– Угу.
– Я купила его! Toi aussi faut l'acheter! Pour ton trousseau!
Они занимались любовью в пустой гостиной, пока мадам отлучалась в супермаркет, и в чулане под мансардой. Страсть сделала ее безрассудной. Риск действовал на нее как наркотик. Целый день уходил у нее на то, чтобы улучить момент и остаться с ним наедине.
– Когда ты пойдешь к священнику? – спросил он.
– Когда буду готова, – ответила она с игривой серьезностью, напомнившей ему Софи.
Она решила, что готова, уже на следующий день.
Старый кюре Савиньи никогда не разочаровывал Ивонну. С детства она поверяла ему свои заботы, радости и тайны. Когда ее отец набросился на нее с кулаками, старый Савиньи успокоил и утешил ее. Когда мать чуть не свела ее с ума, старый Савиньи снова привел девочку в чувство и добродушно посмеялся вместе с ней над глупой женщиной, время от времени впадающей в слабоумие. Когда Ивонна стала спать с мальчиками, он ни разу не упрекнул ее. Когда она призналась ему, что перестала верить в Бога, кюре опечалился, но девушка продолжала каждое воскресенье посещать его после мессы, на которую больше не являлась, причем прихватывала с собой чего-нибудь от «Бабетты», бутылочку вина или, как на этот раз, виски.
– Bon, Ивонна! Садись. Боже мой, ты сияешь, как яблочко! Что это у тебя в руках? Это ведь я должен делать тебе подарки к свадьбе!
Он выпил за ее счастье, откинувшись в кресле, уставившись слезящимися, старыми глазами в бесконечность.
– В Эсперансе мы всегда должны были любить друг друга, – произнес он так, словно находился в церкви, где читал наставления вступающим в брак.
– Я знаю.
– Только вчера каждый из нас был здесь чужестранцем, без семьи, без родины, каждый чуточку боялся прерий и индейцев.
– Я знаю.
– Поэтому мы сплотились. И полюбили друг друга. Это было естественно. И необходимо. И мы посвятили наше согласие Богу. И нашу любовь. Мы стали его детьми посреди пустыни.
– Я знаю, – еще раз повторила Ивонна, жалея, что пришла к нему сегодня.
– И вот мы стали добропорядочными гражданами нашей страны. И горожанами Эсперанса. Эсперанс повзрослел. Это замечательно, это прекрасно, это по-христиански. Но это скучно. Как Томас?
– Томас великолепен. – Она потянулась к сумочке.
– Но когда же ты приведешь его ко мне? Ты не позволяешь ему приехать в Эсперанс из-за своей матушки, но пора уже подвергнуть его испытанию огнем! Тест на несгораемость. – Они вместе посмеялись. У Савиньи порой бывали такие прозрения, за которые Ивонна его и любила. – Надо здорово постараться, чтобы заарканить такую девушку, как ты. Он полон страсти? Влюблен по уши? Пишет по три раза на дню?
– Томас сама забывчивость.
Они снова посмеялись, причем добрый кюре повторял вслух «забывчивость» и качал головой. Ивонна открыла сумочку и извлекла оттуда две фотографии, завернутые в целлофан. Она протянула одну из них кюре. После чего подала ему очки в металлической оправе, лежавшие на столе. И терпеливо дожидалась, пока он не рассмотрит ее как следует.
– Это Томас? Бог мой, да он классный парень! Почему ты раньше не сказала? Забывчивость? Сила? Твоя матушка должна бы припасть к ногам такого человека!
Не переставая восхищаться Джонатаном, кюре наклонил фотографию так, чтобы на нее лучше падал свет.
– Я хочу вытащить его куда-нибудь в наш медовый месяц, сюрпризом, – объяснила Ивонна. – Но у него нет паспорта, и я хочу вручить ему его прямо у алтаря.
Старик уже шарил по карманам в поисках авторучки. Авторучка была у Ивонны наготове. Перевернув обе фотографии лицом вниз и пододвинув их к священнику, она смотрела, как тот медленно, как ребенок, выводит свою подпись – сначала на одной, потом на другой (подпись церковного чина, которому законами Квебека дано право сочетать людей браком). Она снова открыла сумочку и извлекла на этот раз незаполненный бланк ходатайства «Formile A pour les personnes de 16 ans et plus» и показала то место, где он должен был еще раз расписаться теперь уже в качестве свидетеля, лично знакомого с просителем.
– Но сколько же времени я его знаю? Я же его, негодника, ни разу не видел!
– Пишите – всю жизнь, – подбодрила Ивонна, наблюдая, как он выводит «la vie entiere».
«Том, – ликуя, телеграфировала она в тот же вечер. – Церкви нужно твое свидетельство о рождении. Пришли срочно на адрес „Бабетты“. Люби меня крепко. Ивонна».
Когда Джонатан тихонько поскребся в ее дверь, она притворилась спящей и не отозвалась. Но когда он подошел к ее кровати, она вскочила и еще более пылко, чем когда-либо, обхватила его руками. «Я сделала, – взахлеб шептала она. – Получилось! У тебя будет паспорт».
* * *
Вскоре после этого в непоздний час мадам Лятюлип позвонила громадному комиссару полиции и напросилась на аудиенцию в его роскошном офисе. Она была в розовато-лиловом, который, по-видимому, должен был означать тихую скорбь.
– Анжелика. – Комиссар пододвинул ей кресло. – Дорогая. Всегда рад тебя видеть.
Как и кюре, комиссар полиции был уже в продвинутых летах. Фотографии, развешанные на стенах, изображали его в лучшие годы: там он в шубе правил собачьей упряжкой, там на коне скакал через прерии в погоне за преступником. Но теперь он смотрелся пародией на былого героя. Дряблые складки скрывали некогда мужественный подбородок. А лоснящееся брюшко больше походило на футбольный мяч, которому тесно в кожаной оболочке.
– Кто-то из твоих девочек опять впутался в историю? – спросил он с понимающей улыбкой.
– Благодарю, Луи, насколько я знаю, пока нет.
– Тогда, значит, кто-то запустил руку в твою кассу.
– Нет, Луи, благодарю, наши счета в порядке.
Комиссар уловил ее угрожающий тон и приготовился защищаться.
– Рад слышать, рад слышать, Анжелика. А то в последнее время отбою нет от таких историй. Не то что раньше. Un p'tit глоточек?
– Спасибо, Луи, я не по частному делу. Я хочу, чтобы ты занялся молодым человеком, которого Андрэ нанял в гостиницу на работу.
– Что же он натворил?
– Скорее Андрэ натворил. Он взял на работу человека без паспорта. Это было очень наивно с его стороны.
– Андрэ хороший парень, Анжелика. Один из лучших в городе.
– Чересчур хороший. Молодой человек служит у нас уже несколько недель, а документы его все еще не пришли. Он ставит нас в неудобное положение. Из-за него мы нарушаем закон.
– Но мы не можем приказать Оттаве, Анжелика. Ты сама это знаешь.
– Он говорит, что он из Швейцарии.
– И отлично. Швейцария – чудесная страна.
– Сначала он сказал Андрэ, что его паспорт в иммиграционном отделе, а потом что – в швейцарском посольстве на перерегистрации. Теперь он снова все врет. Где его паспорт?
– Но у меня нет его паспорта, Анжелика. Ты же знаешь, что такое Оттава. Эти фокусники три месяца могут подтирать себе задницу. – Комиссару явно самому понравилась столь ловко составленная фраза.
Мадам Лятюлип покраснела. Точнее, не покраснела, а побагровела, что заставило комиссара встревожиться не на штуку.
– Он не швейцарец, – выкрикнула она, выходя из себя.
– Откуда ты знаешь, Анжелика?
– Я звонила в посольство Швейцарии. Сказала, что я его мать.
– И что же?
– Я им сказала, что возмущена проволочками, что мой сын не может нигде устроиться на работу, что у него поэтому депрессия и, если они не могут выслать паспорт, пуст пришлют какую-нибудь справку, что все в порядке.
– Замечательно, Анжелика, ты очень умно поступила. Настоящая актриса. Я всегда помню об этом.
– Но они не знают никакого Жака Борегара, который был бы из Швейцарии и жил теперь в Канаде. Все это ложь. Он не швейцарец. Он соблазнитель.
– Он – кто?
– Он соблазнил мою дочь, Ивонну. Он вскружил ей голову. Он мошенник в благородном обличье. Он хочет украсть у меня единственную дочь, украсть мой отель, украсть мой достаток украсть мой покой, мой...
Она могла бы составить целый список того, что Джонатан намеревался украсть у нее. Она продумывала этот список длинными бессонными ночами и дополняла его при каждом новом доказательстве того, что ее дочь попалась на удочку негодяю. Только одну вещь она ни за что не включила бы в вышеупомянутый реестр – свое уже украденное сердце.
10
Взлетная полоса узкой зеленой лентой тянулась вдоль унылых болот Луизианы. У ее края паслись коровы. Белые цапли садились на коровьи спины и казались сверху клочьями снега. У дальнего конца полосы виднелся обветшавший жестяной сарай, служивший когда-то ангаром. От него к шоссе пролегла красноватая грязная дорога. Стрельски, по-видимому, не был уверен, что перед ним то самое место, во всяком случае, оно явно не понравилось ему. Он позволил «сессне» скользнуть вниз, чтобы затем на малой высоте направить самолет наискось через болота. Сидя в хвосте, Берр увидел за ангаром старый топливный насос и калитку с колючей проволокой. Она была заперта. Только не сразу замеченные им следы шин, кое-где примявших траву, выдавали присутствие жизни. Стрельски засек их в тот же момент и, видимо, счел достойными внимания, потому что снизил скорость и развернул самолет, заходя на посадку с запада. Вероятно, он что-то сказал Флинну по внутренней связи, тот оторвал свои веснушчатые руки от лежавшего у него на коленях пистолета-пулемета и как-то невнятно зажестикулировал. С момента их взлета в Батон-Руж прошел час.
Со старческим кряхтением «сессна» коснулась земли и поползла по дорожке. Их приземление не произвело никакого впечатления ни на коров, ни на птиц. Стрельски и Флинн спрыгнули на траву. Дышавшая смрадом болотная жижа по обе стороны взлетной полосы чмокала и пыхтела. В грязи возились, то взлетая, то падая, жирные жуки.
Озираясь по сторонам и держа пистолет-пулемет на изготовку, Флинн двинулся в сторону сарая. За ним следовал Стрельски с портфелем в руке и автоматом на взводе. Сзади плелся Берр. В его распоряжении были только молитвы: оружия он терпеть не мог и пользоваться им не умел.
– Старина Пэт Флинн делал дела в Северной Бирме... Старина Пэт Флинн делал дела в Сальвадоре... Пэт – седьмое чудо света... – Стрельски любил восторгаться своим подручным.
Но Берр не слушал. Он рассматривал следы колес под ногами. Машина или самолет? Он знал, что по каким-то признакам их можно различить, и злился на себя, что не помнит.
– Мы сказали Майклу, что ты из Англии и важная шишка, – предупредил Стрельски. – Ну как, например, тетка Уинстона Черчилля.
– Бери выше, – хмыкнул Флинн.
* * *
Вчерашней ночью, когда они сидели на веранде домика на берегу моря в Форт-Лодердейл, Стрельски рассказал Берру об отце Лукане и брате Майкле.
– Связь держит старина Пэт. Хотите узнать что-нибудь у Майкла, посылайте старину Пэта. Ведь парень непрост. Правда, Пэт?
– Майкл отличный малый, – отвечал Флинн, широко растягивая в улыбке рот и загораживая его своей увесистой ладонью.
– И очень благочестив, – добавил Стрельски. – Майкл очень набожен. Правда, Пэт?
– Он действительно верит. Без дураков, – подтвердил Флинн.
Под общее веселье и безудержное хихиканье Стрельски и Флинн поведали Берру историю о том, как брат Майкл пришел к Иисусу и к сознанию своего высокого призвания суперстукача. Историю, которая не имела бы начала, как утверждал Стрельски, если бы агент Флинн в один из выходных Великого поста, ускользнув из-под надзора жены, не сорвался в Бостон, чтобы отвести душу за стаканчиком виски в компании двух собратьев-трезвенников из семинарии.
– Ведь это правда, Пэт? – домогался Стрельски, беспокоясь только об одном – чтобы Флинн не уснул.
– Покарай меня Господи, если я вру, – соглашался Флинн, глотая виски и откусывая кусок пиццы, в то время как его глаза умиротворенно следили за повисшей над Атлантикой луной.
– Едва Пэт и святые братья, – продолжал Стрельски, – опустошили первую бутылку, к ним подлетел сам отец-настоятель, чтобы поинтересоваться, не соблаговолит ли спецагент Патрик Флинн, из Таможенного управления США, побеседовать с ним в его личных покоях?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81