Оставь свое вранье для бизнеса. Ты так привык вертеть женщинами, как тебе того хочется, что уже не видишь в них людей. Ну а я — человек, и мне, черт возьми, не нравится, когда мне врут. Ты понимаешь, что со мной нельзя обращаться таким образом?
Казалось в воздухе между ними скопился электрический заряд, и одно неосторожное движение могло вызвать молнию, испепелившую бы весь мир: столь важен был этот миг.
— Ладно, — сказал он после паузы, длившейся целую вечность. — Это правда, так все начиналось. Мне позвонили через десять минут, после того как ты его прогнала...
— Спасибо за откровенность.
— Дай мне договорить! Ты сказала..., — он вновь попытался взять ее за руку, но Дайна обожгла его таким взглядом, что Рубенс тут же испуганно отдернул ладонь. — Может быть, нам обоим стоит слушать друг друга хоть иногда, а? Возможно, в этом кроется часть проблемы.
— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твой жалкий лепет. — Она отвернулась. — Ты натренировался настолько хорошо, что уже сам не замечаешь, когда врешь. Истина не имеет для тебя ни малейшего значения. Истинно то, что выгодно Рубенсу в данный момент. Боже, даже не представляю, как я могла испытывать хоть какие-то чувства...
— Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя? Дайна вяло улыбнулась.
— Не жди от меня какой-либо помощи в этом.
— И ты вот так запросто уйдешь?
— Почему бы и нет? Я здесь ничего не забыла.
— Если ты уйдешь сейчас, то не узнаешь наверняка.
— Поверь, Рубенс, я знаю.
— Я по-прежнему хочу, чтобы ты переехала ко мне.
— Перестань.
Наступила какая-то особенная напряженная пауза. Это было так, словно они вдвоем стояли на лесной поляне, лишенные не только одежды, но и заботливо взращенных в них пластов цивилизованности. Они оба застыли неподвижно, как каменные изваяния, и лишь зрачки чуть заметно перемещались, а ноздри раздувались, как у хищных зверей, принюхивающихся к запаху противника. Казалось, еще немного и они, оскалив зубы, зарычат друг на друга.
— Ты ведь не хочешь уйти на самом деле, Дайна, — если в его голосе и не звучала угроза, то по крайней мере, крылся намек на нее.
Она прекрасно знала, к чему он клонит, но не слишком испугалась. Понимая, насколько важна для нее роль Хэтер Дуэлл, она тем не менее твердо решила не отступать. В конце концов, сколько миллионов было уже потрачено на эту ленту? Слишком много, чтобы он мог позволить ей покинуть съемочную площадку. Он просто сменил тактику. Точно так же, как он удержался от того, чтобы ударить ее минуту назад, он пойдет на попятный и здесь.
А если это не блеф? Он обладает властью. Он может лишить ее роли. Что будет с ней? Если б она была мужчиной, ничего этого не произошло бы. Сила и власть. Вот чего ей не хватает.
На мгновение ее решимость поколебалась, но новая мысль придала Дайне мужества: если она уступит сейчас, то все повторится еще и еще раз. Она никогда не выберется из западни и не обретет власти.
— Ты не выкинешь меня из картины, — сказала она твердо, подумав про себя: «Это единственный для меня способ защитить себя».
Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.
— Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.
— Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.
— Отлично. — В его голосе прозвучали особые, не слышанные ею прежде нотки. — В таком случае ты отстраняешься от съемок.
На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она, решил идти до конца.
Она повернулась молча и пошла к двери, ведущей в холл. Ее блуждающий взгляд упал на изображенного на полотне Эль Греко старика, чье узкое, длинное лицо было наполнено какой-то сокровенной мудростью, а спокойные проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.
Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее глаз, застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею с портрета видеть ее позор, но Рубенсу — никогда.
Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».
Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.
— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.
— Ты не можешь простить меня?
Она обернулась.
— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?
— Ты победила. Разве ты не видишь?
— Победила? Это не поединок.
— Нет, — спокойно возразил он. — Вся жизнь ничто иное, как поединок. — Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. — Ты знаешь сама.
— Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?
— Когда я попытался раздавить тебя, ты отбросила меня в сторону. Ты сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.
— Почти больше всего на свете.
Он улыбнулся. Казалось, минуло целое столетие, с тех пор как это произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.
— Почти, — повторил он вслед за ней. — Это как раз то, что отличает тебя от...
— Шлюх.
— ... всех остальных. — Он приблизился к ней. — Ты не боишься меня, — прошептал он и поцеловал ее в шею. — Именно это мне нужно в женщине. Гораздо больше, чем ты думаешь.
— И ты пугал меня, чтобы...
— Нет, — он покачал головой. — Наоборот, ты испугала меня. В ту секунду, когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...
— И дашь мне все, что я захочу? — она произнесла эти слова очень тихо.
— Да, — его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал ее в своих объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.
Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Ее голова закружилась от необычайного, восхитительного запаха, окружавшего ее со всех сторон, и она припала к Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.
Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось в поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это было возможно, не отрывая руки от его волос. Но едва почувствовав, что он раздвигает в стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.
Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.
Ее мышцы свела судорога, и ноги подкосились. С трудом сохраняя равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка, при этом все больше наклоняясь вперед, пока ее грудь не уперлась в напряженные мышцы его спины.
Ее тело налилось свинцовой тяжестью, сердце бешено колотилось, рот приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.
— О, боже! — простонала она, чувствуя приближение оргазма, утопая в водопаде наслаждения.
Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор, пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал, когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.
В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм, прямо на ковре возле огромного камина, облицованного розовым и серым мрамором.
* * *
Дайна проснулась, когда в домах, расположенных по соседству, еще ярко горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего Рубенса. Она нежно провела ладонью по щеке там, где виднелся след от пощечины. Рубенс открыл глаза.
— Взаимоотношения двух людей, — прошептала она, — не должны превращаться в поединок. — Мысленно она добавила «любящих друг друга людей», но не произнесла этого вслух.
Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.
— Важно, чтобы было именно так, потому что этот город полон дураков, верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься на свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец твои мозги не раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются неправильными.
— Воля, — ответил он, — гораздо более могущественное оружие чем деньги, потому что она не теряет своего значения при любых обстоятельствах. Она заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако никто не может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь эту науку, надо пройти через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.
— У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег. Путь наверх из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его прежде всего необходимо выжить.
Рубенс слегка пошевелился, и Дайна почувствовала, как напряглось его тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.
— Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос, что я сбился со счета, — Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки. — О, как эти украинские ребята любили меня! «Эй, жид, — кричали они, завидев меня. — Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для тебя сюрприз». Расправа бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по лицу. «Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!»
Они избивали меня методично, полные какой-то холодной ярости, перенятой ими от родителей, испытавших на себе чудовищные зверства немцев во время войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм продолжал жить, несмотря на поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.
Дайна лежала, обвив шею Рубенса руками, чувствуя, как его терзает какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго, что она решила, что история закончилась.
— Их возглавлял, — начал он вновь так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — здоровый парень с вечно взъерошенными волосами и голубыми светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую нараспашку, из-под которой выглядывал серебряный крестик. Помнится, мне всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.
— Как бы там ни было, именно он окликал меня, наносил первый удар, смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.
— Я пытался сопротивляться, но они были старше меня, и к тому же их всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня вымазанного в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он сам, заметив сломанный нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно. «Ты еще не научился защищать себя? — спросил он. — Не забывай, что у тебя тоже есть кулаки!»
— Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался, что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал, что «они» не имели никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами — вот кто не давал мне покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.
— И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота — дело происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я проходил один квартал за другим, не встречая ни единого знакомого лица, словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу и поднес к лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал, что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня имелось и кое-что кроме них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Казалось в воздухе между ними скопился электрический заряд, и одно неосторожное движение могло вызвать молнию, испепелившую бы весь мир: столь важен был этот миг.
— Ладно, — сказал он после паузы, длившейся целую вечность. — Это правда, так все начиналось. Мне позвонили через десять минут, после того как ты его прогнала...
— Спасибо за откровенность.
— Дай мне договорить! Ты сказала..., — он вновь попытался взять ее за руку, но Дайна обожгла его таким взглядом, что Рубенс тут же испуганно отдернул ладонь. — Может быть, нам обоим стоит слушать друг друга хоть иногда, а? Возможно, в этом кроется часть проблемы.
— Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твой жалкий лепет. — Она отвернулась. — Ты натренировался настолько хорошо, что уже сам не замечаешь, когда врешь. Истина не имеет для тебя ни малейшего значения. Истинно то, что выгодно Рубенсу в данный момент. Боже, даже не представляю, как я могла испытывать хоть какие-то чувства...
— Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя? Дайна вяло улыбнулась.
— Не жди от меня какой-либо помощи в этом.
— И ты вот так запросто уйдешь?
— Почему бы и нет? Я здесь ничего не забыла.
— Если ты уйдешь сейчас, то не узнаешь наверняка.
— Поверь, Рубенс, я знаю.
— Я по-прежнему хочу, чтобы ты переехала ко мне.
— Перестань.
Наступила какая-то особенная напряженная пауза. Это было так, словно они вдвоем стояли на лесной поляне, лишенные не только одежды, но и заботливо взращенных в них пластов цивилизованности. Они оба застыли неподвижно, как каменные изваяния, и лишь зрачки чуть заметно перемещались, а ноздри раздувались, как у хищных зверей, принюхивающихся к запаху противника. Казалось, еще немного и они, оскалив зубы, зарычат друг на друга.
— Ты ведь не хочешь уйти на самом деле, Дайна, — если в его голосе и не звучала угроза, то по крайней мере, крылся намек на нее.
Она прекрасно знала, к чему он клонит, но не слишком испугалась. Понимая, насколько важна для нее роль Хэтер Дуэлл, она тем не менее твердо решила не отступать. В конце концов, сколько миллионов было уже потрачено на эту ленту? Слишком много, чтобы он мог позволить ей покинуть съемочную площадку. Он просто сменил тактику. Точно так же, как он удержался от того, чтобы ударить ее минуту назад, он пойдет на попятный и здесь.
А если это не блеф? Он обладает властью. Он может лишить ее роли. Что будет с ней? Если б она была мужчиной, ничего этого не произошло бы. Сила и власть. Вот чего ей не хватает.
На мгновение ее решимость поколебалась, но новая мысль придала Дайне мужества: если она уступит сейчас, то все повторится еще и еще раз. Она никогда не выберется из западни и не обретет власти.
— Ты не выкинешь меня из картины, — сказала она твердо, подумав про себя: «Это единственный для меня способ защитить себя».
Лицо Рубенса превратилось в ничего не выражающую маску.
— Ты слишком сильно хочешь сыграть эту роль, Дайна. Она нужна тебе.
— Я скорее пойду к Теду Кесселю, чем позволю тебе унижать меня.
— Отлично. — В его голосе прозвучали особые, не слышанные ею прежде нотки. — В таком случае ты отстраняешься от съемок.
На мгновение ей почудилось, что ее сердце перестало биться. Не ослышалась ли она? Не сон ли это? Но нет. Она ошиблась в расчетах, и Рубенс, как и она, решил идти до конца.
Она повернулась молча и пошла к двери, ведущей в холл. Ее блуждающий взгляд упал на изображенного на полотне Эль Греко старика, чье узкое, длинное лицо было наполнено какой-то сокровенной мудростью, а спокойные проницательные глаза словно следили за каждым ее движением.
Сердце Дайны разрывалось на части. Слезы, собравшихся в уголках ее глаз, застыли неподвижно, точно она усилием воли не позволяла им скатиться вниз по щекам. Она могла позволить старому испанскому еврею с портрета видеть ее позор, но Рубенсу — никогда.
Ей вспомнилось другое пережитое ею унижение и то время, когда она заперлась внутри себя от всего мира, и мучения ее стали совсем невыносимыми. Ища утешения, она в отчаянии вглядывалась в лицо старика. Однако он не мог протянуть ей руку, прикоснуться к ней, он всего лишь молча смотрел на нее, и во взгляде его выразительных глаз она прочитала простую, ясную мысль: «Я выжил несмотря ни на что. То же самое будет и с тобой».
Она уже стояла на пороге гостиной, когда услышала тихий голос Рубенса, доносившийся до нее словно из иного мира.
— Пожалуйста, вернись. Я погорячился. Дайна, не отрываясь, продолжала смотреть в глаза старика.
— Ты не можешь простить меня?
Она обернулась.
— Почему тебе надо обязательно быть таким жестоким? — слезы все еще блестели в уголках ее глаз; она не забывала об этом. — Зачем ты сказал мне это?
— Ты победила. Разве ты не видишь?
— Победила? Это не поединок.
— Нет, — спокойно возразил он. — Вся жизнь ничто иное, как поединок. — Рубенс говорил тоном учителя, обращающегося к школьнику. — Ты знаешь сама.
— Тогда как я могу победить в борьбе с тобой?
— Когда я попытался раздавить тебя, ты отбросила меня в сторону. Ты сказала нет, несмотря на то, что хотела эту роль больше всего на свете.
— Почти больше всего на свете.
Он улыбнулся. Казалось, минуло целое столетие, с тех пор как это произошло в последний раз. Его улыбка была теплой и нежной.
— Почти, — повторил он вслед за ней. — Это как раз то, что отличает тебя от...
— Шлюх.
— ... всех остальных. — Он приблизился к ней. — Ты не боишься меня, — прошептал он и поцеловал ее в шею. — Именно это мне нужно в женщине. Гораздо больше, чем ты думаешь.
— И ты пугал меня, чтобы...
— Нет, — он покачал головой. — Наоборот, ты испугала меня. В ту секунду, когда я увидел, что ты действительно собралась уходить, я понял, что никогда не допущу этого. Что я сделаю все что угодно...
— И дашь мне все, что я захочу? — она произнесла эти слова очень тихо.
— Да, — его голос звучал даже еще тише, чем ее. Рубенс сжал ее в своих объятиях, зарываясь лицом в ямочке на ее плече.
Дайна бессознательно подняла руку и запустила пальцы в его густые волосы, прижимаясь к нему всем телом. Ее голова закружилась от необычайного, восхитительного запаха, окружавшего ее со всех сторон, и она припала к Рубенсу, точно нуждаясь в поддержке.
Однако он стремительно скользнул вниз, как будто его тело превратилось в поток дождевой воды. Дайна стояла неподвижно, насколько это было возможно, не отрывая руки от его волос. Но едва почувствовав, что он раздвигает в стороны полы ее легкого шелкового платья, она задрожала.
Она вскрикнула, когда его пальцы принялись гладить внутреннюю поверхность ее бедер, и затем ощутила прикосновение горячих губ.
Ее мышцы свела судорога, и ноги подкосились. С трудом сохраняя равновесие, она то приподнималась, то опускалась в такт движениям его языка, при этом все больше наклоняясь вперед, пока ее грудь не уперлась в напряженные мышцы его спины.
Ее тело налилось свинцовой тяжестью, сердце бешено колотилось, рот приоткрылся и бедра начали конвульсивно подергиваться.
— О, боже! — простонала она, чувствуя приближение оргазма, утопая в водопаде наслаждения.
Потом она легла сверху на Рубенса и нежно ласкала его руками, до тех пор, пока не увидела, что его взор потускнел от возбуждения. Он глубоко застонал, когда их пылающие обнаженные тела соприкоснулись, и Дайна вновь задрожала.
В конце концов, утомленные, они заснули, убаюканные тихим шелестом пальм, прямо на ковре возле огромного камина, облицованного розовым и серым мрамором.
* * *
Дайна проснулась, когда в домах, расположенных по соседству, еще ярко горели экраны телевизоров, и взглянула на лицо спящего Рубенса. Она нежно провела ладонью по щеке там, где виднелся след от пощечины. Рубенс открыл глаза.
— Взаимоотношения двух людей, — прошептала она, — не должны превращаться в поединок. — Мысленно она добавила «любящих друг друга людей», но не произнесла этого вслух.
Рубенс внимательно посмотрел на нее, но не проронил ни звука.
— Важно, чтобы было именно так, потому что этот город полон дураков, верящих во всесилие денег. Они не понимают, что чем больше ты опираешься на свой счет в банке, тем слабее становишься сам, пока наконец твои мозги не раскисают от долгого бездействия и все принимаемые тобой решения оказываются неправильными.
— Воля, — ответил он, — гораздо более могущественное оружие чем деньги, потому что она не теряет своего значения при любых обстоятельствах. Она заключена в тебе самом и не нуждается ни в чем со стороны. Однако никто не может научить тебя пользоваться ей. Чтобы постичь эту науку, надо пройти через нелегкие испытания, вроде тех, которые пришлось пережить мне.
— У обитателей Авеню С в Нью-Йорке не водится лишних денег. Путь наверх из этой проклятой дыры долог и труден, и чтобы преодолеть его прежде всего необходимо выжить.
Рубенс слегка пошевелился, и Дайна почувствовала, как напряглось его тело, ставшее твердым, точно кусок гранита.
— Временами я возвращался домой в темноте, потирая окровавленную щеку или разбитую челюсть... Мне так часто ломали нос, что я сбился со счета, — Рубенс невесело рассмеялся, издав при этом звук, похожий на лай злой собаки. — О, как эти украинские ребята любили меня! «Эй, жид, — кричали они, завидев меня. — Подойди-ка сюда, жиденок. У меня есть для тебя сюрприз». Расправа бывала короткой: удар кулаком под ребра, коленом в пах и кожаными ремнями по лицу. «Вот твоя награда за смерть Христа, недоносок!»
Они избивали меня методично, полные какой-то холодной ярости, перенятой ими от родителей, испытавших на себе чудовищные зверства немцев во время войны. Это походило на кошмарный сон: нацизм продолжал жить, несмотря на поражение и, обманув смерть, возрождался в детях своих жертв.
Дайна лежала, обвив шею Рубенса руками, чувствуя, как его терзает какая-то застарелая внутренняя боль. Он молчал так долго, что она решила, что история закончилась.
— Их возглавлял, — начал он вновь так внезапно, что Дайна испуганно вздрогнула, — здоровый парень с вечно взъерошенными волосами и голубыми светящимися глазами. Даже в разгар зимы он носил только рубаху, расстегнутую нараспашку, из-под которой выглядывал серебряный крестик. Помнится, мне всегда казалось, что парень носил его как напоминание о том, кто он такой.
— Как бы там ни было, именно он окликал меня, наносил первый удар, смеялся, когда я оказывался на земле... плевал мне в лицо.
— Я пытался сопротивляться, но они были старше меня, и к тому же их всегда было слишком много. Мать плакала каждый раз, увидев меня вымазанного в крови, но не говорила ни слова отцу. Однажды, он сам, заметив сломанный нос, сжал мои ладони в кулаки с такой силой, что мне стало больно. «Ты еще не научился защищать себя? — спросил он. — Не забывай, что у тебя тоже есть кулаки!»
— Некоторое время после этого я боялся выходить из дома. Я не сомневался, что они поджидают меня там, снаружи. Впрочем, я знал, что «они» не имели никакого значения. Здоровый парень с голубыми глазами — вот кто не давал мне покоя даже во сне, словно являясь наказанием за мои воображаемые грехи.
— И вот однажды я-таки решился и вышел на улицу. Это была суббота — дело происходило летом, и я думал, что они возможно отправились на Брайтон Бич. Я проходил один квартал за другим, не встречая ни единого знакомого лица, словно чужак в районе, где знал каждую трещину на тротуаре. Пребывая в таком настроении, я позволил накопившейся во мне злости выйти наружу и поднес к лицу сжатые кулаки. Мне следовало защитить себя... каким-то образом. Я знал, что на кулаки мне рассчитывать не приходится, но у меня имелось и кое-что кроме них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111