И от этой немудреной похвалы все выпитые вина наперегонки бросились мне в голову.
— Это почему же?
— Настоящая журналистка никогда не упустит случая переспать с влиятельным человеком…
— А вы влиятельный человек?
— Должны знать, раз собирались брать у меня интервью. Так как, будете брать?
Двусмысленность последней фразы развеселила меня, и я тоже позволила себе улыбнуться.
— Не буду.
— Почему? — он даже не удивился.
— Передумала.
— И правильно. С вами мы будем пить вино и разговаривать о более приятных вещах.
— Это о каких же?
Аурэл Чорбу прошелся по кабинету, Вытащил из шкафа поднос с фруктами и еще одной (о, боже!) бутылкой вина.
— О вас. Обо мне. О вашем городе. О моих виноградниках…
Наблюдая за тем, как Аурэл Чорбу разрезает фигурным ножиком яблоко, и борясь с остатками мягкого винного хмеля, я принялась размышлять над тем, почему из всего журналистского вертепа молдаванин избрал для приставаний именно меня.
Никаких поводов я ему не давала, за руки не хватала и в штаны не прыгала. Или все дело в неизбывном клейме дамы полусвета?..
Нет, черт возьми!
Если бы он принял меня за потаскуху, он вел бы себя совсем иначе. Но он не хотел тупо взять меня, он хотел мне понравиться! Осторожно, шаг за шагом понравиться. Это было что-то новенькое в моих отношениях с мужчинами. Но тогда зачем он залез мне под футболку?
— Зачем вы залезли ко мне под футболку? — спросила я.
— А разве вам никогда не залезали под футболку? — удивился он.
— Но зачем это сделали вы?
— Скушайте яблочко, — Чорбу протянул мне половинку восхитительно упругого «джонатана». — Молдавское…
— Вы не ответили. — Я вонзила зубы в мякоть и укоризненно посмотрела на него.
— Я просто любовался вами. Только и всего. Хотел посмотреть, как спит ваша кожа.
Это было поэтично. Как раз в духе японского поэта Басе, о существовании которого я узнала накануне.
— Я сразу вас заметил. Еще когда вы вошли с этим своим коллегой, — продолжал вовсю откровенничать Чорбу. — И подумал: какая симпатичная девушка. Жаль, что журналистка.
— Ничего не поделаешь.
— А потом, когда вы так легко отличили фиалку от черной смородины… И обнаружили запах полевых цветов в «Извораше»… Может быть, поедем куда-нибудь?
— Куда? — Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, я вдруг поймала себя на мысли, что мечтаю о жженой пробке его губ.
— На Крестовский. Я там всегда останавливаюсь. Маленькая гостиница, все очень респектабельно…
Очарование Аурэла Чорбу растаяло, как звуки вальса «Дунайские волны». Хороша же я буду; если вернусь на Крестовский, в ту самую мышеловку, из которой едва выскочила. А уже знакомым охранникам останется только завести мне руки за спину и сдать гиене из ФСБ Лемешонку, как довольно остроумно заметила Монтесума…
— Гостиница на Крестовском? — Я с хрустом доела яблоко и прополоскала рот коллекционной «Изабеллой». — Не та ли гостиница, в которой недавно укокошили известного виолончелиста?
— Та самая, — с готовностью подтвердил Чорбу. — А вы откуда знаете?
— Там не так много гостиниц. И потом, я ведь журналистка. А журналистам хорошо известен этот прискорбный инцидент.
— Да какая разница! Мы же не понятыми туда поедем. Вы будете моей гостьей..
Гостьей я уже была и хорошо помнила, чем это кончилось.
— В другой раз.
— Другого раза не будет. Через три дня я уезжаю к себе в Кишинев.
— А что там вообще произошло, в гостинице? — Я самым топорным образом подталкивала Аурэла Чорбу к нужной теме.
— Я не вдавался в подробности. Хотя они довольно пикантные. Его убила женщина.
— Да, я читала об этом.
— Должно быть, из-за неразделенной любви, — добавил молдаванин, слегка шевеля меланхоличными усами. — Все преступления в мире совершаются женщинами и только из-за неразделенной любви. В меня самого стреляли три раза.
— Что вы говорите! — изумилась я. — И кто?
— Женщины, на которых я не женился. Они очень переживали.
— Но в конечном счете…
— В конечном счете я пользуюсь услугами проституток. Хоть эти не требуют обручального кольца на палец. — Как и всякий большой поэт, Аурэл Чорбу был предельно циничен. — Десять лет я общаюсь только с блудницами. Но сегодня… Вы такая невинная…
Я едва не рухнула с дивана, Пошеруди рогами, бедняжка Аурэл, тоже, нашел Орлеанскую девственницу!..
— Ну так как? — подстегнул меня Чорбу. — Поедем на Крестовский?
— Я перестану быть невинной, если соглашусь поехать с вами сегодня, после двух часов знакомства, — резонно заметила я.
— А после, например, трех? Или пяти? — Он стремительно повышал ставки.
— Ненавижу гостиницы VIP-класса. Ненавижу охранников…
— Ну, положим, охранники у нас тише воды ниже травы — после того, как произошел тот самый, как вы говорите, «прискорбный инцидент», их всех заменили… Да и зайдем-то мы не через центральный ход… Никто не увидит.
— Не через центральный? Никто не увидит?! — изумление мое было неподдельным. — Разве такое возможно?
— Ну, конечно…
Я затолкала в глотку очередную порцию «Изабеллы» и глубоко задумалась. Аурэл Чорбу, сам того не подозревая, открывал передо мной невиданную перспективу: вернуться на место преступления и еще раз посмотреть на все — теперь уже другими глазами. Но…
Как на все это посмотрит он сам: малознакомая подвыпившая телка с радостью прыгает к нему в кровать… Я ущипнула себя за подбородок: ты ли это, Варвара Андреевна Сулейменова? Ты ли это, девочка по вызову? Ты ли это, сексуальная доппаечница?..
Аурэл Чорбу, видя мои колебания, приблизил улыбающиеся усы:
— Вам ничего не угрожает, Римма. Я старый, мудрый, уставший от жизни человек…
О, сколько неподдельной грусти было в его голосе! Невинная, малоопытная крошка сразу бы поверила в искренность его лживых слов. И я сделала вид, что поверила, — в полном соответствии с новым для меня образом целки-невидимки.
— Хорошо…
По телу молдаванина пробежала легкая дрожь. Он взял мою (совсем не сопротивляющуюся!) руку и приложил к лицу. И сразу же ладонь закололи жесткий подшерсток щетины и мягкий войлок усов.
— Вы дарите мне лучшие минуты в этом городе!…
Я вздохнула: а что уж говорить обо мне самой?..
…Спустя несколько минут мы уже выходили из кабинета. Аурэл отправился в торговый зал — разгребать последствия вечеринки, я же — изгонять из организма излишки коллекционных вин.
И у ватерклозета нос к носу столкнулась с Сергуней. Он вышел оттуда с легкой улыбкой на лице и с брошюркой Романа Попова под мышкой.
— А ты все гуся дергаешь. — Я укоризненно посмотрела на синенковский пах. — Не злоупотребляй мастурбацией, Сергуня… От этого ладони шерстью покрываются.
— Много ты понимаешь, — огрызнулся он. — Думаешь, если завалила каких-то несчастных двух хануриков, то все тебе позволено? Есть и покруче тебя. И ничего, не выпячиваются. И не поучают…
— Прости. — Ссора с Сергуней не входила в мои планы. — Прости.
— Да ладно… — Он тоже пошел на попятный и с надеждой спросил:
— У тебя планы на сегодня?
— В общем, планы.
— Когда вернешься?
«Лучше б — никогда», — сквозило в его отрешенном, очарованном маньяком-некрофилом взгляде. Да, черт возьми, битву за криминального репортера Сергея Си-ненко я проиграла окончательно!
— Не знаю…
— Если меня не будет, — покорми Идисюда. И песочек ему поменяй, хорошо?
Хоть от дома не отказывает — и то радость. Я перевела дух и кротким голосом домохозяйки произнесла:
— Конечно… Я вот о чем подумала, Сергуня… Может быть, мы начнем? С завтрашнего дня…
— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.
— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебе некоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.
— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, — Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. И история у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так, статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют. Профессионально вырос. Вот так.
— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев по брошюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.
— Без обид?
— Конечно. Но…
— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне не мешаешь…
Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную, как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.
Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откуда ты только взялся, культуролог Роман Попов?..
…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылок уже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки с петухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок поле боя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте, подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали у выхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.
Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:
— Придется делать еще один ремонт.
— После русских всегда приходится делать еще один ремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?
— Почему?
— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечь нутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделать маленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.
* * *
Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-за проклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу. Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняных полотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.
— Вино не терпит одиночества, — поучал меня Аурэл Чорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. И обожает поклонение. Так же, как и женщина.
Теперь я была более осмотрительна: дегустировала еще неизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову. Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные части тела ему было ровным счетом наплевать.
Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть более хмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и есть настоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..
У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус, достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:
— Идите сюда, Римма.
Я повиновалась.
Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, но еще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.
— А бокалы? — удивилась я.
— Подставляйте ладони, — подмигнул мне Чорбу. — Только сожмите их крепче.
Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино. А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.
— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.
— А теперь — вы.
Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливым молдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.
— Можно?
— Пейте, — позволил мне Чорбу.
Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самая натуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать об этом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.
— Ну, как? — спросил у меня он.
— Потрясающе.
— Определите букет? Я задумалась.
— Немного базилика — но это вино, не вы…
— А я?
— Металл… Чуть-чуть дерева… Нет, пожалуй, только металл. Но не обычный… Очень старый… — Слова выскакивали из моего горла без всякой посторонней помощи.
— Потрясающе! — Аурэл Чорбу коснулся большим, сладким от вина пальцем моего подбородка. — Как называется ваша газета?
— «Петербургская Аномалия», — с трудом вспомнила я.
— Похоже. У вас аномальный нюх. Такой нюх воспитывается десятилетиями. Или дается от бога. Вы не молдаванка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63