как судебный пристав успел стукнуть молоточком, чтобы восстановить порядок.
— Из ваших слов следует, — задал вопрос Мейсон, — что когда вы были разбужены злоумышленником, рыскающим возле вашей комнаты под покровом ночи, то первое, что вы сделали, проснувшись, это надели очки, чтобы все разглядеть как можно отчетливей, это верно?
— А что здесь необычного?
— Совсем ничего, мистер Дункан, просто я спрашиваю, так ли все было на самом деле?
— Да, полагаю, что так.
— Иными словами, вы знали, что без очков ничего не увидите.
— Я этого не говорил.
— Не говорили, — согласился Мейсон, улыбаясь, — но все ваши действия подтверждают это лучше всяких слов. Вы надели очки, потому что знали — без них разглядеть что-либо вам вряд ли удастся. Разве я не прав?
— Конечно, в очках я вижу лучше.
— И вы знали, что без них ничего не сможете разглядеть на большом расстоянии, согласны с этим?
— С очками мое зрение немного острее, чем без них.
— А с очками ваше зрение вполне нормальное? — спросил Мейсон.
— Ода!
— Можете ли сказать, что безупречное?
— Я бы сказал, вполне нормальное.
— Полностью нормальное?
— С учетом того, что вы имеете в виду, — да.
— Тогда почему, — спросил Мейсон, указывая пальцем на Дункана, — сразу после того, как вы дали показания окружному прокурору о том, что видели, вас отправили к окулисту, чтобы подобрать вам новые очки?
Бюргер воскликнул:
— Он не получал никаких указаний насчет окулиста! Это наглая инсинуация!
— Так почему вы сделали это? — продолжал допытываться Мейсон.
— Я не сказал, что ходил к окулисту. Мейсон, стукнув кулаком по столу, воскликнул:
— Это я говорю, что вы ходили! Зачем вы сделали это? Дункан явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Затем, — ответил он, — что захотел, вот и все!
— Почему вы захотели?
— Я давно собирался сходить к окулисту, да все не было времени. Я всегда слишком занят. Надеюсь, вы понимаете, сколько дел у такого адвоката, как я.
— О, — заметил Мейсон, — значит, вы некоторое время не меняли очки?
— Да, не менял.
— Вы слишком заняты для этого?
— Да, слишком занят.
— И как долго вы были весь в делах?
— Не один год.
— И вы не меняли очки все это время, пока были слишком заняты работой?
— По большей части — да.
— Тогда выходит, что вы не меняли очки вот уже много лет, так?
— Да… Впрочем, нет, я имею в виду…
— Меня не интересует, что вы имеете в виду. Мне нужны только факты. Ответьте, как давно вы не меняли очки?
— Затрудняюсь ответить.
— Когда вы последний раз подбирали очки до четырнадцатого числа этого месяца?
— Этого я вам не могу сказать.
— Возможно, лет пять тому назад?
— Не знаю.
— Тогда, может, десять лет тому назад?
— Нет, это слишком давно.
— И первая вещь, которую вы сделали после того, как рассказали окружному прокурору о том, что видели, — это отправились на консультацию к окулисту и подобрали новые очки. Разве это не правда?
— Это было не первое, что я сделал.
— Но тогда одна из первых вещей, сделанных вами, — так?
— Не знаю.
— Но в тот же вечер, когда вышли от окружного прокурора?
— Да, в тот же вечер.
— И вы сразу же застали окулиста в его кабинете.
— Да, застал.
На губах Мейсона играла зловещая улыбка.
— Вы застали его там, мистер Дункан, потому что позвонили ему заранее и договорились, чтобы он вас принял, разве это не правда?
Дункан смешался на момент, а затем ответил:
— Нет, я не звонил окулисту.
Мейсон нахмурился, как бы размышляя, а затем с торжеством спросил:
— А кто же звонил ему? Блэйн вскочил с места.
— Ваша честь, — заявил он, — возражаю, так как этот вопрос не по существу, неправильно сформулирован и направлен на то, чтобы отвлечь внимание присяжных. Какая разница — кто звонил окулисту?
— Разница есть, учитывая ответы, которые дает свидетель, — возразил Перри Мейсон. — Это свидетель, который сам адвокат. Я вправе подвергнуть сомнению его показания, выяснив, в каком состоянии находилось зрение свидетеля тогда, когда он наблюдал своими глазами то, о чем говорит на суде. Он сам признался, что нуждается в очках, признался, что очки, которые носил, ему не вполне подходили, причем вот уже не один год. Я вправе также выяснить, какую цель он преследует, давая такие уклончивые ответы.
— Согласен, — заявил судья Маркхэм, — разрешаю ему ответить на этот вопрос. Кто звонил окулисту, мистер Дункан, отвечайте, если вам известно.
Дункан смешался.
— Ну так что же, — поторопил его Мейсон. — Отвечайте! Едва различимым голосом Дункан произнес:
— Мистер Блэйн.
— Тот самый помощник окружного прокурора, — во всеуслышание пояснил собравшимся Мейсон, — который только что заявил протест против моего вопроса, объявив его неуместным и не имеющим к делу никакого отношения.
Волна смеха прокатилась по залу суда. Даже судья Маркхэм позволил себе едва заметно улыбнуться.
— Призываю вас, защитник, к порядку, — строго сказал он и добавил, взглянув на часы: — Подошло время сделать перерыв в судебном заседании. Думаю, за сегодняшний день нам удалось достичь некоторого прогресса. Суд откладывается до завтра и передает присяжных под опеку шерифа, который должен следить за тем, чтобы к ним никто не приближался, не общался, за исключением тех случаев, когда это никак не связано с делом. Суд откладывается до десяти часов следующего утра!
Глава 20
Мейсон, нахмурившись, расхаживая взад и вперед по офису, взглянул на Деллу Стрит. Неяркий свет несколько смягчал суровые складки на лбу адвоката.
— Будь все проклято, Делла, — сказал он, — что-то не сработало.
— А что именно?
— Не могу понять, где мы дали промашку с миссис Кент.
— Вы о ней ничего не слышали?
— Ничего. Ты уверена, что этот Причард встретился с ней?
— А то как же? Он увивался вокруг меня, но сразу бросил, как горячую картофелину, как только я ему рассказала про деньги миссис Кент.
— Смазливый тип?
— На загляденье.
— Как твое сердчишко, не екнуло?
— Мое — нет, а вот насчет других не уверена. В привлекательности ему не откажешь.
— Какие у него волосы?
— Удивительные: темно-каштановые, вьющиеся. Свет в них так и отражается. Мальчишеское лицо без единой морщинки. Маленькие подстриженные усики. Прекрасно одевается, и его губы восхитительны, особенно когда говорит. Послушали бы вы, как отчетливо он произносит каждое слово. А когда танцует — чувствуешь себя в его объятиях как пушинка.
— А как она — дрогнула?
— Да еще как! Смотрела на него во все глаза.
— Может, покажешь, как именно?
— Если хотите — пожалуйста! — ответила она с вызовом.
Он сделал к ней быстрый шаг. Глаза Деллы восхищенно взглянули на лицо Мейсона.
— Только в интересах дела, — добавила она поспешно.
Его рука уже почти коснулась ее, когда в дверь, выходящую в коридор, деликатно постучали. Мейсон мгновенно замер. Стук повторился.
— Готов поспорить с тобой на пять долларов — это Дорис Салли Кент, — сказал он.
Делла Стрит метнулась к библиотеке.
— Я знала, что-то должно произойти, — заметила она, рывком открывая дверь. — Не забудьте включить внутреннюю связь. Блокнот и карандаши у меня там. — Делла поспешно захлопнула дверь за собой.
Мейсон открыл дверь, выходящую в коридор. Дорис Салли Кент одарила его улыбкой.
— Я знала, что найду вас здесь, мистер Мейсон.
Она вошла в комнату, все еще улыбаясь, и села в кресло так, чтобы ее белокурые волосы выгодно выделялись на фоне черной кожаной обивки.
— Усердно работаете? — спросила она.
— Да.
— Извините, что помешала, но я подумала, что, возможно, вам будет интересно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30