Это был отрезанный ломоть, хорошо замаскированный кустами дикого шиповника. Даже если сильно постараться — и тогда невозможно было бы его обнаружить. Но как будто какая-то высшая сила гнала меня на колючие ветки.
И когда я, увязая в мокрой траве, наконец-то продралась сквозь них, то моему взору открылась небольшая, ухоженная, посыпанная чистым песком поляна. И оградка — вполне городская, старательно сработанная.
За оградкой чинно располагались две могилы, на совесть срубленный столик и такая же основательная скамеечка. И такой же основательный лаконичный текст на гранитном памятнике.
КОДРИН ДОНАТ КИРИЛЛОВИЧ, КОДРИНА ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА
15.8.1938-30.12.1995
08.08.1940-11.11.1996
НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ… Дети.
Куррат!..
Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Котя, с другой стороны, — почему же нереальности? ? Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…
Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…
Да. Да, черт возьми!..
Виолончель!
Я не могла ошибиться — это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.
Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.
Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.
КОДРИНА АЛЛОЧКА 5.10.1968-13.06.1999
Далее следовал зарифмованный вопль:
ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,
И ЛЕД СКОВАЛ Б ОЛЬНУЮ ДУШУ.
ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,
ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…
СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…
Скорбящий муж
Кто бы сомневался, что скорбящий!
Вот только стихи — стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, — разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы».
И газеты «Шесть соток»…
Но даже не это взволновало меня. Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..
За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.
— Вот вы где! — бросил он.
— Не только я, — я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.
Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.
— Что скажете? — спросила я.
— Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…
— Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.
— Это ничего не значит…
— Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или, в крайнем случае, — в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.
— Да. Это странно. Согласен. Но, возможно, у него на это были веские причины. Возможно, на месте последнего упокоения настояли родственники…
— Думаю, Алле Кодриной было чихать на родственников. Единственным ее родственником был Игорь Пестерев. Вы же знаете…
— Не хочу вдаваться в эти подробности. Идемте. Я поменял колесо.
Я вздохнула и бросила на могилу страстной Алики последний взгляд: 5.10.1968 — 13.06.1999. Ей даже не исполнилось тридцати одного…
Рейно потянул меня за локоть.
— Идемте. Нужно возвращаться в город. И поспать хотя бы несколько часов…
— Прямо на паркете? — ввернула я, но все-таки повиновалась.
И поплелась следом за Рейно, который стремился уйти со смиренной полянки, как с плохого спектакля: даже не дожидаясь конца первого акта. Он оказался эстетом, надо же!..
Обратный путь через заросли шиповника не был таким уж безоблачным. Я больно оцарапала щеку и остановилась. Да что там остановилась — я застыла как громом пораженная! И даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть так внезапно пришедшую мысль.
— Рейно, — тихонько позвала я. — Рейно, нам нужно вернуться…
— Куда? — Он уже перемахнул кусты и теперь поджидал меня у высохшей сосны.
— Туда. К могиле…
— Еще успеете к могиле, — плоско пошутил Рейно. — Рано или поздно. Никуда она от вас не денется.
— Мне надо…
— Зачем? Вы что-то там забыли?
— Да, — коротко бросила я. — Забыла.
— Что?
— Кое-что посмотреть.
Должно быть, у меня был жалкий вид, иначе Рейно никогда бы не согласился вернуться к оскорбившему его эстетические чувства памятнику.
— Ну и что? — спросил он, когда мы снова подошли к оградке.
— Дату видите?
— Вижу.
— Прочтите, пожалуйста, — слабеющим голосом сказала я.
— Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года — тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года, — прогундел Рейно.
— Да нет же! Цифры! Прочтите цифры первой даты!..
— 5, 10, 1968… 5101968. Да объясните вы толком!
510 — 19 — 68! По какому-то мистическому совпадению дата рождения Аллы Кодриной полностью совпадала с цифрами на банкноте. С теми самыми цифрами, которые я вначале приняла за телефон.
«5101968».
Именно это было написано на потертой двадцатишиллинговой бумажонке!
— Рейно, — трагическим шепотом начала я. — Я не все вам рассказала…
— Нисколько в этом не сомневаюсь…
— Не перебивайте меня… Дело в том, что вчера в гостинице… ночью… я нашла одну банкноту… которую выронил пресс-секретарь покойного Киви.
— Где нашли?
— Неважно… Под столом, в баре… так вот, это была австрийская купюра. Двадцать шиллингов. И на ней было написано: «5101968». 5101968. И дата рождения Аллы Кодриной — пятого октября 1968 года. 5.10.1968. Может быть, это простое совпадение… Сначала я приняла эти семь цифр за телефон. И даже позвонила…
— Вам ответили?
— Да.
— И что сказали?
— Что голой в Африку пустят, — честно призналась я. — Эти оказался телефон какой-то школы. Видимо, ученики все время терзают педагогический состав. Сообщают, что школа заминирована…
— Да, я слышал о таких lapselik vallatus … И именно в России. Вы, русские, должны спасать свое подрастающее поколение…
— По-моему, мы отвлеклись от основной темы. Как вы думаете… Надпись на банкноте и дата на памятнике… Они как-то связаны?
— Шесть цифр из шести. И в той же последовательности?
— Они абсолютно идентичны.
— Я должен сам посмотреть на эту купюру. Она у вас с собой?
— В сумке…
— Которую вы оставили у меня?
— Да.
— Ладно. Ждите меня возле машины. Я сейчас подойду…
— А вы?
Но Рейно уже сделал стойку: теперь могилы влекли его, как некрофила со стажем. Он перелез через ограду и принялся копаться у столика. Потом переместился к подножию гранитной виолончели. Издалека мне было видно, как он шарит руками по земле и даже что-то кладет в крошечный целлофановый пакет. Закончив изыскания, Рейно посмотрел в мою сторону и снизошел до взмаха рукой. А через минуту снова оказался рядом.
— Нашли что-нибудь интересное?
— Еще не знаю… Так, пара окурков… Я представлю вам отчет.
— Уж будьте любезны…
— Да… Но для этого нам нужно будет составить дополнительный договор. Уже на расследование дела по факту гибели Аллы Донатовны Кодриной. А это потребует дополнительных средств, как вы понимаете…
— Что вы говорите!..
— Но этим мы займемся не здесь… Не среди могил.
— Еще бы нам заниматься этим среди могил! — фыркнула я. — Это было бы неуважением к мертвым…
— Вы правы, — он уже тащил меня в охочий до нежных частей тела шиповник. — Это было бы святотатством.
* * *
Мы вернулись в Питер около восьми утра. Маленькое приключение на кладбище напрочь выбило сон из моей отяжелевшей головы. Рейно тоже не выказывал никаких признаков усталости.
— Давайте сюда вашу купюру, — приказал он, как только за нами захлопнулась дверь его квартиры в Коломягах.
— Сейчас…
Я присела перед сумкой и принялась рыться в ней. Вытаскивать наружу все по крохам собранные улики мне не хотелось.
— Ну, как? — поторопил меня Рейно. — Вы ее не потеряли?
— Не знаю… Не должна бы…
— Да вы вывалите все на пол. Так легче будет искать.
Он сказал это совершенно равнодушным голосом, но его изогнутые ноздри и подозрительно вытянувшийся нос не смогли обмануть меня: Рейно жаждал прикоснуться к каждой вещи, которая относится к делу.
Я промычала что-то типа «сейчас найду», но проклятые двадцать шиллингов не находились.
Через пять минут у Рейно лопнуло терпение: он поднял меня, как тряпичную куклу, вырвал сумку из рук (я даже не успела открыть рот) и высыпал ее содержимое на пол.
Чтобы спасти свои собственные (и такие беззащитные!) улики, я накрыла их телом и посмотрела на Рейно снизу верх.
— Дура, — резюмировал он. — Никто не собирается рыться в ваших трусах и прокладках… Это она?
Он уже держал в руках предательские двадцать шиллингов.
— Она, — отдуваясь, подтвердила я. — Но сначала — договор.
— Хорошо.
Рейно вышел в прихожую и вернулся с легендарной черной папкой. И, растянувшись на паркете, принялся было заполнять бумажки.
— Подождите… Это должен быть другой договор. Не между вами и мной, а между мной и вами. Я вправе продать вам все, что собрала. Иначе картина не будет полной. Вы согласны купить у меня улики?
Такой утонченной подлости Рейно явно не ожидал. Он почесал ручкой переносицу и уставился на меня.
— Разве это несправедливо? — развила наступление я.
— Но вы же клиент…
— Посудите сами. Вы собираете улики по определенному делу. Так?
— Допустим…
— И допускать не надо, У вас есть пункт, — я как будто воочию увидела этот растреклятый пункт, вбитый в договор Рейно. — Кажется, номер 5.1.2… Там говорится, что вы можете покупать недостающие вам сведения у третьих лиц и счета по оплате этих сведений вносить в графу «Непредвиденные расходы». Я права?
— Только это пункт 5.1.3, — упавшим голосом поправил меня Рейно.
— Один черт. Главное, что он есть. Ну что, согласны купить у меня сведения? Это очень важные сведения. Они бы вам пригодились. Согласны?
Рейно ничего не ответил. Он поднялся и бросился вон из комнаты. Через несколько минут я услышала звук спускаемой воды в унитазе.
— Vilets santazeerija! — с ненавистью брякнул он, едва появившись на пороге. — Черт с вами. Я согласен…
— Вот и отлично.
— На нулевой вариант… Я больше не буду брать с вас денег… Я расследую убийство Кодриной бесплатно.
— Надо же, какие подвижки! И про бензин не забудьте, — я оттягивалась по полной программе. — Я не должна оплачивать вам бензин. И обеды в дорогих ресторанах. Кнедлики в салфетке, в душу гроба мать!..
Рейно сморщился.
А я смотрела на его подвижное, — как рыбья чешуя, как песчаная дюна, как ветка сосны, — лицо. И думала. Правильно ли я поступаю? Через минуту я отдам ему все (и Нож в том числе) и расскажу ему все. Все. Абсолютно все. Но ведь одной мне не разгрестись! А он — толковый парень. И даже не без авантюрной жилки. Наверняка он сможет многое сопоставить…
— Но эти кафе для среднего класса… Меня не устраивает качество пищи.
— Это ваши проблемы. Хотите жрать какого-нибудь гуся по-фламандски… или навороченного лобстера — жрите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
И когда я, увязая в мокрой траве, наконец-то продралась сквозь них, то моему взору открылась небольшая, ухоженная, посыпанная чистым песком поляна. И оградка — вполне городская, старательно сработанная.
За оградкой чинно располагались две могилы, на совесть срубленный столик и такая же основательная скамеечка. И такой же основательный лаконичный текст на гранитном памятнике.
КОДРИН ДОНАТ КИРИЛЛОВИЧ, КОДРИНА ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА
15.8.1938-30.12.1995
08.08.1940-11.11.1996
НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ… Дети.
Куррат!..
Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Котя, с другой стороны, — почему же нереальности? ? Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…
Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…
Да. Да, черт возьми!..
Виолончель!
Я не могла ошибиться — это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.
Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.
Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.
КОДРИНА АЛЛОЧКА 5.10.1968-13.06.1999
Далее следовал зарифмованный вопль:
ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,
И ЛЕД СКОВАЛ Б ОЛЬНУЮ ДУШУ.
ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,
ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…
СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…
Скорбящий муж
Кто бы сомневался, что скорбящий!
Вот только стихи — стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, — разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы».
И газеты «Шесть соток»…
Но даже не это взволновало меня. Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..
За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.
— Вот вы где! — бросил он.
— Не только я, — я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.
Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.
— Что скажете? — спросила я.
— Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…
— Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.
— Это ничего не значит…
— Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или, в крайнем случае, — в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.
— Да. Это странно. Согласен. Но, возможно, у него на это были веские причины. Возможно, на месте последнего упокоения настояли родственники…
— Думаю, Алле Кодриной было чихать на родственников. Единственным ее родственником был Игорь Пестерев. Вы же знаете…
— Не хочу вдаваться в эти подробности. Идемте. Я поменял колесо.
Я вздохнула и бросила на могилу страстной Алики последний взгляд: 5.10.1968 — 13.06.1999. Ей даже не исполнилось тридцати одного…
Рейно потянул меня за локоть.
— Идемте. Нужно возвращаться в город. И поспать хотя бы несколько часов…
— Прямо на паркете? — ввернула я, но все-таки повиновалась.
И поплелась следом за Рейно, который стремился уйти со смиренной полянки, как с плохого спектакля: даже не дожидаясь конца первого акта. Он оказался эстетом, надо же!..
Обратный путь через заросли шиповника не был таким уж безоблачным. Я больно оцарапала щеку и остановилась. Да что там остановилась — я застыла как громом пораженная! И даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть так внезапно пришедшую мысль.
— Рейно, — тихонько позвала я. — Рейно, нам нужно вернуться…
— Куда? — Он уже перемахнул кусты и теперь поджидал меня у высохшей сосны.
— Туда. К могиле…
— Еще успеете к могиле, — плоско пошутил Рейно. — Рано или поздно. Никуда она от вас не денется.
— Мне надо…
— Зачем? Вы что-то там забыли?
— Да, — коротко бросила я. — Забыла.
— Что?
— Кое-что посмотреть.
Должно быть, у меня был жалкий вид, иначе Рейно никогда бы не согласился вернуться к оскорбившему его эстетические чувства памятнику.
— Ну и что? — спросил он, когда мы снова подошли к оградке.
— Дату видите?
— Вижу.
— Прочтите, пожалуйста, — слабеющим голосом сказала я.
— Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года — тринадцатого июня тысяча девятьсот девяносто девятого года, — прогундел Рейно.
— Да нет же! Цифры! Прочтите цифры первой даты!..
— 5, 10, 1968… 5101968. Да объясните вы толком!
510 — 19 — 68! По какому-то мистическому совпадению дата рождения Аллы Кодриной полностью совпадала с цифрами на банкноте. С теми самыми цифрами, которые я вначале приняла за телефон.
«5101968».
Именно это было написано на потертой двадцатишиллинговой бумажонке!
— Рейно, — трагическим шепотом начала я. — Я не все вам рассказала…
— Нисколько в этом не сомневаюсь…
— Не перебивайте меня… Дело в том, что вчера в гостинице… ночью… я нашла одну банкноту… которую выронил пресс-секретарь покойного Киви.
— Где нашли?
— Неважно… Под столом, в баре… так вот, это была австрийская купюра. Двадцать шиллингов. И на ней было написано: «5101968». 5101968. И дата рождения Аллы Кодриной — пятого октября 1968 года. 5.10.1968. Может быть, это простое совпадение… Сначала я приняла эти семь цифр за телефон. И даже позвонила…
— Вам ответили?
— Да.
— И что сказали?
— Что голой в Африку пустят, — честно призналась я. — Эти оказался телефон какой-то школы. Видимо, ученики все время терзают педагогический состав. Сообщают, что школа заминирована…
— Да, я слышал о таких lapselik vallatus … И именно в России. Вы, русские, должны спасать свое подрастающее поколение…
— По-моему, мы отвлеклись от основной темы. Как вы думаете… Надпись на банкноте и дата на памятнике… Они как-то связаны?
— Шесть цифр из шести. И в той же последовательности?
— Они абсолютно идентичны.
— Я должен сам посмотреть на эту купюру. Она у вас с собой?
— В сумке…
— Которую вы оставили у меня?
— Да.
— Ладно. Ждите меня возле машины. Я сейчас подойду…
— А вы?
Но Рейно уже сделал стойку: теперь могилы влекли его, как некрофила со стажем. Он перелез через ограду и принялся копаться у столика. Потом переместился к подножию гранитной виолончели. Издалека мне было видно, как он шарит руками по земле и даже что-то кладет в крошечный целлофановый пакет. Закончив изыскания, Рейно посмотрел в мою сторону и снизошел до взмаха рукой. А через минуту снова оказался рядом.
— Нашли что-нибудь интересное?
— Еще не знаю… Так, пара окурков… Я представлю вам отчет.
— Уж будьте любезны…
— Да… Но для этого нам нужно будет составить дополнительный договор. Уже на расследование дела по факту гибели Аллы Донатовны Кодриной. А это потребует дополнительных средств, как вы понимаете…
— Что вы говорите!..
— Но этим мы займемся не здесь… Не среди могил.
— Еще бы нам заниматься этим среди могил! — фыркнула я. — Это было бы неуважением к мертвым…
— Вы правы, — он уже тащил меня в охочий до нежных частей тела шиповник. — Это было бы святотатством.
* * *
Мы вернулись в Питер около восьми утра. Маленькое приключение на кладбище напрочь выбило сон из моей отяжелевшей головы. Рейно тоже не выказывал никаких признаков усталости.
— Давайте сюда вашу купюру, — приказал он, как только за нами захлопнулась дверь его квартиры в Коломягах.
— Сейчас…
Я присела перед сумкой и принялась рыться в ней. Вытаскивать наружу все по крохам собранные улики мне не хотелось.
— Ну, как? — поторопил меня Рейно. — Вы ее не потеряли?
— Не знаю… Не должна бы…
— Да вы вывалите все на пол. Так легче будет искать.
Он сказал это совершенно равнодушным голосом, но его изогнутые ноздри и подозрительно вытянувшийся нос не смогли обмануть меня: Рейно жаждал прикоснуться к каждой вещи, которая относится к делу.
Я промычала что-то типа «сейчас найду», но проклятые двадцать шиллингов не находились.
Через пять минут у Рейно лопнуло терпение: он поднял меня, как тряпичную куклу, вырвал сумку из рук (я даже не успела открыть рот) и высыпал ее содержимое на пол.
Чтобы спасти свои собственные (и такие беззащитные!) улики, я накрыла их телом и посмотрела на Рейно снизу верх.
— Дура, — резюмировал он. — Никто не собирается рыться в ваших трусах и прокладках… Это она?
Он уже держал в руках предательские двадцать шиллингов.
— Она, — отдуваясь, подтвердила я. — Но сначала — договор.
— Хорошо.
Рейно вышел в прихожую и вернулся с легендарной черной папкой. И, растянувшись на паркете, принялся было заполнять бумажки.
— Подождите… Это должен быть другой договор. Не между вами и мной, а между мной и вами. Я вправе продать вам все, что собрала. Иначе картина не будет полной. Вы согласны купить у меня улики?
Такой утонченной подлости Рейно явно не ожидал. Он почесал ручкой переносицу и уставился на меня.
— Разве это несправедливо? — развила наступление я.
— Но вы же клиент…
— Посудите сами. Вы собираете улики по определенному делу. Так?
— Допустим…
— И допускать не надо, У вас есть пункт, — я как будто воочию увидела этот растреклятый пункт, вбитый в договор Рейно. — Кажется, номер 5.1.2… Там говорится, что вы можете покупать недостающие вам сведения у третьих лиц и счета по оплате этих сведений вносить в графу «Непредвиденные расходы». Я права?
— Только это пункт 5.1.3, — упавшим голосом поправил меня Рейно.
— Один черт. Главное, что он есть. Ну что, согласны купить у меня сведения? Это очень важные сведения. Они бы вам пригодились. Согласны?
Рейно ничего не ответил. Он поднялся и бросился вон из комнаты. Через несколько минут я услышала звук спускаемой воды в унитазе.
— Vilets santazeerija! — с ненавистью брякнул он, едва появившись на пороге. — Черт с вами. Я согласен…
— Вот и отлично.
— На нулевой вариант… Я больше не буду брать с вас денег… Я расследую убийство Кодриной бесплатно.
— Надо же, какие подвижки! И про бензин не забудьте, — я оттягивалась по полной программе. — Я не должна оплачивать вам бензин. И обеды в дорогих ресторанах. Кнедлики в салфетке, в душу гроба мать!..
Рейно сморщился.
А я смотрела на его подвижное, — как рыбья чешуя, как песчаная дюна, как ветка сосны, — лицо. И думала. Правильно ли я поступаю? Через минуту я отдам ему все (и Нож в том числе) и расскажу ему все. Все. Абсолютно все. Но ведь одной мне не разгрестись! А он — толковый парень. И даже не без авантюрной жилки. Наверняка он сможет многое сопоставить…
— Но эти кафе для среднего класса… Меня не устраивает качество пищи.
— Это ваши проблемы. Хотите жрать какого-нибудь гуся по-фламандски… или навороченного лобстера — жрите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63