И только после этого молодой стюард с улыбкой, намертво приклеенной к лицу, за руку привел меня в нужный коридор.
Я уже собиралась постучать в роскошную, отделанную под дуб дверь, когда заметила, что она приоткрыта. Трудно было не посчитать это приглашением. И я его приняла, даже не задумываясь, к каким последствиям это может привести.
В каюте никого не было. Я перевела дух и осмотрелась: на номер экстра-класса помещение не тянуло, но было вполне комфортабельным. Палас на полу, две застеленные кровати, кресло… На одной из кроватей стоял раскрытый чемодан. Я склонилась над ним и даже попыталась запустить в него руки, когда за моей спиной раздался шорох. А потом кто-то аккуратно кашлянул. В этом дежурном отчетливом кашле слышалась угроза: еще бы, поза, в которой я стояла, была недвусмысленной. Горничная, пришедшая сменить полотенца, решила облегчить хозяев на фамильные драгоценности; проститутка, усыпившая клиента, решила выпотрошить его бумажник; авантюристка, специализирующаяся на круизах, решила слямзить у бизнесмена важные документы, — какая разница, кто ты?
Главное, что ты попалась, девочка.
Терять было нечего, и я обернулась. Позади меня стоял молодой человек лет тридцати. Довольно высокий, с крупными чертами лица и с по-особенному обветренной кожей, которая сразу же выдала эстонца. Я прожила в Эстонии всю жизнь и смело могу утверждать, что эстонцы не похожи ни на кого. Все дело в определенных пропорциях моря, ветра, рыбы и песка. Чуть больше ветра — и перед вами литовец. Чуть больше песка — и перед вами латыш. Скандинавы отличаются лишь сортами рыбы. И только в эстонцах все эти четыре стихии, четыре основных элемента пребывают в равновесии.
Итак, передо мной стоял эстонец, только что вышедший из душа, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Он с удивительным для северян проворством сопоставил меня и чемодан и теперь жаждал объяснений. Но для начала решил прикрыться английским:
— What do you want?
Хотела я, положим, одного — поскорее вытряхнуться из этой мышеловки. Но капли стекали с мокрых волос эстонца так решительно, а глаза были так бесстрастны, что вывод напрашивался сам собой: каюту я покину только в сопровождении секьюрити. Нетрудно представить, чем это закончится. Детский лепет о том, что я перепутала номер, не подействует, слишком уж откровенны мои манипуляции с чемоданом.
Надо как-то выбираться из ситуации.
Еще три дня назад я бы попыталась состроить глазки и призывно вытянуть губы. Три дня назад я жила в другой реальности. Целлулоидный Филипп Кодрин несколько поправил мне башню. Не все мужчины жаждут женщину здесь и сейчас.
И я, холодея от страха, перешла на беглый эстонский. Это должно сработать. Эстонцы слишком маленькая нация, чтобы бросаться теми, кто умеет правильно расставить ударения и не путается в падежах.
— Это номер 217? — спросила я.
— Вы должны были видеть табличку, когда заходили, — он ответил не сразу.
Он был удивлен, если не сказать больше.
— Это номер 217? — упрямо повторила я.
— Да.
— Вам должны были звонить. — Господи, что я делаю?! Но ведь парень, который стоит передо мной, — эстонец. И Олев Киви разговаривал с кем-то на эстонском.
— Звонить?
— Четвертого вечером.
Моя последняя фраза не понравилась строгому молодому человеку. Очень не понравилась, я это видела. Как и то, что он прекрасно помнит о «четвертого вечером».
— И что? — Он все еще сохранял отходные пути.
— Вас ведь зовут… — Я сделала многозначительную паузу. Но его пауза была еще более многозначительной, он не торопился называть свое имя. Такие дешевые приемчики с ним не проходили.
Молчание затягивалось, становилось невыносимым, и я решила расстаться со своим единственным козырем.
— Олев говорил мне, но я забыла… Девичья память… Извините!
Ну, наконец-то хоть какие-то подвижки в образе! Я попала по адресу, — одно только всуе произнесенное имя Олева Киви произвело на моего угрюмого собеседника магическое действие. Он поиграл желваками и вы-давил из себя:
— Рейно.
— Да! — Я обрадовалась, как девочка, которой только что купили велосипед. — Именно. Рейно. Как я могла забыть?
Но Рейно все еще не спешил разделить мою радость. Он протер волосы полотенцем и принялся расчесываться. При незнакомой даме. Хорошо еще, что не отважился стричь ногти на ногах.
— Вы должны были встретиться с Олевом сегодня, правда?
— Допустим.
Мой эстонский усыплял бдительность Рейно. В этом огромном русском коровнике мы отирались возле одних яслей, кроткие западные ягнята. Мы и наш эстонский были заодно.
— Я знаю, — нагло заявила я. — Он не приедет.
— Мы договаривались…
— Он не приедет, — отрезала я.
— А что случилось?
— Непредвиденные обстоятельства. — Что ж, смерть Киви вполне можно считать непредвиденными обстоятельствами. И, судя по спокойному тону, Рейно ничего о ней не знает.
— Когда он сможет подъехать?
Я озадачилась. И пока изобретала более или менее приемлемую формулировку, Рейно сам пришел мне на помощь.
— Паром уходит сегодня ночью.
Что так скоро? Неужели не понравилось в нашей Северной столице?
— Он не приедет, — снова упрямо повторила я. Не вдаваясь в подробности.
— В конце концов, это его проблемы, — в голосе Рейно сквозило сдержанное недовольство.
— Собственно, я здесь для того, чтобы эти проблемы решить.
Это был рискованный ход. Неизвестно, с чем связаны проблемы Олева Киви. Возможно, с карточным долгом. Возможно, с поставкой крупной партии наркотиков. И Сергей Синенко не так уж не прав, когда подозревает человечество во всех смертных грехах: каждому есть что скрывать. Но поджарый олух Рейно вовсе не похож на вышибалу. И на мафиози тоже. Никаких смазанных гелем волос, никакой разбойной небритости, никакого дутого золота на мизинце.
— Он ничего не говорил мне о вас, — все еще колебался Рейно.
— Я же объяснила вам: непредвиденные обстоятельства.
— Хорошо. Я позвоню ему. Сейчас.
Час от часу не легче! Стоит ему набрать номер мобильника Киви, как у противоположного конца трубки сразу же выстроится очередь из высокопоставленных ментов, к тому же совсем не говорящих по-эстонски. И прежде чем я успела возразить (хотя какие у меня были основания возражать?), Рейно вытащил свой собственный мобильник и пробежался пальцами по кнопкам. Я присела на краешек кресла, но…
Ничего не произошло.
— Черт… Никто не отвечает, — он застыл в нерешительности.
Я понимала его. Я бы тоже колебалась. Никому не известная женщина врывается в номер, где ждут совершенно определенного мужчину. Лепечет о непредвиденных обстоятельствах и требует чего-то от норвежского гонца. Эстонский, конечно, вещь хорошая, он сближает собеседников быстрее любой качественной водки. Но одного эстонского недостаточно….
И тут меня осенило.
Я уже больше не была бедной родственницей, сидящей на краешке кресла. Я свободно раскинулась в нем и проникновенно посмотрела в глаза Рейно. Теперь он совсем не пугал меня; и эта стыдливая ямочка на подбородке — она может принадлежать только курьеру для разовых поручений. Такой не станет тыкать пистолетом в зубы. У него и пистолета-то нет!
…Только бы я не переложила его в баул, к проклятому ножу! Только бы не оставила его на Канонерском у Сергуни!.. По-прежнему не сводя глаз с Рейно и лучезарно ему улыбаясь, я щелкнула замком, запустила руку в сумочку и нащупала перстень. Тот самый, который дал мне Стас. Тот самый, Который так взволновал виолончелиста. Может быть, и теперь мне повезет. И перстень послужит пропуском в тайный мир Олева Киви.
— Вы хорошо знаете Олева? — спросила я.
— Достаточно…
— Тогда вам должна быть знакома эта вещь. Я извлекла перстень из сумки и повертела им перед недоверчивым носом Рейно.
— Узнаете?
Он смягчился. Он знал Олева Киви достаточно хорошо.
— Теперь вы верите мне?
— Ну, ладно.
Рейно подошел к чемодану, сунул в него руку, расстегнул потайное отделение на днище и вынул оттуда конверт. Но отдавать его мне не спешил.
— Мои комиссионные, — мягко сказал он. — Если уж вы решаете его проблемы.
Куррат! Ну, почему всегда и за все должна платить женщина? Почему преуспевающий музыкант не догадался профинансировать сделку изначально?!
— Я запамятовала… О какой сумме вы договаривались? — широко улыбнулась я.
— Две тысячи, — еще шире улыбнулся он. — Долларов.
— Отлично.
Сейчас мне сунут кота в мешке, желтенький тощий конверт, и я заплачу за дряблую почтовую бумажонку свои кровные денежки! И останусь без гроша, даже на маршрутное такси не хватит. Неужели ты пойдешь на это, Варвара?!.
— Возьмите, — я достала из сумки всю свою наличность и с беспечным видом протянула ее Рейно. И ни один мускул не дрогнул на моем лице.
Эстонец благосклонно принял от меня ворох «зеленых» и так же благосклонно принялся их пересчитывать.
— Все в порядке? — Видеть, как в чужих загребущих руках исчезает мой капитал, было невыносимо.
— Все правильно.
Он бросил деньги в чемодан, а взамен вытащил линялые джинсы. И, повернувшись ко мне спиной, скинул халат и остался в плавках. Задница у Рейно была отменная; я успела оценить это прежде, чем она скрылась под светло-голубой материей. Давая понять, что аудиенция закончена, он нисколько меня не стеснялся, этот неотесанный болван. Да я и сама не чувствовала никакого стеснения: мы были всего лишь посредниками, передаточными звеньями. Встретились и разошлись. Сейчас я выйду из каюты и забуду Рейно, как какой-нибудь сюжет из жизни эстонского хутора…
— Передайте Олеву, что я больше не возьмусь за его дела.
— Вас не устраивают комиссионные?
— Меня не устраивает, когда меня используют вслепую.
Не тебя одного, Рейно.
Рейно натянул футболку и выжидающе посмотрел на меня: я получила свой конверт и теперь могу проваливать из номера.
— Всего доброго, Рейно. — Я поднялась с кресла, в котором и без того засиделась.
— Я провожу вас.
…Это была последняя фраза, которую я услышала от него. Рейно действительно проводил меня — но лишь до конца коридора. После этого он коротко кивнул тяжелым, как ботинок водолаза, подбородком и исчез в недрах верхней палубы.
Я укрылась в маленьком холле и, дрожа от нетерпения, вскрыла конверт. Я заплатила за него две тысячи долларов, и мне было глубоко начхать на тайну переписки.
Из конверта выпали три фотографии. Обыкновенные, снятые самой дешевой «мыльницей» фотографии; настолько обыкновенные, что я почувствовала жгучее желание вернуться к Рейно и настучать ему по куполу. Неужели это дерьмо стоит две тысячи долларов?!
Я заплакала.
Слезы упали на физиономию какого-то лысоватого типа с порочным вегетарианским лицом. Я сразу воспылала ненавистью к вегетарианцу (сильно подозревая, что эта ненависть прямо пропорциональна сумме, которую я затратила на фотографии).
Нет, у меня хватило ума не разорвать снимки в клочки. Я сделала несколько глубоких вдохов, подергала себя за ухо и снова углубилась в изучение содержимого конверта. Наверняка в нем есть то, за что не грех и заплатить такую сумму.
На первой фотографии вегетарианец был один — он старательно заклеивал конверт, и его партнером по снимку выступало какое-то почтовое отделение.
Второй снимок был гораздо более выразительным: главного персонажа щелкнули в университетской мантии. Он стоял на импровизированной трибуне и о чем-то вещал группе каких-то дебилов с почтительно отвисшими челюстями.
Самым же густонаселенным оказался третий по счету фотографический шедевр: то ли прием, то ли пати, то ли вечеринка по поводу. Я даже не стала ее рассматривать. Я перевернула фотографии — в тайной надежде, что хоть одна из них будет подписана.
Дудки.
Девственно-чистая поверхность с издевательски бледным логотипом «Кодак». Неужели это все? Эстонская сволочь Рейно сработал не хуже наперсточника, он надул меня самым беззастенчивым образом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Я уже собиралась постучать в роскошную, отделанную под дуб дверь, когда заметила, что она приоткрыта. Трудно было не посчитать это приглашением. И я его приняла, даже не задумываясь, к каким последствиям это может привести.
В каюте никого не было. Я перевела дух и осмотрелась: на номер экстра-класса помещение не тянуло, но было вполне комфортабельным. Палас на полу, две застеленные кровати, кресло… На одной из кроватей стоял раскрытый чемодан. Я склонилась над ним и даже попыталась запустить в него руки, когда за моей спиной раздался шорох. А потом кто-то аккуратно кашлянул. В этом дежурном отчетливом кашле слышалась угроза: еще бы, поза, в которой я стояла, была недвусмысленной. Горничная, пришедшая сменить полотенца, решила облегчить хозяев на фамильные драгоценности; проститутка, усыпившая клиента, решила выпотрошить его бумажник; авантюристка, специализирующаяся на круизах, решила слямзить у бизнесмена важные документы, — какая разница, кто ты?
Главное, что ты попалась, девочка.
Терять было нечего, и я обернулась. Позади меня стоял молодой человек лет тридцати. Довольно высокий, с крупными чертами лица и с по-особенному обветренной кожей, которая сразу же выдала эстонца. Я прожила в Эстонии всю жизнь и смело могу утверждать, что эстонцы не похожи ни на кого. Все дело в определенных пропорциях моря, ветра, рыбы и песка. Чуть больше ветра — и перед вами литовец. Чуть больше песка — и перед вами латыш. Скандинавы отличаются лишь сортами рыбы. И только в эстонцах все эти четыре стихии, четыре основных элемента пребывают в равновесии.
Итак, передо мной стоял эстонец, только что вышедший из душа, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Он с удивительным для северян проворством сопоставил меня и чемодан и теперь жаждал объяснений. Но для начала решил прикрыться английским:
— What do you want?
Хотела я, положим, одного — поскорее вытряхнуться из этой мышеловки. Но капли стекали с мокрых волос эстонца так решительно, а глаза были так бесстрастны, что вывод напрашивался сам собой: каюту я покину только в сопровождении секьюрити. Нетрудно представить, чем это закончится. Детский лепет о том, что я перепутала номер, не подействует, слишком уж откровенны мои манипуляции с чемоданом.
Надо как-то выбираться из ситуации.
Еще три дня назад я бы попыталась состроить глазки и призывно вытянуть губы. Три дня назад я жила в другой реальности. Целлулоидный Филипп Кодрин несколько поправил мне башню. Не все мужчины жаждут женщину здесь и сейчас.
И я, холодея от страха, перешла на беглый эстонский. Это должно сработать. Эстонцы слишком маленькая нация, чтобы бросаться теми, кто умеет правильно расставить ударения и не путается в падежах.
— Это номер 217? — спросила я.
— Вы должны были видеть табличку, когда заходили, — он ответил не сразу.
Он был удивлен, если не сказать больше.
— Это номер 217? — упрямо повторила я.
— Да.
— Вам должны были звонить. — Господи, что я делаю?! Но ведь парень, который стоит передо мной, — эстонец. И Олев Киви разговаривал с кем-то на эстонском.
— Звонить?
— Четвертого вечером.
Моя последняя фраза не понравилась строгому молодому человеку. Очень не понравилась, я это видела. Как и то, что он прекрасно помнит о «четвертого вечером».
— И что? — Он все еще сохранял отходные пути.
— Вас ведь зовут… — Я сделала многозначительную паузу. Но его пауза была еще более многозначительной, он не торопился называть свое имя. Такие дешевые приемчики с ним не проходили.
Молчание затягивалось, становилось невыносимым, и я решила расстаться со своим единственным козырем.
— Олев говорил мне, но я забыла… Девичья память… Извините!
Ну, наконец-то хоть какие-то подвижки в образе! Я попала по адресу, — одно только всуе произнесенное имя Олева Киви произвело на моего угрюмого собеседника магическое действие. Он поиграл желваками и вы-давил из себя:
— Рейно.
— Да! — Я обрадовалась, как девочка, которой только что купили велосипед. — Именно. Рейно. Как я могла забыть?
Но Рейно все еще не спешил разделить мою радость. Он протер волосы полотенцем и принялся расчесываться. При незнакомой даме. Хорошо еще, что не отважился стричь ногти на ногах.
— Вы должны были встретиться с Олевом сегодня, правда?
— Допустим.
Мой эстонский усыплял бдительность Рейно. В этом огромном русском коровнике мы отирались возле одних яслей, кроткие западные ягнята. Мы и наш эстонский были заодно.
— Я знаю, — нагло заявила я. — Он не приедет.
— Мы договаривались…
— Он не приедет, — отрезала я.
— А что случилось?
— Непредвиденные обстоятельства. — Что ж, смерть Киви вполне можно считать непредвиденными обстоятельствами. И, судя по спокойному тону, Рейно ничего о ней не знает.
— Когда он сможет подъехать?
Я озадачилась. И пока изобретала более или менее приемлемую формулировку, Рейно сам пришел мне на помощь.
— Паром уходит сегодня ночью.
Что так скоро? Неужели не понравилось в нашей Северной столице?
— Он не приедет, — снова упрямо повторила я. Не вдаваясь в подробности.
— В конце концов, это его проблемы, — в голосе Рейно сквозило сдержанное недовольство.
— Собственно, я здесь для того, чтобы эти проблемы решить.
Это был рискованный ход. Неизвестно, с чем связаны проблемы Олева Киви. Возможно, с карточным долгом. Возможно, с поставкой крупной партии наркотиков. И Сергей Синенко не так уж не прав, когда подозревает человечество во всех смертных грехах: каждому есть что скрывать. Но поджарый олух Рейно вовсе не похож на вышибалу. И на мафиози тоже. Никаких смазанных гелем волос, никакой разбойной небритости, никакого дутого золота на мизинце.
— Он ничего не говорил мне о вас, — все еще колебался Рейно.
— Я же объяснила вам: непредвиденные обстоятельства.
— Хорошо. Я позвоню ему. Сейчас.
Час от часу не легче! Стоит ему набрать номер мобильника Киви, как у противоположного конца трубки сразу же выстроится очередь из высокопоставленных ментов, к тому же совсем не говорящих по-эстонски. И прежде чем я успела возразить (хотя какие у меня были основания возражать?), Рейно вытащил свой собственный мобильник и пробежался пальцами по кнопкам. Я присела на краешек кресла, но…
Ничего не произошло.
— Черт… Никто не отвечает, — он застыл в нерешительности.
Я понимала его. Я бы тоже колебалась. Никому не известная женщина врывается в номер, где ждут совершенно определенного мужчину. Лепечет о непредвиденных обстоятельствах и требует чего-то от норвежского гонца. Эстонский, конечно, вещь хорошая, он сближает собеседников быстрее любой качественной водки. Но одного эстонского недостаточно….
И тут меня осенило.
Я уже больше не была бедной родственницей, сидящей на краешке кресла. Я свободно раскинулась в нем и проникновенно посмотрела в глаза Рейно. Теперь он совсем не пугал меня; и эта стыдливая ямочка на подбородке — она может принадлежать только курьеру для разовых поручений. Такой не станет тыкать пистолетом в зубы. У него и пистолета-то нет!
…Только бы я не переложила его в баул, к проклятому ножу! Только бы не оставила его на Канонерском у Сергуни!.. По-прежнему не сводя глаз с Рейно и лучезарно ему улыбаясь, я щелкнула замком, запустила руку в сумочку и нащупала перстень. Тот самый, который дал мне Стас. Тот самый, Который так взволновал виолончелиста. Может быть, и теперь мне повезет. И перстень послужит пропуском в тайный мир Олева Киви.
— Вы хорошо знаете Олева? — спросила я.
— Достаточно…
— Тогда вам должна быть знакома эта вещь. Я извлекла перстень из сумки и повертела им перед недоверчивым носом Рейно.
— Узнаете?
Он смягчился. Он знал Олева Киви достаточно хорошо.
— Теперь вы верите мне?
— Ну, ладно.
Рейно подошел к чемодану, сунул в него руку, расстегнул потайное отделение на днище и вынул оттуда конверт. Но отдавать его мне не спешил.
— Мои комиссионные, — мягко сказал он. — Если уж вы решаете его проблемы.
Куррат! Ну, почему всегда и за все должна платить женщина? Почему преуспевающий музыкант не догадался профинансировать сделку изначально?!
— Я запамятовала… О какой сумме вы договаривались? — широко улыбнулась я.
— Две тысячи, — еще шире улыбнулся он. — Долларов.
— Отлично.
Сейчас мне сунут кота в мешке, желтенький тощий конверт, и я заплачу за дряблую почтовую бумажонку свои кровные денежки! И останусь без гроша, даже на маршрутное такси не хватит. Неужели ты пойдешь на это, Варвара?!.
— Возьмите, — я достала из сумки всю свою наличность и с беспечным видом протянула ее Рейно. И ни один мускул не дрогнул на моем лице.
Эстонец благосклонно принял от меня ворох «зеленых» и так же благосклонно принялся их пересчитывать.
— Все в порядке? — Видеть, как в чужих загребущих руках исчезает мой капитал, было невыносимо.
— Все правильно.
Он бросил деньги в чемодан, а взамен вытащил линялые джинсы. И, повернувшись ко мне спиной, скинул халат и остался в плавках. Задница у Рейно была отменная; я успела оценить это прежде, чем она скрылась под светло-голубой материей. Давая понять, что аудиенция закончена, он нисколько меня не стеснялся, этот неотесанный болван. Да я и сама не чувствовала никакого стеснения: мы были всего лишь посредниками, передаточными звеньями. Встретились и разошлись. Сейчас я выйду из каюты и забуду Рейно, как какой-нибудь сюжет из жизни эстонского хутора…
— Передайте Олеву, что я больше не возьмусь за его дела.
— Вас не устраивают комиссионные?
— Меня не устраивает, когда меня используют вслепую.
Не тебя одного, Рейно.
Рейно натянул футболку и выжидающе посмотрел на меня: я получила свой конверт и теперь могу проваливать из номера.
— Всего доброго, Рейно. — Я поднялась с кресла, в котором и без того засиделась.
— Я провожу вас.
…Это была последняя фраза, которую я услышала от него. Рейно действительно проводил меня — но лишь до конца коридора. После этого он коротко кивнул тяжелым, как ботинок водолаза, подбородком и исчез в недрах верхней палубы.
Я укрылась в маленьком холле и, дрожа от нетерпения, вскрыла конверт. Я заплатила за него две тысячи долларов, и мне было глубоко начхать на тайну переписки.
Из конверта выпали три фотографии. Обыкновенные, снятые самой дешевой «мыльницей» фотографии; настолько обыкновенные, что я почувствовала жгучее желание вернуться к Рейно и настучать ему по куполу. Неужели это дерьмо стоит две тысячи долларов?!
Я заплакала.
Слезы упали на физиономию какого-то лысоватого типа с порочным вегетарианским лицом. Я сразу воспылала ненавистью к вегетарианцу (сильно подозревая, что эта ненависть прямо пропорциональна сумме, которую я затратила на фотографии).
Нет, у меня хватило ума не разорвать снимки в клочки. Я сделала несколько глубоких вдохов, подергала себя за ухо и снова углубилась в изучение содержимого конверта. Наверняка в нем есть то, за что не грех и заплатить такую сумму.
На первой фотографии вегетарианец был один — он старательно заклеивал конверт, и его партнером по снимку выступало какое-то почтовое отделение.
Второй снимок был гораздо более выразительным: главного персонажа щелкнули в университетской мантии. Он стоял на импровизированной трибуне и о чем-то вещал группе каких-то дебилов с почтительно отвисшими челюстями.
Самым же густонаселенным оказался третий по счету фотографический шедевр: то ли прием, то ли пати, то ли вечеринка по поводу. Я даже не стала ее рассматривать. Я перевернула фотографии — в тайной надежде, что хоть одна из них будет подписана.
Дудки.
Девственно-чистая поверхность с издевательски бледным логотипом «Кодак». Неужели это все? Эстонская сволочь Рейно сработал не хуже наперсточника, он надул меня самым беззастенчивым образом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63