Одним словом, скотина. Позднее Унманн восстановился в партии и был направлен в Москву следить за дисциплиной немецких студентов. На снимке — высокий, сухопарый человек с жидкими светлыми волосами. В записке Паша добавлял, что Голодкин поставлял Унманну проституток до января, когда немец порвал с ним связь. Об иконах ничего не сообщалось.
На Пашином магнитофоне была поставлена пленка. Аркадий надел Пашины наушники и включил аппарат. Его интересовало, почему Унманн порвал с Голодкиным и почему именно в январе.
Аркадий подзабыл немецкий, но помнил достаточно, чтобы разобрать откровенные угрозы, которыми Унманн держал студентов в послушании. Судя по голосам, немецкие студенты его побаивались. Что ж, у Унманна была хорошая работенка. Припугнул одного-двух ребятишек — и гуляй весь день. Он, видно, занимался контрабандой фотоаппаратов и биноклей из ГДР, а возможно, принуждал к этому и студентов. Разумеется, не икон — русскими иконами интересовались только гости с Запада.
Потом Аркадий прослушал пленку, где собеседник предлагал Унманну встретиться «в обычном месте». На следующий день тот же человек просил Унманна быть у Большого театра. Потом снова «в обычном месте», а еще через два дня где-то еще. Никаких имен, никаких дополнительных сведений, и только немецкая речь. Аркадий долго ломал голову, прежде чем догадался, что анонимным другом Унманна был Осборн, потому что Унманн ни разу не появлялся на пленках Осборна. Во всех случаях Осборн звонил Унманну и ни разу наоборот, причем Осборн, скорее всего, звонил только из автоматов. Потом в голосе анонимного собеседника вдруг появлялась необычная интонация, и Аркадию снова казалось, что его догадка насчет Осборна — бред.
Он поставил пленки Осборна и Унманна на двух магнитофонах и стал слушать поочередно. В пепельнице выросла гора окурков. Теперь только терпение.
На рассвете, после семи часов прослушивания, Аркадий вышел на улицу, чтобы немного прийти в себя. На ветру вокруг опустевшей стоянки такси шуршала живая изгородь. Он жадно вдыхал свежий холодный воздух. Услышал другой звук — ритмичный глухой стук у себя над головой. Это рабочие простукивали бордюр на крыше гостиницы, чтобы обнаружить отставшие за зиму кирпичи. Вернувшись в номер, он принялся за февральские пленки Унманна. 2 февраля, в день отъезда Осборна из Москвы в Ленинград, позвонил анонимный собеседник.
— Самолет опаздывает.
— Опаздывает?
— Все идет как надо. Не надо так волноваться.
— А вы никогда не волнуетесь?
— Спокойней, Ганс.
— Мне это не нравится.
— Видите ли, несколько поздно думать о том, нравится вам это или пет.
— Все знают, что такое эти «Туполевы».
— Думаете, авария? По-вашему, только немцы могут построить что-нибудь путное.
— Опоздание — тоже плохо. Когда будете в Ленинграде…
— Я и раньше был в Ленинграде. Я был там раньше с немцами. Все будет как надо.
Аркадий на часок вздремнул.
7
Макет представлял собой бесформенную голову из розового гипса, одетую в потрепанный парик, но за ушами были петли, так что лицо распахивалось посередине, открывая скрытые внутри синие мышцы и белый череп, исполненные так искусно, будто это были творения Фаберже.
— Ткани не покоятся на пустом месте, — заметил Андреев. — Ваши черты, дорогой следователь, не зависят от вашего интеллекта, нрава или обаяния, — антрополог отложил макет в сторону и пожал протянутую Аркадием руку. — Чувствуете свои косточки? В кисти двадцать семь костей, следователь, и каждая по-своему сочленяется с другой и служит определенной цели, — сильное для такого маленького человека, как Андреев, рукопожатие стало еще крепче, и Аркадий почувствовал, как сдвинулись вены на тыльной стороне ладони, — и сгибающие, и разгибающие мышцы отличаются друг от друга по размерам в особенностям связок. Скажи я вам, что смогу реконструировать вашу руку, вы ни на минуту не усомнитесь. Рука представляется нам инструментом, механизмом. — Андреев отпустил руку Аркадия. — Голова — это механизм для нервной реакции, для того чтобы есть, смотреть, слушать и нюхать — в такой последовательности. У этого механизма сравнительно больше костей и меньше тканей, чем в руке. Лицо — это всего лишь тонкая маска на черепе. Можно восстановить лицо по черепу, но нельзя восстановить череп по лицу.
— Когда? — спросил Аркадий.
— Через месяц…
— Через несколько дней. Мне обязательно нужно поддающееся опознанию лицо через несколько дней.
— Ренко, вы типичный следователь. Вы не слышали ни слова из того, что я говорил. Я вообще не собирался заниматься этим лицом. Случай очень сложный, и я занимаюсь им в свободное время.
— Подозреваемый через неделю может уехать из Москвы.
— Но из страны-то он не уедет, так что…
— Уедет.
— Он не русский?
— Нет.
— А! — рассмеялся карлик. — Тогда все ясно без слов.
Андреев вскарабкался на стул, почесал подбородок и взглянул на стеклянный потолок. Аркадий опасался, что он вообще откажется заниматься головой.
— Ладно, она поступила к нам в основном сохранившейся, если не считать лица. Я ее сфотографировал, так что нет необходимости воссоздавать шею и контуры челюсти. На лице остались мышечные связки, мы их сфотографировали и сделали наброски мышц. Мы знаем цвет волос и фасон стрижки. Думаю, что смогу начать, как только будет готов слепок с чистого черепа.
— Когда у вас будет чистый череп?
— Ну и вопросы! А еще следователь. Спросите лучше у комитета по очистке черепа.
Андреев дотянулся до глубокого ящика стола и выдвинул его. Там была коробка, в которой Аркадий принес голову. Андреев сбросил крышку. Коробка была наполнена блестящей массой. Аркадий не сразу разглядел, что масса находится в движении и состоит из похожего на драгоценную мозаику скопления блестящих жуков, со всех сторон объедающих светлую кость.
— Скоро, — пообещал Андреев.
* * *
С Петровки Аркадий разослал по телетайпу новую сводку об убийствах, на этот раз не только в европейскую часть, но и по всей республике, включая Сибирь. Его по-прежнему беспокоило, что до сих пор не установлена личность трех погибших. У всех были документы, каждый постоянно виделся с кем-нибудь другим. Как могло случиться, что никто до сих пор не заметил отсутствия этих троих? Единственной ниточкой были коньки Ирины Асановой, которая была родом из Сибири.
— А таких местах, как Комсомольск, разница во времени с Москвой десять часов, — заметил дежурный по телетайпу. — Там уже ночь. Ответа не будет до завтра.
Аркадий закурил и от первой же затяжки зашелся в кашле. Виной тому дождь и помятые ребра.
— Вам надо бы к врачу.
— Я как раз к нему и направляюсь, — и вышел, прикрыв рот рукой.
В прозекторской Левин занимался с трупом. Видя, что Аркадий нерешительно остановился в дверях, он вытер руки и двинулся навстречу.
— Самоубийца. Открыл газ, перерезал оба запястья и горло, — сообщил Левин. — Слушай новый анекдот. Брежнев вызывает Косыгина и говорит: «Алексей, мой дорогой товарищ и старый друг, до меня только что дошел нехороший слух, что ты еврей». «Но я же не еврей», — отвечает потрясенный Косыгин. Брежнев достает из золотого портсигара сигарету, закуривает, кивает, — Левин попытался изобразить Брежнева, — и говорит: «Хорошо, Алексей, но все же подумай об этом».
— Анекдот старый.
— Новый вариант.
— Тебя заклинило на евреях, — сказал Аркадий.
— Меня заклинило на русских.
От подвального холода Аркадий снова закашлялся. Левин смягчился.
— Пошли со мной.
Они вошли в кабинет Левина, где, к изумлению Аркадия, патологоанатом извлек бутылку коньяка и два стакана.
— Ты выглядишь ужасно даже для старшего следователя.
— Мне бы таблетку.
— За героя труда Ренко. Давай.
Сладковатый коньяк теплом разлился в груди. До желудка вроде не дошло ни капли.
— На сколько похудел за последние дни? — спросил Левин. — Много ли спал?
— У тебя же есть таблетки.
— От температуры, простуды, насморка? Или от твоей работы?
— Мне бы болеутоляющие.
— Утоляй ее сам. Ты же не боишься боли? Нет, ты совсем не герой труда. — Левин наклонился поближе. — Брось это дело.
— Я пробую переложить его на другого.
— Не перекладывай. Брось его.
— Хватит, заткнись.
Аркадий снова закашлялся, поставил стакан и согнулся, держась за ребра. Он почувствовал, как холодная рука забралась под рубашку и ощупала чувствительную опухоль на груди. Левин присвистнул. Когда боль отпустила Аркадия, Левин сел за стол и стал что-то писать на листке.
— Это тебе справка в прокуратуру, в которой говорится, что у тебя уплотнение ткани в результате ушибов и гематома в грудной полости и что ты нуждаешься в медицинском обследовании на предмет перитонита и других осложнений, не говоря уж о возможности перелома ребра. Ямской пошлет тебя на пару недель в санаторий.
Аркадий взял листок и скомкал его.
— Это, — Левин написал на другом листке, — рецепт на антибиотик. А это, — он открыл ящик и бросил Аркадию флакон с небольшими таблетками, — поможет от кашля. Прими одну.
Это был кодеин. Аркадий проглотил две таблетки и спрятал флакон в карман.
— Как ты заработал такую очаровательную шишку?
— Меня стукнули.
— Дубинкой?
— Думаю, просто кулаком.
— От такого парня держись подальше. А теперь, прошу прощения, я вернусь к самоубийству. Здесь все просто.
Левин ушел. Аркадий ждал, пока кодеин не подействует. Он подвинул ногой корзину для мусора, на случай если его вырвет, потом сел, не двигаясь, и стал думать о трупе там, внизу. Оба запястья и горло. И газ? Как это было? В состоянии аффекта или с заранее продуманным намерением? На полу или в ванне? Ванна своя или общего пользования? Когда ему показалось, что его вот-вот вырвет, тошнота отпустила. Он облегченно откинулся на спинку стула.
Можно понять, когда русский кончает с собой. Но, право же, какое отношение к туристу может иметь русский покойник? Три покойника — здесь уже виден капиталистический размах, но если так… Откуда туристу взять время на такое дело, как убийство нескольких человек? Ради каких русских сокровищ можно пойти на такое? Или же, если посмотреть с другой стороны, чем могли так угрожать трое простых рабочих человеку, который запросто может сесть в самолет и улететь в Америку, Швейцарию, на Луну? И вообще, зачем он думает об этой версии, и не только думает, а пытается в ней разобраться? Чтобы передать дело в КГБ? Или утереть нос КГБ? Или же, если подумать о себе, доказать кому-нибудь, что простой следователь что-нибудь, да значит, может даже, как пророчит Левин, стать героем труда? Может, кто-нибудь бросит Шмидта и вернется домой? На все вопросы — утвердительный ответ.
Следователь сделал еще одно занимательное открытие — случайно, как проходящий мимо зеркала человек вдруг замечает, что он небрит и что у пальто потертый воротник, он подумал, до чего же жалкой, ничтожной была его работа. Хуже того, бессмысленной. Кто он — старший следователь или регистратор покойников, придаток морга? А его канцелярская работа? Всего лишь бюрократический суррогат похоронного обряда? Сами по себе его проблемы невелики, всего лишь штрихи социалистической действительности (что они значат по сравнению с тем, что «Ленин жив!»). Если говорить о служебной карьере, здесь все его друзья были правы. Если он не станет партийным аппаратчиком, то он достиг своего потолка — вот здесь, и ни на ступеньку выше. Можно ли, хватит ли у него воображения сотворить какое-нибудь замысловатое дело, населенное таинственными иностранцами, фарцовщиками и осведомителями, фантастическими химерами, — и все это вокруг трех покойников? И не обратится ли вся эта затея против самого следователя? Вполне вероятно.
Он выбежал из морга под дождь и зашагал, вобрав голову в плечи. На площади Дзержинского люди спешили к станции метро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68