— Ее взял к себе на это время институтский шофер...
— Неправда! — вскрикнула Эмма. — Я все знаю. Сумасшедший Тэрада убил ее!
Это действительно было так. Тэрада, считая, что кошки, как и крысы, могут быть переносчиками чумы, отравил любимицу Эммы. И девушка, со своей обостренной чувствительностью, сразу почувствовала в словах Кохиямы фальшь.
Она ушла в свою комнату, и вскоре оттуда послышались оглушительные звуки стереофонического проигрывателя. Вероятно, Эмма включила его в надежде отвлечься и сейчас, возможно, даже танцевала, оставшись в комнате одна.
Но когда Кохияма через некоторое время, не спрашивая разрешения, приоткрыл дверь в ее комнату, он увидел совсем иную картину. Эмма сидела посреди комнаты на ковре и под грохот музыки тихо плакала.
Произошло это в тот же вечер. Кохияма решил, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент, чтобы проникнуть в кабинет на втором этаже. Дело в том, что Тэрада спустился вниз: к нему пришли Хамура из третьей квартиры и Нисидзака, живший в квартире номер четыре. Катасэ и Муракоси тоже были там.
Хамура, атлетического сложения человек, был управляющий делами института. Он жил в институтском доме с женой и маленькой дочерью, которая только начинала ходить. Нисидзака — бывший профессор медицинского факультета университета Тоё —недавно вышел в отставку и теперь занялся патогенной микробиологией. А вообще-то он был известным специалистом теоретиком. Жили они вдвоем с престарелой женой в доме, волею судеб превращенном в чумной изолятор.
Соседи собрались по деловому и не очень приятному поводу, но живой, веселый Хамура задал непринужденный тон.
— Запрещение выходить из дому как принудительная санитарно-профи-лактическая мера, — с глубокомысленным видом солидно начал Хамура, — впервые было осуществлено еще в начале семнадцатого века, в год восшествия на престол английского короля Якова I. В середине семнадцатого столетия в Лондоне снова свирепствовала эпидемия чумы, но я имею в виду эпидемию в начале века. Тогда был издан указ, запрещавший появляться на улице тем, у кого были больные среди близких. Это был любопытный указ, поскольку в нем речь шла о мерах по пресечению эпидемии и предусматривалась даже материальная помощь больным.
— Да, — несколько смущенно произнес Муракоси. — Об этом можно прочесть в "Записках об эпидемии" Даниеля Дефо, автора "Робинзона Крузо".
— Вот вы и раскрыли источник моей эрудиции! — расхохотался Хамура.
— У Дефо, возможно, преобладает литературный вымысел, — вмешался профессор Нисидзака. — Но факты изоляции больных и их семей в домах, так же как и факты сожжения жилищ после смерги больных, известны с еще более древних времен.
— Однако по поводу нашей изоляции не было никаких правительственных распоряжений, — заметал Катасэ. — Так что у нас режим, по-видимому, более свободный и демократичный.
— Свобода и демократия — вещь прекрасная, но закон есть закон. — Тэрада скривил губы в усмешке.
Его ироническое замечание подействовало на всех отрезвляюще, и разговор принял деловой характер. Речь шла о том, чтобы продукты доставлялись институтом не через день, а ежедневно, так как молоко, овощи и рыбу желательно было получать самые свежие. Потом они заговорили о том, что следовало бы общими усилиями вырыть во дворе яму для кухонных отбросов.
Пока шли эти разговоры, Кохияма пробрался на второй этаж. Он проскользнул так тихо, что даже Эмма, сидевшая в своей комнате, по-видимому, ничего не услышана. По обе стороны коридора, который закапчивался верандой, выходившей в парк, были расположены друг против друга две комнаты. Одна из них была кабинетом-лабораторией Убукаты. Как Кохияма и ожидал, дверь в кабинет была не заперта. Он тихонько толкнул дверь и вошел. Просторную комнату, в которой царил беспорядок, тускло освещал лишь небольшой торшер, стоявший у самого окна. Вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные книгами по медицине. Посреди комнаты он увидел большой лабораторный стол, на котором поблескивали пробирки, колбы, мензурки, стояли микроскоп и лабораторные весы. Несколько пробирок в стойках были наполнены какой-то жидкостью, а в глубокой металлической миске застыла странного вида студенистая масса.
Хотя Кохияма и не был специалистом, но он с первого взгляда определил, что это питательная среда для выращивания бактерий. "Возможно, здесь выращиваются чумные палочки!" — невольно подумал Кохияма и почувствовал, как у него немеют ноги.
Но, собственно, для какой цели Тэраде могло это понадобиться? Ведь Убукага, если верить Тэраде, занимался проблемой устойчивости кишечной палочки. Может быть, его тему называли так лишь для отвода глаз, а на самом деле он исследовал чумную бациллу?!
Вот стоит эта чашка со студенистой массой, где, возможно, гнездятся и с чудовищной быстротой размножаются возбудители страшной болезни. Преодолевая страх, Кохияма медленно подошел к столу.
Внезапно громко зазвонил телефон. Кохияма застыл на месте, отыскивая глазами аппарат. Телефон стоял на столике возле окна, тень от двери падала на него, и его не сразу можно было разглядеть. Тут же, рядом с телефоном валялись листки с какими-то записями и формулами, статьи на немецком
языке, бумаги. Внезапно взгляд Кохиямы остановился на одной точке. Он не верил своим глазам. Пришпиленный кнопкой к стене, над столом висел потрепанный, вылинявший японский национальный флаг.
— Прошу прощения, Кохияма-кун, — раздался вдруг за его спиной голос Тэрады. Кохияма обернулся. Тэрада обдал его ненавидящим взглядом и подскочил к телефону. Вначале он говорил только "да" и "нет". Но вот он наконец произнес: "К сожалению, еще нет. Пусть подождут!" — и повесил трубку. Затем он повернулся к Кохияме и, указывая на металлическую тарелку на лабораторном столе, сказал:
— Вам эта штука, наверное, кажется подозрительной, да? —Держа в левой руке чашку с бактериальной культурой, он взял в правую платиновый стержень с длинной рукояткой, простерилизовал его на огне спиртовки и стал сосредоточенно помешивать верхний слой студенистой массы. И вдруг, к удивлению Кохиямы, кончиком языка Тэрада лизнул платиновый стержень.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень вкусно, но такова уж кишечная палочка. Ничего не поделаешь. Не желаете ли попробовать?
Ухмыльнувшись, Тэрада выпрямился но весь рост и, надвигаясь на Кохияму, стал теснить его из кабинета. Кохияма пятился назад, пока не оказался в коридоре.
— Здесь опасно, — заключил Тэрада. — Хоть это и обыкновенные кишечные лапочки, но с ними тоже шутки плохи. Они устойчивы к сульфамидным препаратам и к таким антибиотикам, как стрептомицин и тетрациклин..
— Значит, если они попадут в организм, то избавиться от них невозможно?
— Мало того, — отвечал Тэрада. — Недавно установлено и другое: если заразиться дизентерией, то свойство устойчивости к антибиотикам этих бактерий передается в кишечнике и дизентерийной бацилле.
— И происходит это в самом кишечнике?
— Ничего удивительного. Ведь и кишечные палочки и дизентерийная бацилла попадают в организм через рот и живут в желудке. В общем, если я теперь заболею дизентерией, то мне уже никакие лекарства не помогут.
— Это просто ужасно! — воскликнул Кохияма. — Но разве Убуката-сан занимался этим?
— Отнюдь нет! Отнюдь нет! — энергично замотал головой Тэрада. — Ведь я, кажется, уже говорил вам, что его работа носила чисто теоретический характер. Он занимался генетическими исследованиями фактора устойчивости кишечной палочки.
— А вы не могли бы мне подробнее рассказать об этом пресловутом факторе К?
— Нет, друг мой, на это понадобилось бы не меньше двух-трех часов. Поговорим лучше о том, что вас больше интересует.
— Вы опять уклоняетесь от разговора?
— Нисколько. Просто у меня пока нет времени. Да и вообще ведь вас, кажется, интересовал главным образом роман Убукаты с иностранкой? Или "исследование" этой темы больше не занимаег вас?
— Нет, почему же...
— В таком случае пройдемте со мной.
Тэрада ввел Кохияму в комнату напротив. Здесь царил еще больший беспорядок, чем в кабинете. Кругом было столько всякого хлама, что негде было ногу поставить. Вдоль стен громоздились стопки медицинских журналов и книг, коробки с лабораторной посудой и инструментами, пустые ящики из-под препаратов. Никаких признаков того, что эта комната когда-то была спальней Эммы. Странно выглядел здесь большой, с облупившейся эмалью старомодный холодильник, стоявший у стены и свирепо гудевший.
— Вам, наверное, хотелось бы заглянуть внутрь этого чудовища? — криво улыбнулся Тэрада. — Напрасные усилия: холодильник на замке.
Продолжая усмехаться, он извлек из какого-то угла бутылку виски, достал две чашки и поставил на перевернутый пустой ящик. Потом он налил воды из крана, торчавшего рядом с холодильником.
Они уселись друг против друга па мягких стульях с выпиравшими под обивкой пружинами, и между ними вдруг возникла какая-то странная близость, хотя они по-прежнему были врагами.
— Отучилось все это осенью, сразу после окончания воины. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф... — Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.
Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуапь, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и еще с довоенных времен проживало много японцев.
Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средст работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими фаждаиами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращенных в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результат недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.
Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо "недостаточное питание" писали "нарушение питания". Таким образом, как бы подчеркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.
"Нарушение питания" — это был послевоенный неологизм, позволявши и прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.
Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты лля изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своем отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена. Но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Неправда! — вскрикнула Эмма. — Я все знаю. Сумасшедший Тэрада убил ее!
Это действительно было так. Тэрада, считая, что кошки, как и крысы, могут быть переносчиками чумы, отравил любимицу Эммы. И девушка, со своей обостренной чувствительностью, сразу почувствовала в словах Кохиямы фальшь.
Она ушла в свою комнату, и вскоре оттуда послышались оглушительные звуки стереофонического проигрывателя. Вероятно, Эмма включила его в надежде отвлечься и сейчас, возможно, даже танцевала, оставшись в комнате одна.
Но когда Кохияма через некоторое время, не спрашивая разрешения, приоткрыл дверь в ее комнату, он увидел совсем иную картину. Эмма сидела посреди комнаты на ковре и под грохот музыки тихо плакала.
Произошло это в тот же вечер. Кохияма решил, что сейчас, пожалуй, самый подходящий момент, чтобы проникнуть в кабинет на втором этаже. Дело в том, что Тэрада спустился вниз: к нему пришли Хамура из третьей квартиры и Нисидзака, живший в квартире номер четыре. Катасэ и Муракоси тоже были там.
Хамура, атлетического сложения человек, был управляющий делами института. Он жил в институтском доме с женой и маленькой дочерью, которая только начинала ходить. Нисидзака — бывший профессор медицинского факультета университета Тоё —недавно вышел в отставку и теперь занялся патогенной микробиологией. А вообще-то он был известным специалистом теоретиком. Жили они вдвоем с престарелой женой в доме, волею судеб превращенном в чумной изолятор.
Соседи собрались по деловому и не очень приятному поводу, но живой, веселый Хамура задал непринужденный тон.
— Запрещение выходить из дому как принудительная санитарно-профи-лактическая мера, — с глубокомысленным видом солидно начал Хамура, — впервые было осуществлено еще в начале семнадцатого века, в год восшествия на престол английского короля Якова I. В середине семнадцатого столетия в Лондоне снова свирепствовала эпидемия чумы, но я имею в виду эпидемию в начале века. Тогда был издан указ, запрещавший появляться на улице тем, у кого были больные среди близких. Это был любопытный указ, поскольку в нем речь шла о мерах по пресечению эпидемии и предусматривалась даже материальная помощь больным.
— Да, — несколько смущенно произнес Муракоси. — Об этом можно прочесть в "Записках об эпидемии" Даниеля Дефо, автора "Робинзона Крузо".
— Вот вы и раскрыли источник моей эрудиции! — расхохотался Хамура.
— У Дефо, возможно, преобладает литературный вымысел, — вмешался профессор Нисидзака. — Но факты изоляции больных и их семей в домах, так же как и факты сожжения жилищ после смерги больных, известны с еще более древних времен.
— Однако по поводу нашей изоляции не было никаких правительственных распоряжений, — заметал Катасэ. — Так что у нас режим, по-видимому, более свободный и демократичный.
— Свобода и демократия — вещь прекрасная, но закон есть закон. — Тэрада скривил губы в усмешке.
Его ироническое замечание подействовало на всех отрезвляюще, и разговор принял деловой характер. Речь шла о том, чтобы продукты доставлялись институтом не через день, а ежедневно, так как молоко, овощи и рыбу желательно было получать самые свежие. Потом они заговорили о том, что следовало бы общими усилиями вырыть во дворе яму для кухонных отбросов.
Пока шли эти разговоры, Кохияма пробрался на второй этаж. Он проскользнул так тихо, что даже Эмма, сидевшая в своей комнате, по-видимому, ничего не услышана. По обе стороны коридора, который закапчивался верандой, выходившей в парк, были расположены друг против друга две комнаты. Одна из них была кабинетом-лабораторией Убукаты. Как Кохияма и ожидал, дверь в кабинет была не заперта. Он тихонько толкнул дверь и вошел. Просторную комнату, в которой царил беспорядок, тускло освещал лишь небольшой торшер, стоявший у самого окна. Вдоль стен тянулись книжные полки, заставленные книгами по медицине. Посреди комнаты он увидел большой лабораторный стол, на котором поблескивали пробирки, колбы, мензурки, стояли микроскоп и лабораторные весы. Несколько пробирок в стойках были наполнены какой-то жидкостью, а в глубокой металлической миске застыла странного вида студенистая масса.
Хотя Кохияма и не был специалистом, но он с первого взгляда определил, что это питательная среда для выращивания бактерий. "Возможно, здесь выращиваются чумные палочки!" — невольно подумал Кохияма и почувствовал, как у него немеют ноги.
Но, собственно, для какой цели Тэраде могло это понадобиться? Ведь Убукага, если верить Тэраде, занимался проблемой устойчивости кишечной палочки. Может быть, его тему называли так лишь для отвода глаз, а на самом деле он исследовал чумную бациллу?!
Вот стоит эта чашка со студенистой массой, где, возможно, гнездятся и с чудовищной быстротой размножаются возбудители страшной болезни. Преодолевая страх, Кохияма медленно подошел к столу.
Внезапно громко зазвонил телефон. Кохияма застыл на месте, отыскивая глазами аппарат. Телефон стоял на столике возле окна, тень от двери падала на него, и его не сразу можно было разглядеть. Тут же, рядом с телефоном валялись листки с какими-то записями и формулами, статьи на немецком
языке, бумаги. Внезапно взгляд Кохиямы остановился на одной точке. Он не верил своим глазам. Пришпиленный кнопкой к стене, над столом висел потрепанный, вылинявший японский национальный флаг.
— Прошу прощения, Кохияма-кун, — раздался вдруг за его спиной голос Тэрады. Кохияма обернулся. Тэрада обдал его ненавидящим взглядом и подскочил к телефону. Вначале он говорил только "да" и "нет". Но вот он наконец произнес: "К сожалению, еще нет. Пусть подождут!" — и повесил трубку. Затем он повернулся к Кохияме и, указывая на металлическую тарелку на лабораторном столе, сказал:
— Вам эта штука, наверное, кажется подозрительной, да? —Держа в левой руке чашку с бактериальной культурой, он взял в правую платиновый стержень с длинной рукояткой, простерилизовал его на огне спиртовки и стал сосредоточенно помешивать верхний слой студенистой массы. И вдруг, к удивлению Кохиямы, кончиком языка Тэрада лизнул платиновый стержень.
— Нельзя сказать, чтобы это было очень вкусно, но такова уж кишечная палочка. Ничего не поделаешь. Не желаете ли попробовать?
Ухмыльнувшись, Тэрада выпрямился но весь рост и, надвигаясь на Кохияму, стал теснить его из кабинета. Кохияма пятился назад, пока не оказался в коридоре.
— Здесь опасно, — заключил Тэрада. — Хоть это и обыкновенные кишечные лапочки, но с ними тоже шутки плохи. Они устойчивы к сульфамидным препаратам и к таким антибиотикам, как стрептомицин и тетрациклин..
— Значит, если они попадут в организм, то избавиться от них невозможно?
— Мало того, — отвечал Тэрада. — Недавно установлено и другое: если заразиться дизентерией, то свойство устойчивости к антибиотикам этих бактерий передается в кишечнике и дизентерийной бацилле.
— И происходит это в самом кишечнике?
— Ничего удивительного. Ведь и кишечные палочки и дизентерийная бацилла попадают в организм через рот и живут в желудке. В общем, если я теперь заболею дизентерией, то мне уже никакие лекарства не помогут.
— Это просто ужасно! — воскликнул Кохияма. — Но разве Убуката-сан занимался этим?
— Отнюдь нет! Отнюдь нет! — энергично замотал головой Тэрада. — Ведь я, кажется, уже говорил вам, что его работа носила чисто теоретический характер. Он занимался генетическими исследованиями фактора устойчивости кишечной палочки.
— А вы не могли бы мне подробнее рассказать об этом пресловутом факторе К?
— Нет, друг мой, на это понадобилось бы не меньше двух-трех часов. Поговорим лучше о том, что вас больше интересует.
— Вы опять уклоняетесь от разговора?
— Нисколько. Просто у меня пока нет времени. Да и вообще ведь вас, кажется, интересовал главным образом роман Убукаты с иностранкой? Или "исследование" этой темы больше не занимаег вас?
— Нет, почему же...
— В таком случае пройдемте со мной.
Тэрада ввел Кохияму в комнату напротив. Здесь царил еще больший беспорядок, чем в кабинете. Кругом было столько всякого хлама, что негде было ногу поставить. Вдоль стен громоздились стопки медицинских журналов и книг, коробки с лабораторной посудой и инструментами, пустые ящики из-под препаратов. Никаких признаков того, что эта комната когда-то была спальней Эммы. Странно выглядел здесь большой, с облупившейся эмалью старомодный холодильник, стоявший у стены и свирепо гудевший.
— Вам, наверное, хотелось бы заглянуть внутрь этого чудовища? — криво улыбнулся Тэрада. — Напрасные усилия: холодильник на замке.
Продолжая усмехаться, он извлек из какого-то угла бутылку виски, достал две чашки и поставил на перевернутый пустой ящик. Потом он налил воды из крана, торчавшего рядом с холодильником.
Они уселись друг против друга па мягких стульях с выпиравшими под обивкой пружинами, и между ними вдруг возникла какая-то странная близость, хотя они по-прежнему были врагами.
— Отучилось все это осенью, сразу после окончания воины. Я работал тогда в Комитете помощи беженцам, который был создан японскими резидентами в Харбине, и занимался борьбой с эпидемией. Дело в том, что свирепствовал тиф... — Казалось бы, воспоминания о былом, о грустном должны были быть ему дороги, но Тэрада говорил сухо и равнодушно.
Харбинский комитет помощи беженцам находился на улице Дидуапь, в районе Даоли. В этом международном городе с миллионным населением насчитывалось около тридцати национальностей и еще с довоенных времен проживало много японцев.
Тэрада некоторое время прятался у одного своего знакомого, который на год раньше его окончил медицинский факультет Мукденского университета, практиковал в Харбине и был влиятельным лицом в японской колонии. Когда начался тиф, этот знакомый устроил Тэраду в Комитет помощи беженцам. Санитарный отдел комитета состоял из двух отделений: лечебного и противоэпидемического. Однако из-за крайнего недостатка медикаментов, а также дезинфекционных средст работа ни одного из этих отделений по-настоящему не была налажена. Японцы, которые до поражения числились маньчжурскими фаждаиами японского происхождения, были эвакуированы из пограничных маньчжуро-советских районов и размещены в Харбине в школах, храмах и других зданиях, превращенных в общежития. Нередки были случаи смерти от голода. В результат недоедания сопротивляемость организма резко понижалась, обострялись хронические заболевания и дело часто кончалось переселением на тот свет.
Врачам лечебного отделения не оставалось ничего иного, как прописывать аспирин или слабительное или ограничиваться советами соблюдать постельный режим и получше питаться. Сульфамидные препараты были на вес золота. Боясь вызвать раздражение у советского командования, в медицинских заключениях вместо "недостаточное питание" писали "нарушение питания". Таким образом, как бы подчеркивалось, что оккупационные власти ответственности ни за что не несут.
"Нарушение питания" — это был послевоенный неологизм, позволявши и прятать неприятную истину за трусливой, обтекаемой формулировкой.
Не лучше обстояло дело и в противоэпидемическом отделении. Тэрада мог рассчитывать лишь на самое элементарное оборудование и препараты лля изготовления вакцин и сывороток, которые он похитил в своем отряде. Основная база 731-го отряда, расположенная вне Харбина, была разрушена и целиком уничтожена. Но филиал, где служил Тэрада, находился в городе. После того как важнейшие документы были сожжены, а инструменты и препараты упакованы, основной штат филиала был отправлен на юг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26