Аморе тихонько окликнула его, но он, казалось, не слышал. Только когда она дотронулась до его руки, он открыл глаза и посмотрел на нее пустыми глазами. Потребовалось какое-то время, чтобы он ее узнал.
– Миледи, вы все еще здесь? – устало спросил он.
– Я ведь сказала, что без вас не уеду. Поедемте со мной! Вы достаточно сделали для бедняков, – умоляла она.
Он печально посмотрел на нее, и она заметила, что его глаза налиты кровью. Лицо еще больше осунулось, на веки легла синеватая тень.
– Аморе, моя милая Аморе, – сказал он надтреснутым голосом. – Слишком поздно! У меня чума!
Она молча смотрела на него, не понимая смысла произнесенных им слов, однако заметила, что его темные волосы, мокрые от пота, прилипли к вискам. Страдальческие конвульсии искажали лицо, а рука, державшая жезл, дрожала. И ей стало ясно, что он говорит правду. Кровь ее заледенела и комом собралась внутри.
– Нет, – покачала она головой, – этого не может быть.
– Увы, именно так. Все признаки болезни налицо. Мучительная головная боль, головокружение, боли в спине и конечностях. Я слаб, как старик, а левая нога болит так, что я почти не могу ходить.
Аморе все еще не могла говорить. Рефлекторно она хотела его поддержать, но он дернулся и, словно обороняясь, поднял руку.
– Нет! Не прикасайтесь ко мне! – выдавил он. – Вы должны уйти! Уезжайте из города. Вы ничего не можете для меня сделать.
– Но я не могу оставить вас здесь!
– Вы заразитесь. Уходите же. Я справлюсь!
Он сделал шаг, но, наступив на левую ногу, скривился от боли и снова оперся о стену.
– Это вы-то справитесь? – с упреком сказала Аморе. – Да вы едва держитесь на ногах. Вам не пройти и десяти шагов.
Прислонившись к стене, Иеремия раздраженно повернулся к ней.
– Да идите же наконец! – грубо приказал он. – Оставьте меня. Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.
– А я не хочу, чтобы вас отволокли в соседний приход и вы сдохли там где-нибудь в сточной канаве. Или вы хотите, чтобы всю оставшуюся жизнь у меня перед глазами стояла эта ужасная картина и мучило сознание, что я вас бросила? Вы не можете желать этого. Видите, вон моя карета. Позвольте мне по крайней мере отвезти вас домой.
Иеремия положил руку на лоб и устало закрыл глаза. Его оставляли последние силы.
– Ладно, – сдался он. – Отвезите меня в чумной барак.
– В чумной барак? Но он же для нищих. Почему не домой?
– Там я только всех заражу. В чумном бараке такой опасности нет. За мной будут ухаживать. Отвезите меня в чумной барак, и моя совесть будет спокойна.
Аморе нехотя согласилась. Она хотела помочь ему сесть в карету, но он опять отмахнулся:
– Нет! Не прикасайтесь ко мне.
Со стоном Иеремия опустился на переднее сиденье подальше от Аморе. По дороге она с беспокойством наблюдала за ним. Она еще не видела чумных, ничего не знала о проявлениях болезни, не замечала ничего особенного в состоянии иезуита и поэтому совсем не боялась его близости. Он сидел, закрыв глаза, как будто даже тусклый свет уличных фонарей причинял ему боль. Лицо его то и дело искажалось от боли, и несколько раз озноб прошел по всему телу. Лицо обмякло и сильно побледнело.
Солнце зашло, наступили сумерки. Когда карета остановилась в Мерилебоне перед чумным бараком, Иеремия приоткрыл глаза, но даже не попытался подняться. Аморе это устраивало.
– Подождите, я кого-нибудь позову, – сказала она, выходя из кареты.
Чумной барак представлял собой маленькое деревянное строение, его и сравнить нельзя было с большими каменными лазаретами, которые уже никого не удивляли на континенте. Единственное помещение барака даже не разгородили на отдельные палаты. Аморе вошла, и в нос ей ударило чудовищное зловоние, еще более тошнотворное, чем в Ньюгейтской тюрьме. Она сделала несколько шагов и в нерешительности осмотрелась. Больные лежали в тесноте на жалких тюфяках, которые при всем желании нельзя было назвать кроватями. Приглядевшись, Аморе увидела, что живые лежат в собственных испражнениях рядом с уже разлагающимися трупами. Никто за ними не ухаживал, не приносил еды, не говоря уже о лекарствах. Их одежда заражала даже тех, кого, возможно, по ошибке приняли за чумных. Барак оглашался стонами больных. Из дальнего угла вдруг раздался душераздирающий вопль как будто безумца. Аморе увидела цирюльника, щипцами прижимавшего раскаленное железо к нарыву под мышкой пациента. Тот ревел от боли и метался по тюфяку. Аморе чуть не вырвало, она прижала к лицу платок, отвернулась и увидела в дверях Иеремию, вошедшего следом. На его лице читались отвращение и ужас. Она поняла – даже он не имел представления о состоянии чумных бараков.
Аморе решительно взяла его за руку и повела назад к карете.
– Даже не думайте, что я оставлю вас в этом аду. С таким же успехом я могла бы всадить вам пулю в голову. Это было бы куда милосерднее.
Страх смерти был так силен, что он не сопротивлялся. Без возражений он залез в карету и рухнул на сиденье. Он весь дрожал от холода, хотя на город давила июльская жара.
Аморе велела кучеру ехать на Патерностер-роу. Когда они остановились перед цирюльней, Иеремия взял себя в руки и выдавил слабую улыбку.
– Вы действительно должны уехать из города, мадам. Не оставайтесь здесь ни одного дня дольше, прошу вас, обещайте мне!
– Я помогу вам войти в дом, – уклончиво ответила Аморе.
– Нет, я сам. Это всего несколько шагов. В операционной у меня лекарства, которые мне, несомненно, помогут.
С большим беспокойством она смотрела, как он вышел из кареты и с трудом потащился к двери. Иеремия не обернулся, хотя его очень мучило, что последние сказанные им слова были ложью. Возможно, упомянутые лекарства действительно помогли бы ему, но он умолчал, что они у него уже давно кончились. Он мог лишь уповать на Божью милость.
В цирюльне никого не оказалось. Иеремия как будто не заметил этого. Голова разламывалась от боли, в глазах все двоилось, от рук и ног не было никакого толку, они практически не слушались. Его сотрясал озноб. Он не знал, как ему удалось дойти до лестницы и подняться на второй этаж. От напряжения сердце бешено колотилось в груди. На полпути ему отказали ноги. Все завертелось перед глазами, все быстрее, быстрее, это был какой-то адский водоворот, увлекавший его в бездну. В отчаянии он поискал опоры и схватился за ступени. Сверху на него смотрели испуганные, широко открытые глаза подмастерья и горничной. Затем черная пропасть поглотила его.
Глава сорок седьмая
Иеремию преследовал бесконечный кошмар. Красный дракон, описанный в Откровении Иоанна Богослова, держал его в своих когтях и обдавал огненным дыханием. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь уклониться от заливавшего его огненного дождя. Неутолимая жажда снедала его, сжигала горло. Вдруг что-то прохладное, влажное коснулось его разгоряченного тела, угасило огонь и принесло облегчение. Дракон отполз в угол и затаился в ожидании удобного случая снова наброситься на него.
Он увидел седовласого мужчину. Его лицо показалось ему знакомым, но он не мог припомнить откуда. Где-то он ею уже видел, но где? Мужчина вопросительно посмотрел на него и спросил:
– Зачем вы позвали меня?
Иеремия зажмурился. Он что-то должен вспомнить, что-то очень важное! Он напряженно пытался думать, но не мог ухватить ни одну мысль. И вот опять подполз дракон, опаляя его своим пламенным дыханием. В ужасе Иеремия вскочил с кровати и попытался бежать. Зверь ринулся за ним, ударил его по ногам и повалил на пол. И снова он всеми силами отбивался, стараясь сбросить с себя навалившийся груз. Кто-то тащил его за руки и за ноги. Он не мог пошевелиться, как ни старался. Он был беспомощен, и чудовище могло делать с ним все, что хотело.
Шипя и брызгая слюной, дракон навалился на него, распялил свою огромную пасть и, вонзив когти в чресла, стал раздирать ногу. Он кричал, кричал от непереносимой муки. Что-то коснулось его губ, оросило горло и благотворно разлилось по телу. Боль ослабла, волны дурмана накатывали на него, уносили с собой... и дракон превратился в квохчущую курицу.
До него донесся шум, монотонные непонятные звуки. Они ненадолго затихали, затем раздавались снова. Он долго прислушивался и наконец понял, что это не часть кошмара, а реальность. И понял, что это погребальный звон колоколов собора Святого Павла по умершим от чумы.
Чья-то рука погладила его лоб. И как ни был слаб его рассудок, он понял: это тоже реальность. Он открыл глаза и сперва увидел лишь расплывчатые очертания. Постепенно то, что он видел, становилось более отчетливым. Окно, в окно светит солнце, стены, они обиты темным деревом, сверху балдахин, полуопущенный полог... он лежит в кровати. Возле него женщина, она улыбается ему лучистыми глазами. Он смотрел на нее и пытался свести воедино черные глаза, правильные черты, приоткрытый рот. Из памяти выплыло имя.
– Аморе, – выдохнул он, узнав ее.
– Все худшее позади, натер, – тихо сказала она. – Теперь вам нужно спать и набираться сил.
Она приподняла ему голову. Что-то теплое, приятное коснулось его губ, он с жадностью начал пить, вдруг почувствовав голод. Затем усталость обволокла его, и он спокойно уснул.
И снова перед глазами всплыло лицо мужчины. Он пристально всматривался в него, пытаясь понять, кому оно принадлежит.
– Вы звали меня, – сказал седовласый. – Что вы хотите мне сообщить?
Иеремия попытался вспомнить. Это важно, невероятно важно! Речь шла о жизни и смерти. Его мысли блуждали по лабиринтам памяти, но просвета не было. Он потерял нить и снова погрузился в хаос, ничего не понимая.
И опять короткие минуты ясного сознания сменял долгий глубокий сон. Но настал момент, и Иеремии удалось пошевелить членами, парализованными слабостью, поднять руку, повернуть голову и сесть. Только сейчас он понял, что лежит в собственной кровати на Патерностер-роу. Все было по-прежнему... Только вот какие-то льняные повязки, намотанные на столбы балдахина... Иеремия посмотрел на свои руки, кожа на них была содрана.
– У вас был жар, вы хотели куда-то бежать. Мне ничего не оставалось, как привязать вас, – мягко произнес женский голос.
– Аморе... Вы все это время были здесь?
Она присела к нему на кровать и ясно улыбнулась.
– Вы в самом деле могли подумать, что я брошу вас? Я знаю, что эта болезнь делает с человеческим рассудком, как несчастные прыгают из окон, разбивают себе головы о стену. Я заглянула к вам через день после того, как довезла вас. Вы без сознания лежали в своей комнате. Дежурный цирюльник пустил вам кровь, и вы потеряли сознание. Подмастерье, ученик и горничная сбежали. Не было никого, кто мог бы за вами ухаживать, поэтому я осталась.
– Сколько прошло времени?
– Почти три недели.
– И вы не заразились?
– Нет, со мной все в порядке.
– Тогда уходите сейчас же. Опасность еще не миновала.
– А вот этого я не могу, даже если бы хотела, – возразила Аморе. – Констебль запер меня вместе с вами. На наружной стороне двери висячий замок, окна заколочены, перед домом стоит охранник.
Иеремия почувствовал угрызения совести:
– Простите меня, я так неблагодарен. Я не знаю, почему еще жив, но этим чудом, без сомнения, обязан вам. Вы не врач, но, судя по всему, все делали правильно.
– Я делала только то, чему научилась от вас. Вы тогда подробно рассказывали мне, как лечили судью Трелонея, я так и поступала. Пыталась снизить жар, заворачивала вас в мокрые полотенца, давала отвар коры ивы. Хотя ее трудно было найти. Моему кучеру пришлось объехать бессчетное количество аптек.
Иеремия повернулся на бок, так ему казалось удобнее, но резкая боль пронзила низ живота слева, и он застонал.
– У вас глубокая рана там, где был бубон, – объяснила Аморе. – Он причинял вам ужасную боль. Вы начинали кричать при малейшем прикосновении. Я не знала, что делать, но, к счастью, о вас зашел справиться патер Лашер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
– Миледи, вы все еще здесь? – устало спросил он.
– Я ведь сказала, что без вас не уеду. Поедемте со мной! Вы достаточно сделали для бедняков, – умоляла она.
Он печально посмотрел на нее, и она заметила, что его глаза налиты кровью. Лицо еще больше осунулось, на веки легла синеватая тень.
– Аморе, моя милая Аморе, – сказал он надтреснутым голосом. – Слишком поздно! У меня чума!
Она молча смотрела на него, не понимая смысла произнесенных им слов, однако заметила, что его темные волосы, мокрые от пота, прилипли к вискам. Страдальческие конвульсии искажали лицо, а рука, державшая жезл, дрожала. И ей стало ясно, что он говорит правду. Кровь ее заледенела и комом собралась внутри.
– Нет, – покачала она головой, – этого не может быть.
– Увы, именно так. Все признаки болезни налицо. Мучительная головная боль, головокружение, боли в спине и конечностях. Я слаб, как старик, а левая нога болит так, что я почти не могу ходить.
Аморе все еще не могла говорить. Рефлекторно она хотела его поддержать, но он дернулся и, словно обороняясь, поднял руку.
– Нет! Не прикасайтесь ко мне! – выдавил он. – Вы должны уйти! Уезжайте из города. Вы ничего не можете для меня сделать.
– Но я не могу оставить вас здесь!
– Вы заразитесь. Уходите же. Я справлюсь!
Он сделал шаг, но, наступив на левую ногу, скривился от боли и снова оперся о стену.
– Это вы-то справитесь? – с упреком сказала Аморе. – Да вы едва держитесь на ногах. Вам не пройти и десяти шагов.
Прислонившись к стене, Иеремия раздраженно повернулся к ней.
– Да идите же наконец! – грубо приказал он. – Оставьте меня. Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.
– А я не хочу, чтобы вас отволокли в соседний приход и вы сдохли там где-нибудь в сточной канаве. Или вы хотите, чтобы всю оставшуюся жизнь у меня перед глазами стояла эта ужасная картина и мучило сознание, что я вас бросила? Вы не можете желать этого. Видите, вон моя карета. Позвольте мне по крайней мере отвезти вас домой.
Иеремия положил руку на лоб и устало закрыл глаза. Его оставляли последние силы.
– Ладно, – сдался он. – Отвезите меня в чумной барак.
– В чумной барак? Но он же для нищих. Почему не домой?
– Там я только всех заражу. В чумном бараке такой опасности нет. За мной будут ухаживать. Отвезите меня в чумной барак, и моя совесть будет спокойна.
Аморе нехотя согласилась. Она хотела помочь ему сесть в карету, но он опять отмахнулся:
– Нет! Не прикасайтесь ко мне.
Со стоном Иеремия опустился на переднее сиденье подальше от Аморе. По дороге она с беспокойством наблюдала за ним. Она еще не видела чумных, ничего не знала о проявлениях болезни, не замечала ничего особенного в состоянии иезуита и поэтому совсем не боялась его близости. Он сидел, закрыв глаза, как будто даже тусклый свет уличных фонарей причинял ему боль. Лицо его то и дело искажалось от боли, и несколько раз озноб прошел по всему телу. Лицо обмякло и сильно побледнело.
Солнце зашло, наступили сумерки. Когда карета остановилась в Мерилебоне перед чумным бараком, Иеремия приоткрыл глаза, но даже не попытался подняться. Аморе это устраивало.
– Подождите, я кого-нибудь позову, – сказала она, выходя из кареты.
Чумной барак представлял собой маленькое деревянное строение, его и сравнить нельзя было с большими каменными лазаретами, которые уже никого не удивляли на континенте. Единственное помещение барака даже не разгородили на отдельные палаты. Аморе вошла, и в нос ей ударило чудовищное зловоние, еще более тошнотворное, чем в Ньюгейтской тюрьме. Она сделала несколько шагов и в нерешительности осмотрелась. Больные лежали в тесноте на жалких тюфяках, которые при всем желании нельзя было назвать кроватями. Приглядевшись, Аморе увидела, что живые лежат в собственных испражнениях рядом с уже разлагающимися трупами. Никто за ними не ухаживал, не приносил еды, не говоря уже о лекарствах. Их одежда заражала даже тех, кого, возможно, по ошибке приняли за чумных. Барак оглашался стонами больных. Из дальнего угла вдруг раздался душераздирающий вопль как будто безумца. Аморе увидела цирюльника, щипцами прижимавшего раскаленное железо к нарыву под мышкой пациента. Тот ревел от боли и метался по тюфяку. Аморе чуть не вырвало, она прижала к лицу платок, отвернулась и увидела в дверях Иеремию, вошедшего следом. На его лице читались отвращение и ужас. Она поняла – даже он не имел представления о состоянии чумных бараков.
Аморе решительно взяла его за руку и повела назад к карете.
– Даже не думайте, что я оставлю вас в этом аду. С таким же успехом я могла бы всадить вам пулю в голову. Это было бы куда милосерднее.
Страх смерти был так силен, что он не сопротивлялся. Без возражений он залез в карету и рухнул на сиденье. Он весь дрожал от холода, хотя на город давила июльская жара.
Аморе велела кучеру ехать на Патерностер-роу. Когда они остановились перед цирюльней, Иеремия взял себя в руки и выдавил слабую улыбку.
– Вы действительно должны уехать из города, мадам. Не оставайтесь здесь ни одного дня дольше, прошу вас, обещайте мне!
– Я помогу вам войти в дом, – уклончиво ответила Аморе.
– Нет, я сам. Это всего несколько шагов. В операционной у меня лекарства, которые мне, несомненно, помогут.
С большим беспокойством она смотрела, как он вышел из кареты и с трудом потащился к двери. Иеремия не обернулся, хотя его очень мучило, что последние сказанные им слова были ложью. Возможно, упомянутые лекарства действительно помогли бы ему, но он умолчал, что они у него уже давно кончились. Он мог лишь уповать на Божью милость.
В цирюльне никого не оказалось. Иеремия как будто не заметил этого. Голова разламывалась от боли, в глазах все двоилось, от рук и ног не было никакого толку, они практически не слушались. Его сотрясал озноб. Он не знал, как ему удалось дойти до лестницы и подняться на второй этаж. От напряжения сердце бешено колотилось в груди. На полпути ему отказали ноги. Все завертелось перед глазами, все быстрее, быстрее, это был какой-то адский водоворот, увлекавший его в бездну. В отчаянии он поискал опоры и схватился за ступени. Сверху на него смотрели испуганные, широко открытые глаза подмастерья и горничной. Затем черная пропасть поглотила его.
Глава сорок седьмая
Иеремию преследовал бесконечный кошмар. Красный дракон, описанный в Откровении Иоанна Богослова, держал его в своих когтях и обдавал огненным дыханием. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь уклониться от заливавшего его огненного дождя. Неутолимая жажда снедала его, сжигала горло. Вдруг что-то прохладное, влажное коснулось его разгоряченного тела, угасило огонь и принесло облегчение. Дракон отполз в угол и затаился в ожидании удобного случая снова наброситься на него.
Он увидел седовласого мужчину. Его лицо показалось ему знакомым, но он не мог припомнить откуда. Где-то он ею уже видел, но где? Мужчина вопросительно посмотрел на него и спросил:
– Зачем вы позвали меня?
Иеремия зажмурился. Он что-то должен вспомнить, что-то очень важное! Он напряженно пытался думать, но не мог ухватить ни одну мысль. И вот опять подполз дракон, опаляя его своим пламенным дыханием. В ужасе Иеремия вскочил с кровати и попытался бежать. Зверь ринулся за ним, ударил его по ногам и повалил на пол. И снова он всеми силами отбивался, стараясь сбросить с себя навалившийся груз. Кто-то тащил его за руки и за ноги. Он не мог пошевелиться, как ни старался. Он был беспомощен, и чудовище могло делать с ним все, что хотело.
Шипя и брызгая слюной, дракон навалился на него, распялил свою огромную пасть и, вонзив когти в чресла, стал раздирать ногу. Он кричал, кричал от непереносимой муки. Что-то коснулось его губ, оросило горло и благотворно разлилось по телу. Боль ослабла, волны дурмана накатывали на него, уносили с собой... и дракон превратился в квохчущую курицу.
До него донесся шум, монотонные непонятные звуки. Они ненадолго затихали, затем раздавались снова. Он долго прислушивался и наконец понял, что это не часть кошмара, а реальность. И понял, что это погребальный звон колоколов собора Святого Павла по умершим от чумы.
Чья-то рука погладила его лоб. И как ни был слаб его рассудок, он понял: это тоже реальность. Он открыл глаза и сперва увидел лишь расплывчатые очертания. Постепенно то, что он видел, становилось более отчетливым. Окно, в окно светит солнце, стены, они обиты темным деревом, сверху балдахин, полуопущенный полог... он лежит в кровати. Возле него женщина, она улыбается ему лучистыми глазами. Он смотрел на нее и пытался свести воедино черные глаза, правильные черты, приоткрытый рот. Из памяти выплыло имя.
– Аморе, – выдохнул он, узнав ее.
– Все худшее позади, натер, – тихо сказала она. – Теперь вам нужно спать и набираться сил.
Она приподняла ему голову. Что-то теплое, приятное коснулось его губ, он с жадностью начал пить, вдруг почувствовав голод. Затем усталость обволокла его, и он спокойно уснул.
И снова перед глазами всплыло лицо мужчины. Он пристально всматривался в него, пытаясь понять, кому оно принадлежит.
– Вы звали меня, – сказал седовласый. – Что вы хотите мне сообщить?
Иеремия попытался вспомнить. Это важно, невероятно важно! Речь шла о жизни и смерти. Его мысли блуждали по лабиринтам памяти, но просвета не было. Он потерял нить и снова погрузился в хаос, ничего не понимая.
И опять короткие минуты ясного сознания сменял долгий глубокий сон. Но настал момент, и Иеремии удалось пошевелить членами, парализованными слабостью, поднять руку, повернуть голову и сесть. Только сейчас он понял, что лежит в собственной кровати на Патерностер-роу. Все было по-прежнему... Только вот какие-то льняные повязки, намотанные на столбы балдахина... Иеремия посмотрел на свои руки, кожа на них была содрана.
– У вас был жар, вы хотели куда-то бежать. Мне ничего не оставалось, как привязать вас, – мягко произнес женский голос.
– Аморе... Вы все это время были здесь?
Она присела к нему на кровать и ясно улыбнулась.
– Вы в самом деле могли подумать, что я брошу вас? Я знаю, что эта болезнь делает с человеческим рассудком, как несчастные прыгают из окон, разбивают себе головы о стену. Я заглянула к вам через день после того, как довезла вас. Вы без сознания лежали в своей комнате. Дежурный цирюльник пустил вам кровь, и вы потеряли сознание. Подмастерье, ученик и горничная сбежали. Не было никого, кто мог бы за вами ухаживать, поэтому я осталась.
– Сколько прошло времени?
– Почти три недели.
– И вы не заразились?
– Нет, со мной все в порядке.
– Тогда уходите сейчас же. Опасность еще не миновала.
– А вот этого я не могу, даже если бы хотела, – возразила Аморе. – Констебль запер меня вместе с вами. На наружной стороне двери висячий замок, окна заколочены, перед домом стоит охранник.
Иеремия почувствовал угрызения совести:
– Простите меня, я так неблагодарен. Я не знаю, почему еще жив, но этим чудом, без сомнения, обязан вам. Вы не врач, но, судя по всему, все делали правильно.
– Я делала только то, чему научилась от вас. Вы тогда подробно рассказывали мне, как лечили судью Трелонея, я так и поступала. Пыталась снизить жар, заворачивала вас в мокрые полотенца, давала отвар коры ивы. Хотя ее трудно было найти. Моему кучеру пришлось объехать бессчетное количество аптек.
Иеремия повернулся на бок, так ему казалось удобнее, но резкая боль пронзила низ живота слева, и он застонал.
– У вас глубокая рана там, где был бубон, – объяснила Аморе. – Он причинял вам ужасную боль. Вы начинали кричать при малейшем прикосновении. Я не знала, что делать, но, к счастью, о вас зашел справиться патер Лашер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61