Завтра же утром.
Закрыв тему с банкнотой и номером телефона на ней, я переключилась на Андрона Чулаки и его не лишенные рационального зерна выкладки. Почти все прореагировали на известие о смерти Олева Киви неадекватно, почти всем было что скрывать, — именно к этому сводился пафос обличительной речи бармена.
Следствию даже в голову не пришло заподозрить кого-либо из постояльцев — убийца (то есть — я) был налицо. Но все они страшно переполошились. И принялись хлопаться в обморок. И врать. С Чарской все более или менее понятно: она истерила из-за таинственной видеокассеты и возможного обвинения в краже драгоценностей. Но почему Тео Лермитт скрыл знакомство с Олевом? Ведь у него-то — в отличие от Чарской — было железное алиби. Он и еще несколько энтузиастов квасили коньяку Аурэла, а потом бегали накалывать камеры слежения.
Именно в ночь убийства и именно в следующем составе:
1-СамАурэл.
2. Калью.
3. Слепцов с соской — знатоком электрических цепей.
4. Немец Гюнтер Кноблох, который, по утверждению Чулаки, спиртного в рот не берет (?).
5. Неуловимый Тео.
Когда я подсчитала общее количество людей, участвующих в групповом алиби, то даже скрипнула зубами от досады: их было пятеро! Пятеро из семи! Не охваченными этим чертовым алиби оставались лишь Чарская и сам покойный Киви.
Но Чарская не могла убить виолончелиста — мертвый, он был для нее опаснее, чем живой… Кажется, я уже приходила к этой скорбной мысли…
Но кто тогда остается?
Официант? Портье? Бармен, который пытается замазать всех черной краской только для того, чтобы отвести 5 подозрения от своей собственной персоны?..
Или я сама?
Я сама — вот идеальная мишень. Я сама под руководством Ножа. Я уже знала, как воздействует Нож на мою психику… А вдруг я страдаю лунатизмом? Я убила Киви, чтобы тотчас же благополучно забыть об этом…
Но тогда…
Будь я проклята, если знаю, что делать тогда!.. А единственное, за что я могу ручаться, — так это за то, что не я убила Стаса Дремова.
— Приехали, девушка, — напомнил о себе водитель. — Канонерский…
* * *
Ну, конечно же, «опелек» Рейно уже стоял на исходной позиции. Интересно, сколько на этот раз он заплатил себе самому, чтобы, как собака, ждать меня здесь?
Я отпустила машину и направилась прямиком к «опельку».
— Поздновато возвращаетесь, — мягко пожурил меня Рейно.
— Разве? А по-моему, в самый раз.
Рейно не стал вступать в дискуссии, а протянул мне лист, испещренный цифрами.
— Что это? — спросила я. — Черт… Фаршированный шницель из мяса косули… Капуста по-богемски… карлс-бадский рулет… Кнедлики в салфетке… Что за фигню вы мне подсовываете? Что это за, мать их„ кнедлики в салфетке?!
— Это счет из ресторана…
— Совсем оборзели! — Только теперь до меня стал доходить страшный смысл бумажной цифири. — Он что, в баксах?
— Естественно… Объект наблюдения обедает в хороших ресторанах.
— А вы? Какого черта вы… там делаете?! — Я поймала себя на мысли, что готова повторить матерные подвиги Полины Чарской, но вовремя сдержалась. — Здесь же трехзначная цифра! Не могли ограничиться кофе?!
— Только кофе в дорогом ресторане? — Рейно прищурил глаза, в которых все еще нагло болтался фаршированный шницель из мяса косули. — Это дурной тон…
— А не дурной тон опускать меня таким образом?! Я сама никогда… А теперь должна еще и оплачивать ваше набитое брюхо?!
— Мы заключили с вами договор, Варя, — все также мягко напомнил мне Рейно. — Там есть этот пункт…
— Нет там никакого пункта… Транспортные расходы — это я признаю. Но кнедлики в салфетке — это, простите, — из своего кармана!.. Гад! — не удержавшись, добавила я. — Madu!!!
— Форс-мажорные обстоятельства, — попытался оправдаться подонок Рейно. — Если бы он предпочел блинную или рюмочную… Или какую-нибудь sookia … Я бы с удовольствием его туда сопроводил.
— Кого?
— Тео. Тео Лермитта.
— Так вы нашли его?!
— Ну, конечно, — Рейно позволил себе улыбнуться. — Вот фотографии.
Он протянул мне пакет с фотографиями и выпирающим бочонком негативов.
— Последние несколько дней он находился в Ломоносове. Консультировал реставраторов Китайского дворца. Теперь вернулся в Петербург, на научно-практическую конференцию. Конференция будет проходить в Доме ученых. С завтрашнего дня. У Тео Лермитта большой доклад: «Мифы в декоративно-прикладном искусстве народов Юго-Восточной Азии». Я раздобыл копию доклада…
Мне в руки полетела черная папка, которая почти примирила меня с безобразным ресторанным счетом.
— Хорошо, Рейно. Отличная работа.
— Что вы собираетесь делать?
— Я? Для начала почитаю доклад. А потом видно будет.
— Моя помощь нужна?
— Еще не знаю. Думаю, что вы еще понадобитесь. Ладно, я пошла.
Я уже готова была выбраться из «опелька», когда Рейно перехватил меня за рукав.
— Мне хотелось бы, чтобы вы все мне рассказали. Варя. Все — значит все. Я работаю на вас и хотел бы знать, как обстоят дела на самом деле…
— Дела на самом деле обстоят хреново, — честно призналась я. — Но за слезоточивую жилетку я вам не доплачивала. Так что не будем о грустном.
— Мне кажется, вы меня недооцениваете, — барабаня пальцами по рулю и глядя прямо перед собой, сказал Рейно. — И ситуацию тоже.
— Я подумаю над вашими словами…
— Мне продолжать наблюдение за объектом?
— Если вас не затруднит.
— Если вас не затруднит выплачивать мне деньги вовремя, — ввернул Рейно. И все испортил.
— Меня не затруднит, — сжав зубы, сказала я.
— Тогда договоримся о связи. Это очень… ebaratsionaalne… нерационально — все время ловить вас в этой кишке.
Я улыбнулась. «Ebaratsionaalne» — любимое эстонское словечко Монтесумы с ударением на его первую часть. «Ebaratsionaalne» — увесистая дубинка для особо наглых клиентов из прошлой жизни. Достойный ответ на истерики Стаса Дремова, теряющего лакомый процент. Как она там, отважная Монтесума-Чоколатль?.. Сегодня же нужно будет заехать в «Севан»…
— Что будем делать со связью? — повторил Рейно.
— Я в бегах. Вы знаете. Телефона у меня нет…
— А здесь? В том доме, где вы живете?
— Это исключено.
Рейно остервенело почесал затылок.
— А этот ваш черный приятель из кафе? Вы ведь там бываете?
— Да.
— В определенное время?
— Да. — Скрывать очевидное было бессмысленно.
— Очень хорошо. Вы будете там сегодня?
— Надеюсь.
— Если случится что-нибудь неординарное, я подъеду.
Я выскочила из машины и направилась в сторону Сергуниного подъезда.
…Квартира «тяпа-осеменителя» встретила меня яростным стуком пишущей машинки. Я аккуратно прикрыла Дверь и на цыпочках двинулась в комнату. И остановилась на пороге, перед канатом, перегораживающим комнату. На канате болталась картонка: «НЕ МЕШАТЬ!»
А в самом импровизированном магическом кругу в одних веселенькой расцветки семейных трусах восседал Сергуня. Его позвоночный столб сотрясала дрожь, а голова дергалась в такт каждому удару по клавише. Восхитительная картина, ничего не скажешь. Жаль только, что не я явилась причиной такого острого приступа вдохновения. Подтянув к себе телефон, стоящий на полу, я отправилась на кухню.
510 — 19 — 68.
Мне даже не нужно было вынимать банкноту из кармана.
Чувствуя пустоту в желудке, я набрала заветные семь цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне чей-то хорошо поставленный математический (или физический, или химический, или начальных классов) голос.
Твою мать, что это еще за школа № 113?!
Я бросила трубку и, подумав секунду, все-таки вынула двадцать потертых шиллингов. Нет, ошибки быть не могло: «5101968».
Что ж, попробуем. Еще раз. И я снова набрала номер, тщательно контролируя каждую из цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне тот же голос. Я в нерешительности замолчала. И мое молчание было истолковано самым удивительным образом.
— Если ты, подонок, скажешь, что школа заминирована, я тебя из-под земли достану!!! И голым в Африку пущу. И твои родители-алкаши всю жизнь будут бабки отхаркивать… Обнаглели совсем, ученички! Третий раз за неделю!!!
— Со школой все в порядке, — пискнула я и снова бросила трубку.
Черт возьми, непруха за непрухой!
И с чего я вообще взяла, что это питерский телефон? С таким же успехом он может быть московским. Или гонконгским. Или венским. И тогда у меня нет никаких щансов. Единственный способ узнать, что это за телефон, — потрясти Калью.
И еще не факт, что он расколется. Фактом является другое: людям, связанным с этим номером на банкноте, в средней школе № 113 делать нечего.
Чтобы окончательно не впасть в пессимизм, я вытащила свой баул и решила произвести его ревизию. В конце концов, не так уж мало фактов я собрала. Не так уж мало фактов и не так уж мало улик.
Через несколько минут все они были разложены на столе:
1. Нож-ваджра.
2. Фотография Аллы Кодриной.
3. Квитанция из антикварного салона «Бирюза» с упоминанием об И.И. Шамне.
4. Фотографии Тео Лермитта (старые, 3 шт.).
5. Фотографии Тео Лермитга (новые, 5 шт.).
6. Австрийская банкнота с номером 510 — 19 — 68.
7. Перстень Аллы Кодриной.
8. Приглашение в винную галерею «Каса Марэ» (им теперь можно вытереть задницу).
9. Якобы анонимное письмо Тео Лермитта Олеву Киви, переданное мне Рейно.
10. Книга «ARM AND RITUAL», украденная у продавца Дементия.
Все.
Кажется, все.
Чтобы не терять времени, я начала с фотографии Аллы Кодриной: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Эту фотографию я видела бессчетное количество раз, так же как и непритязательную физиономию Аллы, так же как и непритязательную розу в ее руках. Но теперь меня интересовала не она сама и не цветок.
Фон.
Фон может многое рассказать мне. Если я, конечно, сумею его выслушать.
Я уже знала, что в загаженном тараканами ящике Сергуниного кухонного стола валяется лупа. Такая же загаженная, с мутным, уставшим от времени глазом. Должно быть, эта лупа была спутницей Сергуниного детства с марками, значками и этикетками от спичечных коробков.
Лупа оказалась на месте, и я еще добрых пятнадцать минут вымывала ее под краном — от омерзительного кухонного налета, скопившегося на стекле за долгие годы бездеятельности. Приведя в порядок немудреную подпорку начинающего филателиста, я поднесла лупу к фотографии и принялась изучать ее.
Но ничего хорошего из этого не вышло: детали не только не приблизились, но и странным образом расплылись (эх, Варвара, Варвара! Меньше нужно дешевых фильмов смотреть!).
Алла Кедрина была сфотографирована с достаточно близкого расстояния, так что в снимок влезла только часть какого-то книжного шкафа. Да окно позади покойницы. В его темном провале виднелись четыре светящиеся буквы: одна под другой. Буквы были не в фокусе, но вполне читабельны: «П О Г Р». Очевидно, это была часть какой-то вывески на доме. Но что могли означать эти буквы: «погром»? «погремушка»? «пограничник»?.. «по гроб жизни не забуду эту хреновую историю»?..
Но, даже не дойдя до конца воображаемого списка, я воспрянула духом. Во-первых, теперь я знала, что родина этих четырех букв — Кронштадт. А Кронштадт — слишком небольшой городок, чтобы не найти в нем одну-единственную вывеску. А потом прикинуть — хотя бы приблизительно — дом напротив. В этом доме напротив обязательно должны знать Аллу Кодрину. Хоть кто-то, но должен.
Я откинулась на стуле: решено. Сегодня же, после встречи с Акопом в «Севане», я отправлюсь в Кронштадт. И найду эту чертову вывеску. И найду дом, в котором, в окружении мартовских теней, была сфотографирована Алла…
Отлично.
Мне будет чем заняться, потому что вторым номером в программе числится квитанция из антикварного салона «Бирюза» с господином Шамне под руку. Его тоже не мешает припереть к стене, гимназиста очкастого!..
…Именно с такими мыслями я приехала в «Севан» в половине второго дня.
Акоп, ничуть не удивившийся моему появлению, молча встал из-за стола, собрал нарды и ухватил меня за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Закрыв тему с банкнотой и номером телефона на ней, я переключилась на Андрона Чулаки и его не лишенные рационального зерна выкладки. Почти все прореагировали на известие о смерти Олева Киви неадекватно, почти всем было что скрывать, — именно к этому сводился пафос обличительной речи бармена.
Следствию даже в голову не пришло заподозрить кого-либо из постояльцев — убийца (то есть — я) был налицо. Но все они страшно переполошились. И принялись хлопаться в обморок. И врать. С Чарской все более или менее понятно: она истерила из-за таинственной видеокассеты и возможного обвинения в краже драгоценностей. Но почему Тео Лермитт скрыл знакомство с Олевом? Ведь у него-то — в отличие от Чарской — было железное алиби. Он и еще несколько энтузиастов квасили коньяку Аурэла, а потом бегали накалывать камеры слежения.
Именно в ночь убийства и именно в следующем составе:
1-СамАурэл.
2. Калью.
3. Слепцов с соской — знатоком электрических цепей.
4. Немец Гюнтер Кноблох, который, по утверждению Чулаки, спиртного в рот не берет (?).
5. Неуловимый Тео.
Когда я подсчитала общее количество людей, участвующих в групповом алиби, то даже скрипнула зубами от досады: их было пятеро! Пятеро из семи! Не охваченными этим чертовым алиби оставались лишь Чарская и сам покойный Киви.
Но Чарская не могла убить виолончелиста — мертвый, он был для нее опаснее, чем живой… Кажется, я уже приходила к этой скорбной мысли…
Но кто тогда остается?
Официант? Портье? Бармен, который пытается замазать всех черной краской только для того, чтобы отвести 5 подозрения от своей собственной персоны?..
Или я сама?
Я сама — вот идеальная мишень. Я сама под руководством Ножа. Я уже знала, как воздействует Нож на мою психику… А вдруг я страдаю лунатизмом? Я убила Киви, чтобы тотчас же благополучно забыть об этом…
Но тогда…
Будь я проклята, если знаю, что делать тогда!.. А единственное, за что я могу ручаться, — так это за то, что не я убила Стаса Дремова.
— Приехали, девушка, — напомнил о себе водитель. — Канонерский…
* * *
Ну, конечно же, «опелек» Рейно уже стоял на исходной позиции. Интересно, сколько на этот раз он заплатил себе самому, чтобы, как собака, ждать меня здесь?
Я отпустила машину и направилась прямиком к «опельку».
— Поздновато возвращаетесь, — мягко пожурил меня Рейно.
— Разве? А по-моему, в самый раз.
Рейно не стал вступать в дискуссии, а протянул мне лист, испещренный цифрами.
— Что это? — спросила я. — Черт… Фаршированный шницель из мяса косули… Капуста по-богемски… карлс-бадский рулет… Кнедлики в салфетке… Что за фигню вы мне подсовываете? Что это за, мать их„ кнедлики в салфетке?!
— Это счет из ресторана…
— Совсем оборзели! — Только теперь до меня стал доходить страшный смысл бумажной цифири. — Он что, в баксах?
— Естественно… Объект наблюдения обедает в хороших ресторанах.
— А вы? Какого черта вы… там делаете?! — Я поймала себя на мысли, что готова повторить матерные подвиги Полины Чарской, но вовремя сдержалась. — Здесь же трехзначная цифра! Не могли ограничиться кофе?!
— Только кофе в дорогом ресторане? — Рейно прищурил глаза, в которых все еще нагло болтался фаршированный шницель из мяса косули. — Это дурной тон…
— А не дурной тон опускать меня таким образом?! Я сама никогда… А теперь должна еще и оплачивать ваше набитое брюхо?!
— Мы заключили с вами договор, Варя, — все также мягко напомнил мне Рейно. — Там есть этот пункт…
— Нет там никакого пункта… Транспортные расходы — это я признаю. Но кнедлики в салфетке — это, простите, — из своего кармана!.. Гад! — не удержавшись, добавила я. — Madu!!!
— Форс-мажорные обстоятельства, — попытался оправдаться подонок Рейно. — Если бы он предпочел блинную или рюмочную… Или какую-нибудь sookia … Я бы с удовольствием его туда сопроводил.
— Кого?
— Тео. Тео Лермитта.
— Так вы нашли его?!
— Ну, конечно, — Рейно позволил себе улыбнуться. — Вот фотографии.
Он протянул мне пакет с фотографиями и выпирающим бочонком негативов.
— Последние несколько дней он находился в Ломоносове. Консультировал реставраторов Китайского дворца. Теперь вернулся в Петербург, на научно-практическую конференцию. Конференция будет проходить в Доме ученых. С завтрашнего дня. У Тео Лермитта большой доклад: «Мифы в декоративно-прикладном искусстве народов Юго-Восточной Азии». Я раздобыл копию доклада…
Мне в руки полетела черная папка, которая почти примирила меня с безобразным ресторанным счетом.
— Хорошо, Рейно. Отличная работа.
— Что вы собираетесь делать?
— Я? Для начала почитаю доклад. А потом видно будет.
— Моя помощь нужна?
— Еще не знаю. Думаю, что вы еще понадобитесь. Ладно, я пошла.
Я уже готова была выбраться из «опелька», когда Рейно перехватил меня за рукав.
— Мне хотелось бы, чтобы вы все мне рассказали. Варя. Все — значит все. Я работаю на вас и хотел бы знать, как обстоят дела на самом деле…
— Дела на самом деле обстоят хреново, — честно призналась я. — Но за слезоточивую жилетку я вам не доплачивала. Так что не будем о грустном.
— Мне кажется, вы меня недооцениваете, — барабаня пальцами по рулю и глядя прямо перед собой, сказал Рейно. — И ситуацию тоже.
— Я подумаю над вашими словами…
— Мне продолжать наблюдение за объектом?
— Если вас не затруднит.
— Если вас не затруднит выплачивать мне деньги вовремя, — ввернул Рейно. И все испортил.
— Меня не затруднит, — сжав зубы, сказала я.
— Тогда договоримся о связи. Это очень… ebaratsionaalne… нерационально — все время ловить вас в этой кишке.
Я улыбнулась. «Ebaratsionaalne» — любимое эстонское словечко Монтесумы с ударением на его первую часть. «Ebaratsionaalne» — увесистая дубинка для особо наглых клиентов из прошлой жизни. Достойный ответ на истерики Стаса Дремова, теряющего лакомый процент. Как она там, отважная Монтесума-Чоколатль?.. Сегодня же нужно будет заехать в «Севан»…
— Что будем делать со связью? — повторил Рейно.
— Я в бегах. Вы знаете. Телефона у меня нет…
— А здесь? В том доме, где вы живете?
— Это исключено.
Рейно остервенело почесал затылок.
— А этот ваш черный приятель из кафе? Вы ведь там бываете?
— Да.
— В определенное время?
— Да. — Скрывать очевидное было бессмысленно.
— Очень хорошо. Вы будете там сегодня?
— Надеюсь.
— Если случится что-нибудь неординарное, я подъеду.
Я выскочила из машины и направилась в сторону Сергуниного подъезда.
…Квартира «тяпа-осеменителя» встретила меня яростным стуком пишущей машинки. Я аккуратно прикрыла Дверь и на цыпочках двинулась в комнату. И остановилась на пороге, перед канатом, перегораживающим комнату. На канате болталась картонка: «НЕ МЕШАТЬ!»
А в самом импровизированном магическом кругу в одних веселенькой расцветки семейных трусах восседал Сергуня. Его позвоночный столб сотрясала дрожь, а голова дергалась в такт каждому удару по клавише. Восхитительная картина, ничего не скажешь. Жаль только, что не я явилась причиной такого острого приступа вдохновения. Подтянув к себе телефон, стоящий на полу, я отправилась на кухню.
510 — 19 — 68.
Мне даже не нужно было вынимать банкноту из кармана.
Чувствуя пустоту в желудке, я набрала заветные семь цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне чей-то хорошо поставленный математический (или физический, или химический, или начальных классов) голос.
Твою мать, что это еще за школа № 113?!
Я бросила трубку и, подумав секунду, все-таки вынула двадцать потертых шиллингов. Нет, ошибки быть не могло: «5101968».
Что ж, попробуем. Еще раз. И я снова набрала номер, тщательно контролируя каждую из цифр.
— Средняя школа № 113, — ответил мне тот же голос. Я в нерешительности замолчала. И мое молчание было истолковано самым удивительным образом.
— Если ты, подонок, скажешь, что школа заминирована, я тебя из-под земли достану!!! И голым в Африку пущу. И твои родители-алкаши всю жизнь будут бабки отхаркивать… Обнаглели совсем, ученички! Третий раз за неделю!!!
— Со школой все в порядке, — пискнула я и снова бросила трубку.
Черт возьми, непруха за непрухой!
И с чего я вообще взяла, что это питерский телефон? С таким же успехом он может быть московским. Или гонконгским. Или венским. И тогда у меня нет никаких щансов. Единственный способ узнать, что это за телефон, — потрясти Калью.
И еще не факт, что он расколется. Фактом является другое: людям, связанным с этим номером на банкноте, в средней школе № 113 делать нечего.
Чтобы окончательно не впасть в пессимизм, я вытащила свой баул и решила произвести его ревизию. В конце концов, не так уж мало фактов я собрала. Не так уж мало фактов и не так уж мало улик.
Через несколько минут все они были разложены на столе:
1. Нож-ваджра.
2. Фотография Аллы Кодриной.
3. Квитанция из антикварного салона «Бирюза» с упоминанием об И.И. Шамне.
4. Фотографии Тео Лермитта (старые, 3 шт.).
5. Фотографии Тео Лермитга (новые, 5 шт.).
6. Австрийская банкнота с номером 510 — 19 — 68.
7. Перстень Аллы Кодриной.
8. Приглашение в винную галерею «Каса Марэ» (им теперь можно вытереть задницу).
9. Якобы анонимное письмо Тео Лермитта Олеву Киви, переданное мне Рейно.
10. Книга «ARM AND RITUAL», украденная у продавца Дементия.
Все.
Кажется, все.
Чтобы не терять времени, я начала с фотографии Аллы Кодриной: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». Эту фотографию я видела бессчетное количество раз, так же как и непритязательную физиономию Аллы, так же как и непритязательную розу в ее руках. Но теперь меня интересовала не она сама и не цветок.
Фон.
Фон может многое рассказать мне. Если я, конечно, сумею его выслушать.
Я уже знала, что в загаженном тараканами ящике Сергуниного кухонного стола валяется лупа. Такая же загаженная, с мутным, уставшим от времени глазом. Должно быть, эта лупа была спутницей Сергуниного детства с марками, значками и этикетками от спичечных коробков.
Лупа оказалась на месте, и я еще добрых пятнадцать минут вымывала ее под краном — от омерзительного кухонного налета, скопившегося на стекле за долгие годы бездеятельности. Приведя в порядок немудреную подпорку начинающего филателиста, я поднесла лупу к фотографии и принялась изучать ее.
Но ничего хорошего из этого не вышло: детали не только не приблизились, но и странным образом расплылись (эх, Варвара, Варвара! Меньше нужно дешевых фильмов смотреть!).
Алла Кедрина была сфотографирована с достаточно близкого расстояния, так что в снимок влезла только часть какого-то книжного шкафа. Да окно позади покойницы. В его темном провале виднелись четыре светящиеся буквы: одна под другой. Буквы были не в фокусе, но вполне читабельны: «П О Г Р». Очевидно, это была часть какой-то вывески на доме. Но что могли означать эти буквы: «погром»? «погремушка»? «пограничник»?.. «по гроб жизни не забуду эту хреновую историю»?..
Но, даже не дойдя до конца воображаемого списка, я воспрянула духом. Во-первых, теперь я знала, что родина этих четырех букв — Кронштадт. А Кронштадт — слишком небольшой городок, чтобы не найти в нем одну-единственную вывеску. А потом прикинуть — хотя бы приблизительно — дом напротив. В этом доме напротив обязательно должны знать Аллу Кодрину. Хоть кто-то, но должен.
Я откинулась на стуле: решено. Сегодня же, после встречи с Акопом в «Севане», я отправлюсь в Кронштадт. И найду эту чертову вывеску. И найду дом, в котором, в окружении мартовских теней, была сфотографирована Алла…
Отлично.
Мне будет чем заняться, потому что вторым номером в программе числится квитанция из антикварного салона «Бирюза» с господином Шамне под руку. Его тоже не мешает припереть к стене, гимназиста очкастого!..
…Именно с такими мыслями я приехала в «Севан» в половине второго дня.
Акоп, ничуть не удивившийся моему появлению, молча встал из-за стола, собрал нарды и ухватил меня за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63