Тебе ясно?
- Нет, - сказала я. - Я в самом деле не понимаю. Я не согласна.
- Элис, Элис, - укоризненно сказал он, перемещая пальцы от моих волос вдоль позвоночника, - нам нет дела до наших миров, до прошлых жизней друг друга. Значение имеет только то, что мы здесь, в этой кровати.
Вдруг я дернулась.
- Ой, больно! - вскрикнула я.
- Подожди, - сказал он. - Подожди, тебе лишь нужно расслабиться.
- Нет, нет, я не могу! - Я попыталась перевернуться на спину, но он надавил на меня так, что стало трудно дышать.
- Расслабься и верь мне, - говорил он, - верь мне.
Вдруг мое тело пронзила боль, это было словно вспышка света, которую я могла видеть и чувствовать, и она пробегала сквозь меня снова и снова - бесконечно, и я услышала крик, который словно исходил откуда-то. Но кричала я.
* * *
Врач, которая за мной наблюдала, Кэролайн Воган, всего на четыре-пять лет старше меня, и каждый раз, когда я обращаюсь к ней - обычно по поводу каких-нибудь предписаний или прививок, - чувствую, что мы те люди, которые обязательно подружились бы, познакомься при других обстоятельствах. В данном случае по этой причине было немного неловко. Я позвонила ей и упросила срочно принять меня по дороге на работу. Да, это важно. Нет, я не могу ждать до завтра. Внутреннее обследование было болезненным, и я кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Кэролайн болтала со мной, а потом вдруг замолчала. Спустя несколько секунд она стянула перчатки, и я ощутила ее теплые пальцы на верхней части спины. Она сказала, что можно одеваться, а сама стала мыть руки. Когда я вышла из-за ширмы, она сидела за столом и делала записи. Она подняла глаза.
- Можете сесть?
- С трудом.
- Я удивлена. - У нее был очень серьезный, почти торжественный вид. - Как вы отнесетесь к тому, что у вас обширная анальная трещина?
Я постаралась взглянуть на Кэролайн спокойно, словно речь шла о гриппе.
- И что это значит?
- Она, возможно, зарастет сама собой, но вам следует в течение следующей недели или около того потреблять побольше фруктов и клетчатки, чтобы избежать дальнейшего ухудшения. Я пропишу еще легкое слабительное.
- Это она?
- Что вы имеете в виду?
- Очень болит.
Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.
- Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.
- Это что такое?
- Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.
- Боже.
- Не бойтесь.
- Хорошо.
Она отложила ручку и передала мне рецепт.
- Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.
Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.
- У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, - продолжала она. - На ягодицах, на спине и даже слева на шее.
- Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.
- Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?
- Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.
- Думаю, что должна вас поздравить, - сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.
Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.
- Спасибо.
- Элис.
- Да?
- Жестокий секс...
- Это совсем не то...
- Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.
- Нет. Вы ошибаетесь. - Меня охватил жар, злость, унижение. - Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.
- Конечно. Но не с анальными трещинами.
- Да.
- Будьте осторожнее, о'кей?
- Да.
Глава 21
Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.
Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.
- Алло.
Все-таки ответила. Я прокашлялась.
- Здравствуйте, это Мишель Стоу?
- Да, это я.
У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.
- Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».
- Да? - Теперь голос стал осторожным, напряженным.
- Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.
- Даже не знаю, - сказала она. - Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.
- Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.
Тишина.
- Мишель? - сказала я. - Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.
- Не знаю.
- Я могла бы приехать и повидаться с вами.
- Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.
- Ни в коем случае, - достаточно аккуратно сказала я.
Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.
Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.
Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.
Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение - рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.
- Я уже заканчиваю кормление, - сказала женщина.
Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке - фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.
Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.
- Хотите чаю или еще чего-нибудь?
- Нет, спасибо.
Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.
- Почему вы написали Джоанне?
- Кто-то показал мне статью, - сказала она. - Не знаю, что у них было в голове. Меня изнасиловала знаменитость.
- Расскажите мне об этом.
- Почему бы и нет? - сказала она.
Я не отрывала глаз от блокнота и время от времени чертила в нем значки, которые можно было принять за скоропись. Мишель говорила с усталой фамильярностью человека, который в сотый раз рассказывает бородатый анекдот. В то время, когда произошел инцидент - она использовала это странное слово, видимо, после всех полицейских и судебных процедур, - ей было восемнадцать лет, а случилось все на вечеринке в деревне рядом с Глочестером. Вечеринку устраивал приятель ее парня («Тони тогда был моим парнем», - пояснила она). По дороге на вечеринку она поссорилась с Тони, он бросил ее там, отправившись с двумя приятелями в соседний паб. Она была рассержена и смущена, сказала она, и опьянела от сидра и дешевого красного вина, выпитых на пустой желудок. К тому моменту, когда она познакомилась с Адамом, у нее в глазах все кружилось. Она стояла в углу, болтая с подругой, когда пришли он и другой мужчина.
- Он был симпатичный. Возможно, вы видели его на фото. - Я кивнула. - Значит, появились эти двое, и я, помню, сказала Джози: «Твой блондин, а я подхвачу красавчика».
Пока все совпадало с рассказом Адама. Я нарисовала в углу блокнота увядший цветок.
- Что произошло потом? - спросила я. Но Мишель даже не нужно было спрашивать. Ей хотелось рассказать свою историю. Хотелось поговорить с незнакомкой, чтобы ей наконец поверили. Она думала, что я на ее стороне, журналистка-психолог.
- Я подошла к нему и пригласила на танец. Мы немного потанцевали, потом стали целоваться. Мой парень все не возвращался. Я подумала, что проучу его. - Она подняла глаза, не шокировал ли меня задуманный ею прием, заявление о котором, должно быть, и привело к перекрестному допросу. - Значит, я принялась за дело. Я поцеловала его и засунула ему руки под рубашку. Мы вместе вышли на улицу. Там уже были и другие, они целовались и хохотали. Он потащил меня к кустам. Он сильный. Что ж, он лазает по горам, разве нет? Когда мы были еще на лужайке и все вокруг на нас смотрели, он начал расстегивать мне платье на спине. - Она резко втянула в себя воздух, это прозвучало как всхлип. - Звучит глупо, я не какая-нибудь там дурочка или что-то в этом роде, но я не хотела... - Она замолчала, потом вздохнула. - Я просто хотела подшутить, - проговорила она неубедительно. Обеими руками откинула с лица свои темные волосы. Она выглядела слишком молодой, чтобы быть восемнадцатилетней восемь лет назад.
- Что произошло, Мишель? - спросила я.
- Мы отошли от остальных, за дерево. Мы целовались, и все пока было нормально. - Теперь ее голос был очень тихим, и мне пришлось податься вперед, чтобы слышать, что она говорит. - Потом он просунул руку мне между ног, а я сначала не противилась. Потом я сказала, что не хочу этого. Что хочу вернуться в дом. Мне показалось вдруг, что все не так, как надо. Я подумала: может, вернулся мой парень. Адам был такой высокий и сильный, а я если открывала глаза, то видела, что он смотрит прямо на меня, если же закрывала, то меня начинало ужасно тошнить и все вокруг вертелось. Я здорово напилась.
Когда Мишель описывала мне сцену, я старалась концентрироваться на словах, а не представлять все в картинках. Когда я поднимала на нее глаза, чтобы ободряюще кивнуть или хмыкнуть в поддержку, то старалась не фокусировать взгляд на ее лице, а видеть лишь расплывчатое пятно, бледный кусок кожи. Она говорила, что пыталась вырваться. Адам стащил с нее платье, швырнул в темноту кустов и снова поцеловал ее. На этот раз поцелуй был болезненным, к тому же его рука вызывала боль между ног. Она испугалась. Принялась вырываться, но он лишь крепче держал ее. Она попыталась закричать, Адам рукой зажал ей рот. Она помнила, что старалась выговорить «пожалуйста», но из-под его пальцев доносилось только невнятное мычание.
- Я думала, что если он услышит мои мольбы, то остановится, - сказала Мишель; теперь она была готова расплакаться. Я нарисовала в блокноте большой квадрат и маленький внутри его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46