- спросил Эван в перерыве между двумя кусками
тушеного мяса.
Девочка пожала плечами.
- Забавные истории. О старых временах и делах.
- О старых делах, да? Каких?
Она на минуту замешкалась, собираясь с мыслями. Миссис Омариан была
такая приятная леди, она никогда не повышала голос и никогда не сердилась,
что бы они ни делали - раскачивались слишком сильно на качелях, или очень
громко смеялись, или бросались камнями. Единственный раз она видела миссис
Омариан расстроенной, когда Пэтти Фостер упала и серьезно поранила колена.
- О старом месте, - сказала Лори отцу. - Это даже забавнее, чем страна Оз.
- Мне надо будет как-нибудь поговорить с этой миссис Омариан, -
сказал Эван, взглянув на Кэй. - Мне бы хотелось услышать эти истории. - Он
улыбнулся Лори и продолжал есть.
Покончив с обедом, Кэй и Эван вымыли посуду. После этого она
устроилась в кабинетике с кипой математических текстов, которые захватила
домой из библиотеки колледжа Джорджа Росса. Эван поиграл с Лори за
кухонным столом в "безумные восьмерки", но его мысли все время отвлекались
от карт. Он продолжал думать о темноте за стенами и о том, как сейчас,
должно быть, луна освещает окна в том странном доме на Каулингтон-стрит.
Когда Лори уснула, Кэй и Эван погасили огни и неспешно занялись
любовью в своей спальне; их тела сплетались и расплетались и снова
сплетались вместе. Кэй мерно дышала рядом с ним, ухватившись за его
упругую спину и плечи, но даже в момент спадающего любовного пыла, когда
на грани сна они теснее прижимались друг к другу, сознание Эвана
отвлекалось и закружилось в коридорах прошлого.
Эрик. Звук ломающейся прогнившей ветки. Падающее тело, рухнувшее на
землю на золотом поле. Вороны, взлетающие в небо, убегающие от смерти. И
Эван, юный Эван, видевший во сне, как его брат хватается за воздух, но не
понявший, что это предупреждение, стоял над ним и наблюдал, как кровь
сочится из уголков его рта и как маленькая грудь жадно пытается вздохнуть.
Эрик сделал движение, чтобы схватить его за руку, но Эван заговорил:
"Я пойду и приведу папу, я поспешу и приведу его, я поспешу!" И он
побежал, спотыкаясь всю дорогу, к маленькому домику на холме, крича, чтобы
мать и отец помогли ему, потому что Эрик серьезно поранился суком, упал и
сейчас лежит, весь покалеченный, на земле, словно некая карнавальная
кукла. Он показал им дорогу, боясь, боясь, боясь, что ведет их
неправильной дорогой, боясь, что не сможет снова найти это место, боясь...
И когда они добрались туда, глаза Эрика остекленели и неподвижно
уставились в жаркий солнечный диск, и мухи уже пробовали на вкус кровь
вокруг рта мальчика, как воду из красных фонтанов.
Сознание Эвана пробиралось сквозь лабиринт воспоминаний.
Лица выглядывают из-за перекладин бамбуковых клеток. Эван, слабый и
оглушенный, сражается с двумя охранниками в черных одеждах со всей силой,
оставшейся еще в его теле. Он хватает нож и ударяет им, один из них
замахивается над его головой ружейным прикладом, другой падает, из его
яремной вены хлынула кровь. Шум криков и стонов, из закамуфлированного под
джунгли строения выбегают новые охранники, тени приближаются к бамбуковым
клеткам. Эван хватается за ствол ружья, отталкивает его в сторону, глубоко
погружает нож в грудную клетку до легких. Он отбрасывает в стороны
вьетконговца, разворачивается к клеткам, где бормочут и захлебываются
слюной обезумевшие люди. Автоматный огонь, пули вспахивают землю между
Эваном и клетками. Пламя обжигает левое плечо, когда пуля с завыванием
проносится мимо. Тогда он отворачивается от клеток и бежит в джунгли,
охранники преследуют по пятам, стреляя в его тень; он ныряет в густую
листву и прячется там какое-то время, которое кажется ему часами. Когда
крики замирают вдали, он пробирается туда, где, по его сведениям,
располагается его лагерь, на несколько миль к югу.
Он доложил о захвате своего разведывательного отряда, и была
организована спасательная миссия. Он провел людей обратно через джунгли,
положившись на свою память и интуицию, и на следующий день они обнаружили
лагерь вьетконговцев.
Но там остались только мертвецы. Все были казнены в своих клетках, и
над телами, изрешеченными пулями, витал запах смерти, подобно темному
туману. И уже собирались мухи, огромными стаями - древняя, всегда
побеждающая армия.
И именно тогда Эван понял это.
Да, было что-то подобное Руке Зла, наползающей на землю,
паукообразной, источающей яд. Выискивающей тела и души. Дважды Эван ощущал
ее присутствие, и ему удавалось спастись, и дважды эта ужасная тварь
забирала жизни других вместо его собственной. Но это, чем бы оно ни
являлось, ждало, наблюдало и дышало дыханием ночи.
Потому что однажды оно снова придет за ним.
Он открыл глаза, притянул к себе Кэй, поцеловал ее в лоб. Она сонно
заулыбалась, и тогда он позволил своему сознанию перевалиться через край.
В страшное, хорошо знакомое место, где представление должно было
вот-вот начаться, и он не мог опоздать.
Потому что у них было что ему показать.
Дорожный указатель, освещаемый сзади ярким светом: ВИФАНИИН ГРЕХ.
Образы деревни: ряды аккуратных домиков, раскинувшиеся вязы, Круг. И тот
самый дом: музей на Каулингтон-стрит. Открывающаяся дверь; страх, громом
отдающийся в душе. Неожиданный водоворот пыли, помутивший свет; холод,
болью отдающийся в костях.
И это движение в пыли, фигура, задрапированная в тень, медленно
подходящая все ближе и ближе, беззвучно шагающая с ужасной, словно
свернутой в пружину силой. Он хотел закричать, но не смог. Он хотел
побежать, но не смог сделать и этого. И опять фигура, разводя в стороны
пылевую завесу, пытается сквозь нее дотянуться своей рукой, подходит все
ближе и ближе, ее пальцы тянутся к его горлу.
Сейчас Эван мог видеть только глаза на мрачном нависающем лице.
Глаза цвета электрической синевы, мощной, искрящейся, угрожающей
разорвать его в клочья. Немигающие. Ниже глаз, губы разошлись в оскале
ненависти, обнажая блестящие зубы.
Эван стонал, почувствовал, что крик разрывает его горло, словно
коготь. Он пытался вырваться оттуда, Кэй рядом с ним теперь повторяла:
"Боже, Боже милостивый, пожалуйста, не надо опять... нет, нет, не надо
опять, нет, Эваннннннн..."
- Спокойно, - наконец выдохнул он, пытаясь обуздать свои нервы. Он
почувствовал на своем теле влажный холодный пот. Он ощущал себя замершим и
беззащитным. - Не волнуйся. Все в порядке. Правда. В порядке.
- Господи милостивый на небесах, - сказала Кэй, и именно тогда он
осознал, что она отодвинулась от него.
Он заглянул в ее глаза, увидел, что они расширились от испуга, провел
рукой по своему лицу и покачал головой. "Возвращайся ко сну".
Она молча смотрела на него, как на смертельно больного, с печалью и
страхом.
- Я же сказал, спи, - повторил Эван, и его взгляд словно пронзил ее
череп вплоть до мозга.
Она внутренне содрогнулась от этого выражения в его глазах. Она
видела что-то похожее раньше, когда он проснулся и сказал, что будет
несчастный случай и они могут покалечиться. У красного грузовика трейлера
с надписью "АЛЛЕН ЛАЙНЗ" откажут тормоза, и его вынесет на середину дороги
по направлению к ним. Но нет, этот взгляд был еще хуже, и поэтому напугал
ее до самой глубины души. Он казался пустым и затравленным, освещенным
внутренним огнем, казалось, он пытается заглушить тот ужасный озноб,
который пронизывал его кости.
- Спи, - шепнул Эван.
Она начала говорить, но передумала и положила голову на подушку. В
окно светила луна, и ей показалось в это мгновение, что луна...
ухмыляется.
- Боже мой, - тихо сказал Эван. - Ох, Боже мой. - Он снова улегся,
его сердце колотилось в груди, как кувалда. Нечего было ждать сна; в эту
ночь он прошел мимо него, отбросив, как треснувший бесполезный контейнер.
Он откинул в сторону простыни, пытаясь охладить пот, выступивший на лбу;
Кэй рядом с ним пошевельнулась, но не дотронулась до него и не осмелилась
заговорить.
Эти глаза жгли его мозг; прикрыв веки, он снова увидел их огненные
сферы где-то в районе лба.
Теперь, после своего второго сна, он все понял. И устрашился ужасного
знания.
Что-то в мирной деревеньке Вифаниин Грех подкрадывалось к нему.
Поступало все ближе.
И пока они лежали, как незнакомцы, полные страха, июнь превратился в
июль.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЮЛЬ
12. НОЧЬ НА УЛИЦЕ КИНГЗ-БРИДЖ-РОУД
- Мы закрываемся, уважаемый, - сказала женщина с пучком волос,
крашенных в белый цвет.
Нили Эймс уставился на нее из-за своих стаканов и кивнул, и она
отвернулась, возвращаясь назад от его столика к бару. Свет отражался на
янтарном стекле четырех пустых пивных бутылок, беспорядочно нагроможденных
перед ним, еще одна, наполовину осушенная, стояла на полу, рядом с его
стулом. Он смотрел, как женщина - как она сказала, ее зовут? Джинджер? -
возвращается за стойку и начинает считать деньги в кассовом аппарате. Он
пробренчал несколько аккордов на лежащей у него на коленях обветшавшей
двенадцатиструнной гиббсоновской гитаре. Джинджер, подняв глаза, одарила
его мимолетным подобием улыбки и затем продолжила прерванные подсчеты.
Вик, буфетчик, здоровенный детина с рыжеватой бородой, держа на фут перед
собой шланг, мыл пивные кружки и подносы и слушал игру молодого человека.
Это были старые песни, но ни Джинджер, ни Вик, конечно, никогда их
раньше не слыхали, потому что их написал сам Нили. Некоторые из них были
лирическими, одни были завершенными, другие только отрывками, но каждая из
них имела свои особенности, тесно связанные с определенным событием или
чувством в его жизни. Они зарождались внутри него, в печенках, и наконец
вырвались наружу с большой болью и даже смущением через кончики пальцев,
голос и эту гитару. Он хорошо играл; несколько лет назад он оставил дом в
Небраске, присоединившись к группе музыкантов под именем "Миднайт
Рэмблерс", "Полночные гуляки", но вместе у них ничего толкового не
получилось и, в конце концов, их пути разошлись. Какое-то время он
зарабатывал неплохие деньги, играя в клубах и придорожных заведениях вроде
этого, но он плохо знал новые популярные песни, и люди явно предпочитали
пить, а не слушать. В основном он наигрывал пару своих мелодий для
владельцев клубов, а они пожимали плечами и смущенно говорили, что такая
музыка не пользуется особым спросом. Это, конечно, так и было, но он давно
решил, что будет играть либо свое, либо ничего, и за этот несколько
рискованный обет расплачивался случайными заработками, подобными тому, чем
он занимался в Вифаниином Грехе. Однако они приносили ему деньги, так что
жаловаться не было причин.
Время от времени, сидя в темном баре и глядя перед собой на
пепельницу, заполненную окурками, и пустые бутылки, выстроившиеся перед
ним, как друзья, которые приходят и уходят, - Нили мысленно возвращался в
прошлое. Голоса, образы, вкусы и запахи заставляли его сознание скользить
назад. Назад, через годы, через прожитые дни. Он вспоминал своего отца,
рослого компанейского мужчину, который предпочитал носить красные
ковбойские рубашки, игравшего на гитаре в джазовом оркестре под названием
"Тритоны" на деревенских карнавалах. От него Нили и узнал о музыке и
страданиях. Отец был алкоголиком, он пил по ночам и выл на луну, как
раненый пес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
тушеного мяса.
Девочка пожала плечами.
- Забавные истории. О старых временах и делах.
- О старых делах, да? Каких?
Она на минуту замешкалась, собираясь с мыслями. Миссис Омариан была
такая приятная леди, она никогда не повышала голос и никогда не сердилась,
что бы они ни делали - раскачивались слишком сильно на качелях, или очень
громко смеялись, или бросались камнями. Единственный раз она видела миссис
Омариан расстроенной, когда Пэтти Фостер упала и серьезно поранила колена.
- О старом месте, - сказала Лори отцу. - Это даже забавнее, чем страна Оз.
- Мне надо будет как-нибудь поговорить с этой миссис Омариан, -
сказал Эван, взглянув на Кэй. - Мне бы хотелось услышать эти истории. - Он
улыбнулся Лори и продолжал есть.
Покончив с обедом, Кэй и Эван вымыли посуду. После этого она
устроилась в кабинетике с кипой математических текстов, которые захватила
домой из библиотеки колледжа Джорджа Росса. Эван поиграл с Лори за
кухонным столом в "безумные восьмерки", но его мысли все время отвлекались
от карт. Он продолжал думать о темноте за стенами и о том, как сейчас,
должно быть, луна освещает окна в том странном доме на Каулингтон-стрит.
Когда Лори уснула, Кэй и Эван погасили огни и неспешно занялись
любовью в своей спальне; их тела сплетались и расплетались и снова
сплетались вместе. Кэй мерно дышала рядом с ним, ухватившись за его
упругую спину и плечи, но даже в момент спадающего любовного пыла, когда
на грани сна они теснее прижимались друг к другу, сознание Эвана
отвлекалось и закружилось в коридорах прошлого.
Эрик. Звук ломающейся прогнившей ветки. Падающее тело, рухнувшее на
землю на золотом поле. Вороны, взлетающие в небо, убегающие от смерти. И
Эван, юный Эван, видевший во сне, как его брат хватается за воздух, но не
понявший, что это предупреждение, стоял над ним и наблюдал, как кровь
сочится из уголков его рта и как маленькая грудь жадно пытается вздохнуть.
Эрик сделал движение, чтобы схватить его за руку, но Эван заговорил:
"Я пойду и приведу папу, я поспешу и приведу его, я поспешу!" И он
побежал, спотыкаясь всю дорогу, к маленькому домику на холме, крича, чтобы
мать и отец помогли ему, потому что Эрик серьезно поранился суком, упал и
сейчас лежит, весь покалеченный, на земле, словно некая карнавальная
кукла. Он показал им дорогу, боясь, боясь, боясь, что ведет их
неправильной дорогой, боясь, что не сможет снова найти это место, боясь...
И когда они добрались туда, глаза Эрика остекленели и неподвижно
уставились в жаркий солнечный диск, и мухи уже пробовали на вкус кровь
вокруг рта мальчика, как воду из красных фонтанов.
Сознание Эвана пробиралось сквозь лабиринт воспоминаний.
Лица выглядывают из-за перекладин бамбуковых клеток. Эван, слабый и
оглушенный, сражается с двумя охранниками в черных одеждах со всей силой,
оставшейся еще в его теле. Он хватает нож и ударяет им, один из них
замахивается над его головой ружейным прикладом, другой падает, из его
яремной вены хлынула кровь. Шум криков и стонов, из закамуфлированного под
джунгли строения выбегают новые охранники, тени приближаются к бамбуковым
клеткам. Эван хватается за ствол ружья, отталкивает его в сторону, глубоко
погружает нож в грудную клетку до легких. Он отбрасывает в стороны
вьетконговца, разворачивается к клеткам, где бормочут и захлебываются
слюной обезумевшие люди. Автоматный огонь, пули вспахивают землю между
Эваном и клетками. Пламя обжигает левое плечо, когда пуля с завыванием
проносится мимо. Тогда он отворачивается от клеток и бежит в джунгли,
охранники преследуют по пятам, стреляя в его тень; он ныряет в густую
листву и прячется там какое-то время, которое кажется ему часами. Когда
крики замирают вдали, он пробирается туда, где, по его сведениям,
располагается его лагерь, на несколько миль к югу.
Он доложил о захвате своего разведывательного отряда, и была
организована спасательная миссия. Он провел людей обратно через джунгли,
положившись на свою память и интуицию, и на следующий день они обнаружили
лагерь вьетконговцев.
Но там остались только мертвецы. Все были казнены в своих клетках, и
над телами, изрешеченными пулями, витал запах смерти, подобно темному
туману. И уже собирались мухи, огромными стаями - древняя, всегда
побеждающая армия.
И именно тогда Эван понял это.
Да, было что-то подобное Руке Зла, наползающей на землю,
паукообразной, источающей яд. Выискивающей тела и души. Дважды Эван ощущал
ее присутствие, и ему удавалось спастись, и дважды эта ужасная тварь
забирала жизни других вместо его собственной. Но это, чем бы оно ни
являлось, ждало, наблюдало и дышало дыханием ночи.
Потому что однажды оно снова придет за ним.
Он открыл глаза, притянул к себе Кэй, поцеловал ее в лоб. Она сонно
заулыбалась, и тогда он позволил своему сознанию перевалиться через край.
В страшное, хорошо знакомое место, где представление должно было
вот-вот начаться, и он не мог опоздать.
Потому что у них было что ему показать.
Дорожный указатель, освещаемый сзади ярким светом: ВИФАНИИН ГРЕХ.
Образы деревни: ряды аккуратных домиков, раскинувшиеся вязы, Круг. И тот
самый дом: музей на Каулингтон-стрит. Открывающаяся дверь; страх, громом
отдающийся в душе. Неожиданный водоворот пыли, помутивший свет; холод,
болью отдающийся в костях.
И это движение в пыли, фигура, задрапированная в тень, медленно
подходящая все ближе и ближе, беззвучно шагающая с ужасной, словно
свернутой в пружину силой. Он хотел закричать, но не смог. Он хотел
побежать, но не смог сделать и этого. И опять фигура, разводя в стороны
пылевую завесу, пытается сквозь нее дотянуться своей рукой, подходит все
ближе и ближе, ее пальцы тянутся к его горлу.
Сейчас Эван мог видеть только глаза на мрачном нависающем лице.
Глаза цвета электрической синевы, мощной, искрящейся, угрожающей
разорвать его в клочья. Немигающие. Ниже глаз, губы разошлись в оскале
ненависти, обнажая блестящие зубы.
Эван стонал, почувствовал, что крик разрывает его горло, словно
коготь. Он пытался вырваться оттуда, Кэй рядом с ним теперь повторяла:
"Боже, Боже милостивый, пожалуйста, не надо опять... нет, нет, не надо
опять, нет, Эваннннннн..."
- Спокойно, - наконец выдохнул он, пытаясь обуздать свои нервы. Он
почувствовал на своем теле влажный холодный пот. Он ощущал себя замершим и
беззащитным. - Не волнуйся. Все в порядке. Правда. В порядке.
- Господи милостивый на небесах, - сказала Кэй, и именно тогда он
осознал, что она отодвинулась от него.
Он заглянул в ее глаза, увидел, что они расширились от испуга, провел
рукой по своему лицу и покачал головой. "Возвращайся ко сну".
Она молча смотрела на него, как на смертельно больного, с печалью и
страхом.
- Я же сказал, спи, - повторил Эван, и его взгляд словно пронзил ее
череп вплоть до мозга.
Она внутренне содрогнулась от этого выражения в его глазах. Она
видела что-то похожее раньше, когда он проснулся и сказал, что будет
несчастный случай и они могут покалечиться. У красного грузовика трейлера
с надписью "АЛЛЕН ЛАЙНЗ" откажут тормоза, и его вынесет на середину дороги
по направлению к ним. Но нет, этот взгляд был еще хуже, и поэтому напугал
ее до самой глубины души. Он казался пустым и затравленным, освещенным
внутренним огнем, казалось, он пытается заглушить тот ужасный озноб,
который пронизывал его кости.
- Спи, - шепнул Эван.
Она начала говорить, но передумала и положила голову на подушку. В
окно светила луна, и ей показалось в это мгновение, что луна...
ухмыляется.
- Боже мой, - тихо сказал Эван. - Ох, Боже мой. - Он снова улегся,
его сердце колотилось в груди, как кувалда. Нечего было ждать сна; в эту
ночь он прошел мимо него, отбросив, как треснувший бесполезный контейнер.
Он откинул в сторону простыни, пытаясь охладить пот, выступивший на лбу;
Кэй рядом с ним пошевельнулась, но не дотронулась до него и не осмелилась
заговорить.
Эти глаза жгли его мозг; прикрыв веки, он снова увидел их огненные
сферы где-то в районе лба.
Теперь, после своего второго сна, он все понял. И устрашился ужасного
знания.
Что-то в мирной деревеньке Вифаниин Грех подкрадывалось к нему.
Поступало все ближе.
И пока они лежали, как незнакомцы, полные страха, июнь превратился в
июль.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЮЛЬ
12. НОЧЬ НА УЛИЦЕ КИНГЗ-БРИДЖ-РОУД
- Мы закрываемся, уважаемый, - сказала женщина с пучком волос,
крашенных в белый цвет.
Нили Эймс уставился на нее из-за своих стаканов и кивнул, и она
отвернулась, возвращаясь назад от его столика к бару. Свет отражался на
янтарном стекле четырех пустых пивных бутылок, беспорядочно нагроможденных
перед ним, еще одна, наполовину осушенная, стояла на полу, рядом с его
стулом. Он смотрел, как женщина - как она сказала, ее зовут? Джинджер? -
возвращается за стойку и начинает считать деньги в кассовом аппарате. Он
пробренчал несколько аккордов на лежащей у него на коленях обветшавшей
двенадцатиструнной гиббсоновской гитаре. Джинджер, подняв глаза, одарила
его мимолетным подобием улыбки и затем продолжила прерванные подсчеты.
Вик, буфетчик, здоровенный детина с рыжеватой бородой, держа на фут перед
собой шланг, мыл пивные кружки и подносы и слушал игру молодого человека.
Это были старые песни, но ни Джинджер, ни Вик, конечно, никогда их
раньше не слыхали, потому что их написал сам Нили. Некоторые из них были
лирическими, одни были завершенными, другие только отрывками, но каждая из
них имела свои особенности, тесно связанные с определенным событием или
чувством в его жизни. Они зарождались внутри него, в печенках, и наконец
вырвались наружу с большой болью и даже смущением через кончики пальцев,
голос и эту гитару. Он хорошо играл; несколько лет назад он оставил дом в
Небраске, присоединившись к группе музыкантов под именем "Миднайт
Рэмблерс", "Полночные гуляки", но вместе у них ничего толкового не
получилось и, в конце концов, их пути разошлись. Какое-то время он
зарабатывал неплохие деньги, играя в клубах и придорожных заведениях вроде
этого, но он плохо знал новые популярные песни, и люди явно предпочитали
пить, а не слушать. В основном он наигрывал пару своих мелодий для
владельцев клубов, а они пожимали плечами и смущенно говорили, что такая
музыка не пользуется особым спросом. Это, конечно, так и было, но он давно
решил, что будет играть либо свое, либо ничего, и за этот несколько
рискованный обет расплачивался случайными заработками, подобными тому, чем
он занимался в Вифаниином Грехе. Однако они приносили ему деньги, так что
жаловаться не было причин.
Время от времени, сидя в темном баре и глядя перед собой на
пепельницу, заполненную окурками, и пустые бутылки, выстроившиеся перед
ним, как друзья, которые приходят и уходят, - Нили мысленно возвращался в
прошлое. Голоса, образы, вкусы и запахи заставляли его сознание скользить
назад. Назад, через годы, через прожитые дни. Он вспоминал своего отца,
рослого компанейского мужчину, который предпочитал носить красные
ковбойские рубашки, игравшего на гитаре в джазовом оркестре под названием
"Тритоны" на деревенских карнавалах. От него Нили и узнал о музыке и
страданиях. Отец был алкоголиком, он пил по ночам и выл на луну, как
раненый пес;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59