Например: «Историк Б., переписывавшийся с высланными писателями, был арестован за спекуляцию билетами на балет». «Поэт Ф., распространитель „самиздата“, был обвинен в краже книги из библиотеки имени Ленина». «Техник М., социал-демократ, был арестован за продажу икон осведомителю Г.». Такая липа была оскорблением для настоящих следователей. Поэтому Аркадий предпочитал не замечать Чучина, будто того не существовало.
Внимание Аркадия привлекли ссылки на «осведомителя Г.», «бдительного гражданина Г.», «надежного источника Г.» Добрая половина арестов в связи с торговлей иконами была подсказана одной этой буквой. Он просмотрел финансовые отчеты Чучина. Г. получил 1500 рублей, больше других осведомителей. Там же он нашел и номер телефона.
Из своего кабинета Аркадий позвонил на телефонную станцию. Номер принадлежал Федору Голодкину. Пашин магнитофон стоял рядом. Аркадий поставил новую катушку и набрал номер. После пяти звонков трубку сняли, но не отвечали.
— Алло, можно Федора? — спросил Аркадий.
— Кто говорит?
— Приятель.
— Оставьте свой номер.
— Надо поговорить сейчас.
Трубку повесили.
* * *
Когда пришли первые коробки от Приблуды, Аркадий испытал приятное возбуждение, которое приносит пусть даже кажущийся успех. В Москве было тринадцать гостиниц «Интуриста», насчитывающих больше двадцати тысяч номеров, причем половина из них была оборудована подслушивающими устройствами. И хотя одновременно можно было подключиться только к пяти процентам, а еще меньше записать и расшифровать, количество собранных материалов внушало уважение.
— Не особенно надейтесь, что наткнетесь на дурака, который будет в открытую болтать о покупке икон или назначать встречу в парке, — разъяснял Аркадий Паше и Фету. — Не тратьте времени на расшифровки разговоров всех, кого сопровождают гиды «Интуриста». Не занимайтесь иностранными журналистами, священниками или политическими деятелями — за ними и так хорошо присматривают. Главное внимание — на туристов и иностранных бизнесменов, которые хорошо ориентируются у нас, говорят по-русски и имеют здесь связи. В магнитофоне пленка с голосом фарцовщика Голодкина, на случай если вы услышите его на другой пленке. Хотя, возможно, он не имеет отношения к этому делу.
— Значит, иконы? — спросил Фет. — Почему вы так решили?
— Марксистская диалектика, — ответил Аркадий.
— Диалектика?
— Мы живем в период перехода к коммунизму, когда пока еще существуют предпосылки для преступлений, порождаемые пережитками капитализма в сознании отдельных людей. А что может быть более наглядным пережитком, чем икона? — Аркадий открыл пачку сигарет и протянул Паше. — Кроме того, на одежде убитых нашли гипс и золотую пыль. Гипс служит грунтовкой для дерева, а, пожалуй, единственное законное использование золота — так это при реставрации икон.
— По-вашему, это может быть связано с хищениями произведений искусства? — спросил Фет. — Как в Эрмитаже пару лет назад. Помните, когда компания электромонтеров снимала хрустальные подвески с музейных канделябров? Их не могли поймать несколько лет.
— Здесь мы имеем дело с мошенниками, а не ворами. Иконы подделывали. — Паша взял спичку. — Работали по дереву. Отсюда и опилки на одежде. — Он подмигнул. — Как у меня с диалектикой?
* * *
Просидев весь день над пленками, Аркадий не имел ни сил, ни желания идти в пустую квартиру. Он бесцельно брел по городу, пока не оказался перед воздвигнутым в стиле Римской империи главным входом в Парк Горького. Там он поужинал пирожками и лимонадом. На катке плотно сложенные девицы в коротких расклешенных юбочках, пятясь, увертывались от парня с аккордеоном, издававшим отрывистые вздохи, непохожие на музыку. Громкоговорители молчали: глухая старуха уже убрала свои пластинки.
Солнце село в клубы облаков. Аркадий побрел к площадке аттракционов. В хороший выходной она была бы полна ребятишек, взлетающих на ракетах, катающихся на педальных автомобилях, палящих по деревянным уткам из духовых ружей или сидящих на сказочном представлении в театре. И он, бывало, часто приходил сюда с Беловым, тогда еще сержантом, или в компании с такими же, как он, сорванцами — Мишей и другими ребятами из его класса. Он помнил, как в 1956-м в парке открылась первая иностранная выставка — чешская, с пивной, где торговали пильзенским пивом. Все запивали им водку. Все были веселы и пьяны. Он помнил, когда в Москве шла «Великолепная семерка» и все ребята в возрасте от двенадцати до двадцати лет подражали походке Юла Бриннера: в Парке Горького было полно косолапых ковбоев, разыскивающих своих скакунов. Время, когда ковбоями были все. Поразительно! Кто они сейчас? Архитекторы, директора заводов, члены партии, владельцы автомашин, покупатели икон, читатели «Крокодила», телевизионные критики, любители оперы, отцы и матери.
Сегодня детей было мало. Два старика в сгущающихся сумерках стучали костяшками домино. Лоточницы в белых колпаках и передниках сбились в кучу. Учившийся ходить карапуз испытывал прочность эластичного поводка, концы которого были в руках бабушки.
На краю площадки в кабинке колеса обозрения где-то на полпути повисла дряхлая супружеская пара. Дежуривший у колеса прыщавый парень листал журнал с картинками мотоциклов, не пускать же колесо ради каких-то двух пенсионеров. Ветер усиливался, раскачивая кабинки, и старушка в страхе прижималась к мужу.
— Включай, — Аркадий предъявил билет и забрался в кабинку. — Ну!
Колесо дернулось и начало вращаться. Аркадия подняло к верхушкам деревьев. Хотя на западе, за Ленинскими горами, закат еще не погас, над городом зажигались фонари, и он уже мог разглядеть концентрические окружности магистралей, обсаженные деревьями бульвары в центре города, Садовое кольцо рядом с парком и расплывающееся, как Млечный путь, внешнее кольцо.
У Парка Горького была еще одна особенность — это было единственное место в городе, где можно было пофантазировать. Чтобы принять участие в фантазиях «Мосфильма», нужен был пропуск, а парк был открыт для каждого. Одно время Аркадий собирался стать астрономом. От того времени память сохранила лишь разрозненные обрывки ненужных сведений. Двадцать лет назад он наблюдал за спутником, пролетавшим над Парком Горького. Вспоминалось без грусти. У всех остались в парке такие привидения прошлого — большая, милая сердцу могила. У него и у Миши, у Паши, Приблуды и Фета, у Зои и Наташи. Его оскорбляло, что кто-то оставил здесь трупы.
Еще круг. Древняя парочка впереди него не произнесла ни слова, как и пристало провинциалам, родившимся еще до революции, когда им доводилось бывать в столице. Не то что публика, прошедшая Великую Отечественную войну, — те вели себя более чем уверенно, толкались л громко переговаривались в соборах Кремля, пока их внуки, ковыряя в носу, ожидали снаружи.
Он поудобнее устроился на металлическом сиденье. А внизу парк переходил в холмы, простирался мимо отделения милиции, разбегался множеством романтических тропинок, близ одной из которых, «в 40 метрах к северу от аллеи, между Донской улицей и рекой», были убиты три человека. Несмотря на сгущающиеся сумерки, он разглядел поляну — посередине ее виднелась фигура человека с электрическим фонарем.
Кабина опустилась, он соскочил на землю. До поляны было полкилометра. Он побежал широкими шагами, стараясь не упасть на скользком льду. Тропинка, извиваясь, вела наверх.
Зоя права — надо упражняться. И еще эта глупая привычка курить. Он добежал до милиции, уютного домика, точно такого, как описал Паша, но там никого не было, ни одного автомобиля поблизости, и он вновь двинулся по тропинке, которая стала еще круче. Через триста метров бега он еле передвигал ногами. Казалось, что он бежит уже много часов. Закололо в боку, но тут тропинка выровнялась. Может быть, это всего-навсего занятый своими делами Фет, с надеждой подумал он.
Там, где четыре дня назад милицейский фургон свернул с аллеи, он замедлил бег и, волоча ноги, побрел по колее к поляне. Под ногами хрустел снег. Свет исчез: неизвестный либо уже ушел, либо сообразил выключить фонарь. Не было видно никаких следов — очищенная от снега поляна была абсолютно черной. Ни звука. Он передвигался по поляне от дерева к дереву, приседал к земле, напряженно вглядываясь в темноту. Он было двинулся дальше, когда яркий луч осветил неглубокую впадину, из которой были извлечены тела.
Аркадий был уже метрах в десяти, когда свет исчез.
— Кто здесь? — окликнул он.
Кто-то метнулся в сторону.
Аркадий кинулся следом. Он знал, что тропинка вела вниз, к небольшой рощице. За ней пригорок с шахматными беседками, еще тропинка, деревья, затем крутой спуск на Пушкинскую набережную и река.
— Стой! Милиция! — крикнул он.
Кричать не хватало дыхания, и он снова побежал. Он настигал бежавшего. Шаги были тяжелыми, мужскими. Хотя Аркадию когда-то выдали оружие, он никогда не брал его с собой. Приближалась рощица, в глазах, как волны, запрыгали верхушки деревьев. Беглец побежал, продираясь сквозь кусты. На нижней тропинке будут фонари, подумал Аркадий, и еще свет на набережной. Добежав до кустов, он выставил вперед руки. Почувствовав, что неизвестный замахнулся, он сделал нырок, но вместо удара кулаком получил удар ногой в пах. Глотая ртом воздух, он ухватил противника за ногу. На шею ему опустился кулак. Он ударил в ответ, но мимо. Новый удар ногой отбросил его в сторону. Аркадий ткнул кулаком и угодил в живот, большой и твердый. Его прижали плечом к стволу, а чужие пальцы вонзились в почки. Аркадий нащупал ртом ухо противника и впился в него зубами.
— Son of a bitch! <Сукин сын (англ.)> — выругался его противник по-английски и отпрянул.
— Милиция… — попытался позвать Аркадий, но голоса не было.
Новый удар послал его лицом в снег. Дурак, подумал про себя Аркадий. Когда впервые за много лет следователь бьет кого-то, он в результате теряет жену. Во второй раз — вопит о помощи.
Он собрался с силами, прислушался к шороху веток и бросился следом. Склон круто обрывался к реке. Он чуть не упал. На нижней тропинке никого не было, но он заметил исчезающие в кустах ноги.
Аркадий одним махом перескочил через тропинку и прыгнул вниз, на широкую спину. Оба покатились в темноте по склону, пока не ударились о скамейку. Аркадий попытался завернуть незнакомцу руку за спину, но их пальто до того запутались, что ни один не был в состоянии нанести удар. Наконец противник высвободился из его объятий. Аркадий снова схватил его и, яростно размахнувшись, сбил с ног. Но, как только тот оказался на свободе, Аркадий потерял преимущество. Он получил удар в лицо и, прежде чем опомнился, кулаком по ребрам. Аркадий зашатался, и на него снова обрушился тяжелый кулак. Падая, он чувствовал, как останавливается сердце.
* * *
Это же огромное усовершенствование по сравнению со старыми примитивными способами, говорил председатель колхоза Аркадию и его отцу, заводя корову головой в деревянную раму с закрепленным сверху большим металлическим цилиндром, внутри которого легко ходил хорошо смазанный поршень. Щелчок выключателя, и поршень бьет точно в темя коровы. Животное падало, смешно раздвигая ноги. Он вспомнил, что кожа шла на шлемы танкистам. Дайте попробовать, попросил генерал Ренко, и подвел следующую корову. Удар! Если бы так можно было руками.
* * *
Аркадий пришел в себя и, держась руками за грудь, пошатываясь, встал. Вместе со снегом он сползал вниз, к стенке парапета. Ноги подогнулись, и он упал на тротуар.
По проезжей части двигались грузовики. Но ни одного пешехода. Ни одного милиционера. Уличные фонари напоминали головки одуванчиков, хрупкие пузырьки воздуха, который он мучительно заглатывал ртом. Грузовики проехали мимо, и он снова остался один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Внимание Аркадия привлекли ссылки на «осведомителя Г.», «бдительного гражданина Г.», «надежного источника Г.» Добрая половина арестов в связи с торговлей иконами была подсказана одной этой буквой. Он просмотрел финансовые отчеты Чучина. Г. получил 1500 рублей, больше других осведомителей. Там же он нашел и номер телефона.
Из своего кабинета Аркадий позвонил на телефонную станцию. Номер принадлежал Федору Голодкину. Пашин магнитофон стоял рядом. Аркадий поставил новую катушку и набрал номер. После пяти звонков трубку сняли, но не отвечали.
— Алло, можно Федора? — спросил Аркадий.
— Кто говорит?
— Приятель.
— Оставьте свой номер.
— Надо поговорить сейчас.
Трубку повесили.
* * *
Когда пришли первые коробки от Приблуды, Аркадий испытал приятное возбуждение, которое приносит пусть даже кажущийся успех. В Москве было тринадцать гостиниц «Интуриста», насчитывающих больше двадцати тысяч номеров, причем половина из них была оборудована подслушивающими устройствами. И хотя одновременно можно было подключиться только к пяти процентам, а еще меньше записать и расшифровать, количество собранных материалов внушало уважение.
— Не особенно надейтесь, что наткнетесь на дурака, который будет в открытую болтать о покупке икон или назначать встречу в парке, — разъяснял Аркадий Паше и Фету. — Не тратьте времени на расшифровки разговоров всех, кого сопровождают гиды «Интуриста». Не занимайтесь иностранными журналистами, священниками или политическими деятелями — за ними и так хорошо присматривают. Главное внимание — на туристов и иностранных бизнесменов, которые хорошо ориентируются у нас, говорят по-русски и имеют здесь связи. В магнитофоне пленка с голосом фарцовщика Голодкина, на случай если вы услышите его на другой пленке. Хотя, возможно, он не имеет отношения к этому делу.
— Значит, иконы? — спросил Фет. — Почему вы так решили?
— Марксистская диалектика, — ответил Аркадий.
— Диалектика?
— Мы живем в период перехода к коммунизму, когда пока еще существуют предпосылки для преступлений, порождаемые пережитками капитализма в сознании отдельных людей. А что может быть более наглядным пережитком, чем икона? — Аркадий открыл пачку сигарет и протянул Паше. — Кроме того, на одежде убитых нашли гипс и золотую пыль. Гипс служит грунтовкой для дерева, а, пожалуй, единственное законное использование золота — так это при реставрации икон.
— По-вашему, это может быть связано с хищениями произведений искусства? — спросил Фет. — Как в Эрмитаже пару лет назад. Помните, когда компания электромонтеров снимала хрустальные подвески с музейных канделябров? Их не могли поймать несколько лет.
— Здесь мы имеем дело с мошенниками, а не ворами. Иконы подделывали. — Паша взял спичку. — Работали по дереву. Отсюда и опилки на одежде. — Он подмигнул. — Как у меня с диалектикой?
* * *
Просидев весь день над пленками, Аркадий не имел ни сил, ни желания идти в пустую квартиру. Он бесцельно брел по городу, пока не оказался перед воздвигнутым в стиле Римской империи главным входом в Парк Горького. Там он поужинал пирожками и лимонадом. На катке плотно сложенные девицы в коротких расклешенных юбочках, пятясь, увертывались от парня с аккордеоном, издававшим отрывистые вздохи, непохожие на музыку. Громкоговорители молчали: глухая старуха уже убрала свои пластинки.
Солнце село в клубы облаков. Аркадий побрел к площадке аттракционов. В хороший выходной она была бы полна ребятишек, взлетающих на ракетах, катающихся на педальных автомобилях, палящих по деревянным уткам из духовых ружей или сидящих на сказочном представлении в театре. И он, бывало, часто приходил сюда с Беловым, тогда еще сержантом, или в компании с такими же, как он, сорванцами — Мишей и другими ребятами из его класса. Он помнил, как в 1956-м в парке открылась первая иностранная выставка — чешская, с пивной, где торговали пильзенским пивом. Все запивали им водку. Все были веселы и пьяны. Он помнил, когда в Москве шла «Великолепная семерка» и все ребята в возрасте от двенадцати до двадцати лет подражали походке Юла Бриннера: в Парке Горького было полно косолапых ковбоев, разыскивающих своих скакунов. Время, когда ковбоями были все. Поразительно! Кто они сейчас? Архитекторы, директора заводов, члены партии, владельцы автомашин, покупатели икон, читатели «Крокодила», телевизионные критики, любители оперы, отцы и матери.
Сегодня детей было мало. Два старика в сгущающихся сумерках стучали костяшками домино. Лоточницы в белых колпаках и передниках сбились в кучу. Учившийся ходить карапуз испытывал прочность эластичного поводка, концы которого были в руках бабушки.
На краю площадки в кабинке колеса обозрения где-то на полпути повисла дряхлая супружеская пара. Дежуривший у колеса прыщавый парень листал журнал с картинками мотоциклов, не пускать же колесо ради каких-то двух пенсионеров. Ветер усиливался, раскачивая кабинки, и старушка в страхе прижималась к мужу.
— Включай, — Аркадий предъявил билет и забрался в кабинку. — Ну!
Колесо дернулось и начало вращаться. Аркадия подняло к верхушкам деревьев. Хотя на западе, за Ленинскими горами, закат еще не погас, над городом зажигались фонари, и он уже мог разглядеть концентрические окружности магистралей, обсаженные деревьями бульвары в центре города, Садовое кольцо рядом с парком и расплывающееся, как Млечный путь, внешнее кольцо.
У Парка Горького была еще одна особенность — это было единственное место в городе, где можно было пофантазировать. Чтобы принять участие в фантазиях «Мосфильма», нужен был пропуск, а парк был открыт для каждого. Одно время Аркадий собирался стать астрономом. От того времени память сохранила лишь разрозненные обрывки ненужных сведений. Двадцать лет назад он наблюдал за спутником, пролетавшим над Парком Горького. Вспоминалось без грусти. У всех остались в парке такие привидения прошлого — большая, милая сердцу могила. У него и у Миши, у Паши, Приблуды и Фета, у Зои и Наташи. Его оскорбляло, что кто-то оставил здесь трупы.
Еще круг. Древняя парочка впереди него не произнесла ни слова, как и пристало провинциалам, родившимся еще до революции, когда им доводилось бывать в столице. Не то что публика, прошедшая Великую Отечественную войну, — те вели себя более чем уверенно, толкались л громко переговаривались в соборах Кремля, пока их внуки, ковыряя в носу, ожидали снаружи.
Он поудобнее устроился на металлическом сиденье. А внизу парк переходил в холмы, простирался мимо отделения милиции, разбегался множеством романтических тропинок, близ одной из которых, «в 40 метрах к северу от аллеи, между Донской улицей и рекой», были убиты три человека. Несмотря на сгущающиеся сумерки, он разглядел поляну — посередине ее виднелась фигура человека с электрическим фонарем.
Кабина опустилась, он соскочил на землю. До поляны было полкилометра. Он побежал широкими шагами, стараясь не упасть на скользком льду. Тропинка, извиваясь, вела наверх.
Зоя права — надо упражняться. И еще эта глупая привычка курить. Он добежал до милиции, уютного домика, точно такого, как описал Паша, но там никого не было, ни одного автомобиля поблизости, и он вновь двинулся по тропинке, которая стала еще круче. Через триста метров бега он еле передвигал ногами. Казалось, что он бежит уже много часов. Закололо в боку, но тут тропинка выровнялась. Может быть, это всего-навсего занятый своими делами Фет, с надеждой подумал он.
Там, где четыре дня назад милицейский фургон свернул с аллеи, он замедлил бег и, волоча ноги, побрел по колее к поляне. Под ногами хрустел снег. Свет исчез: неизвестный либо уже ушел, либо сообразил выключить фонарь. Не было видно никаких следов — очищенная от снега поляна была абсолютно черной. Ни звука. Он передвигался по поляне от дерева к дереву, приседал к земле, напряженно вглядываясь в темноту. Он было двинулся дальше, когда яркий луч осветил неглубокую впадину, из которой были извлечены тела.
Аркадий был уже метрах в десяти, когда свет исчез.
— Кто здесь? — окликнул он.
Кто-то метнулся в сторону.
Аркадий кинулся следом. Он знал, что тропинка вела вниз, к небольшой рощице. За ней пригорок с шахматными беседками, еще тропинка, деревья, затем крутой спуск на Пушкинскую набережную и река.
— Стой! Милиция! — крикнул он.
Кричать не хватало дыхания, и он снова побежал. Он настигал бежавшего. Шаги были тяжелыми, мужскими. Хотя Аркадию когда-то выдали оружие, он никогда не брал его с собой. Приближалась рощица, в глазах, как волны, запрыгали верхушки деревьев. Беглец побежал, продираясь сквозь кусты. На нижней тропинке будут фонари, подумал Аркадий, и еще свет на набережной. Добежав до кустов, он выставил вперед руки. Почувствовав, что неизвестный замахнулся, он сделал нырок, но вместо удара кулаком получил удар ногой в пах. Глотая ртом воздух, он ухватил противника за ногу. На шею ему опустился кулак. Он ударил в ответ, но мимо. Новый удар ногой отбросил его в сторону. Аркадий ткнул кулаком и угодил в живот, большой и твердый. Его прижали плечом к стволу, а чужие пальцы вонзились в почки. Аркадий нащупал ртом ухо противника и впился в него зубами.
— Son of a bitch! <Сукин сын (англ.)> — выругался его противник по-английски и отпрянул.
— Милиция… — попытался позвать Аркадий, но голоса не было.
Новый удар послал его лицом в снег. Дурак, подумал про себя Аркадий. Когда впервые за много лет следователь бьет кого-то, он в результате теряет жену. Во второй раз — вопит о помощи.
Он собрался с силами, прислушался к шороху веток и бросился следом. Склон круто обрывался к реке. Он чуть не упал. На нижней тропинке никого не было, но он заметил исчезающие в кустах ноги.
Аркадий одним махом перескочил через тропинку и прыгнул вниз, на широкую спину. Оба покатились в темноте по склону, пока не ударились о скамейку. Аркадий попытался завернуть незнакомцу руку за спину, но их пальто до того запутались, что ни один не был в состоянии нанести удар. Наконец противник высвободился из его объятий. Аркадий снова схватил его и, яростно размахнувшись, сбил с ног. Но, как только тот оказался на свободе, Аркадий потерял преимущество. Он получил удар в лицо и, прежде чем опомнился, кулаком по ребрам. Аркадий зашатался, и на него снова обрушился тяжелый кулак. Падая, он чувствовал, как останавливается сердце.
* * *
Это же огромное усовершенствование по сравнению со старыми примитивными способами, говорил председатель колхоза Аркадию и его отцу, заводя корову головой в деревянную раму с закрепленным сверху большим металлическим цилиндром, внутри которого легко ходил хорошо смазанный поршень. Щелчок выключателя, и поршень бьет точно в темя коровы. Животное падало, смешно раздвигая ноги. Он вспомнил, что кожа шла на шлемы танкистам. Дайте попробовать, попросил генерал Ренко, и подвел следующую корову. Удар! Если бы так можно было руками.
* * *
Аркадий пришел в себя и, держась руками за грудь, пошатываясь, встал. Вместе со снегом он сползал вниз, к стенке парапета. Ноги подогнулись, и он упал на тротуар.
По проезжей части двигались грузовики. Но ни одного пешехода. Ни одного милиционера. Уличные фонари напоминали головки одуванчиков, хрупкие пузырьки воздуха, который он мучительно заглатывал ртом. Грузовики проехали мимо, и он снова остался один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68