Либо она переоценивает мужчин, либо недооценивает себя, думал я, но когда я увидел нескольких ее ухажеров, заходивших за Элисон в ресторан, они показались мне – даже мне! – совершенно нормальными. В чем тут дело, гадал я, и вскоре составил свое представление о том, как Элисон строила отношения с респектабельными мужчинами. Для затравки она позволяла им пригласить себя на ужин или в театр, затем быстренько запускала их к себе в постель – один рал. Можно было подумать – она придерживается какого-то правила или, скорее, инструкции. Затем Элисон преспокойно переходила к другому претенденту, и история повторялась. Вот только что это может значить, я никак не мог взять в толк.
– Можно подумать, ты не особенно стремишься замуж, – сказал я ей однажды.
– Не особенно. – Элисон согласно пожала плечами. – Не думаю, чтобы из меня получилась примерная жена. Я ведь пробовала когда-то, но ничего не вышло.
Я стал расспрашивать, и она сказала, что вышла замуж, когда ей было двадцать с небольшим, однако этот брак оказался коротким и крайне неудачным.
– Впрочем, если бы я встретила подходящего человека, мне хотелось бы завести ребенка, – добавила она. – В крайнем случае можно взять малыша из приюта… Знаешь, как много очаровательных китайчат нуждаются в матери?…
Она не стала больше распространяться на эту тему, но ее лицо еще долго оставалось печальным и настороженным, словно она боялась даже думать об этом. Скорее всего, Элисон понимала, что время работает против нее. Она, разумеется, тщательно следила за своей внешностью, однако это не отменяло ее принадлежности к тому типу женщин, которым красота нужна, чтобы скрыть свою разочарованность в жизни. А Элисон по-прежнему была далека от полного удовлетворения. Ее тело казалось не столько по-девичьи молодым, сколько неиспользованным , в том числе и для материнства. Я знал, что материнство – и не столько вынашивание и кормление грудью, сколько годы хронического недосыпания – воздействует на женское тело самым разрушительным образом, и все же матери, которых я когда-то знал, не возражали, ибо, принеся себя в жертву, они были вознаграждены детьми.
Но для Элисон главной заботой являлся, безусловно, ресторан. Это была тяжелая, затягивающая как наркотик работа, отнимавшая очень много времени. Клиенты, официанты, повара, поставщики – у всех имелись свои требования, свои нужды, свои проблемы. Элисон приходила в ресторан в восемь утра и трудилась до позднего вечера практически без отдыха, если не считать относительно свободных послеобеденных часов. Обычно она уходила не позднее девяти вечера, но часто ей приходилось задерживаться и налаживать работу вечерней смены, что требовало немало усилий, ибо происходящее в обеденном зале было лишь частью большого спектакля.
Однажды в часы относительного затишья Элисон пригласила меня на экскурсию по служебным помещениям, представлявшим собой настоящий лабиринт, начинавшийся сразу за вращающимися дверьми кухни. Собственно говоря, кухонь в ресторане было две и обе очень большие – для основных блюд и для выпечки. Бифштексы рубили на порции и обрезали в разделочной; оттуда они по специальному транспортеру поступали в кухню, где их насаживали на вилки и укладывали на длинную решетку гриля потные, нервные повара, называвшие подсобных рабочих не иначе как «придурками» и «мексикашками». Официанток они именовали «кисками» и «красотками», чего те терпеть не могли, однако приходилось терпеть, потому что на кухне повара были хозяевами положения.
Под кухнями располагались кладовые и разделочные цеха. Подвальные коридоры были низкими и узкими, как на корабле, и над самой головой вились многочисленные трубы – желтые газовые и красные – системы автоматического пожаротушения. Элисон распахнула передо мной толстую дверь с термоизоляционным покрытием, и я вздрогнул от удивления, оказавшись в мясохранилище, где в голубоватом свете висели на крюках половинки туш. Розовое мясо подернулось инеем, под которым едва виднелись написанные синим карандашом даты и клейма оптовиков.
– Не хотел бы я оказаться здесь вечером, – пробормотал я.
Элисон пожала плечами:
– Я привыкла.
В мясохранилище было прохладно, но не холодно, и мы вошли. Огромные, красно-розовые туши в мраморных прожилках жира – безголовые, разделанные на половинки, с распиленными ребрами и отрубленными копытами – словно знали о нашем присутствии благодаря какому-то особому духовному родству, объединяющему всех млекопитающих, и я подумал, что эта безжизненная плоть, которой суждено вскоре превратиться в смех и звонкую монету, в конце концов снова оживет, преобразовавшись в теплую плоть человеческого тела.
В мясохранилище, объяснила Элисон, поддерживается постоянная температура и влажность, чтобы бифштексы «дошли» до оптимальной кондиции.
– Мы называем их «бифштексы с вешалки», – сказала она. – Это наше фирменное блюдо.
– А кто определяет, что они уже «дошли»? – поинтересовался я, пристально разглядывая шею Элисон, которая была так близко, что мне ничего не стоило наклониться и поцеловать ее. – Я.
Помещение было маленьким, потолок – низким, и мы были одни.
– Здесь очень тихо. – Элисон обернулась и посмотрела мне в глаза.
Я кивнул. «Обними ее, – думал я. – Ну же!…»
– Что случилось, Билл?
В неординарной обстановке мясохранилища ее вопрос тоже прозвучал неординарно, к тому же он застал меня врасплох.
– Ничего. Наверное, с каждым из нас время от времени что-нибудь случается.
– Да, конечно, – негромко сказала Элисон. – Я просто поинтересовалась.
Я набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.
– Когда-то я был специалистом по купле-продаже недвижимости и работал в одной из лучших в Нью-Йорке юридических фирм, – сказал я. – У меня были жена и ребенок. Потом… потом действительно кое-что случилось, и я остался один. Именно поэтому я прихожу сюда каждый день.
Элисон кивнула с таким видом, словно я только что подтвердил какую-то ее догадку.
– Не хочешь рассказать поподробнее?
– Я не уверен, что мы знаем друг друга настолько хорошо.
– Мы видимся почти каждый день.
Я немного подумал.
– Мне трудно об этом говорить, Элисон.
– Извини. Мне не следовало спрашивать.
Но ощущение только что пережитой близости согрело меня, и я сказал оживленным тоном:
– Впрочем, ничто не мешает нам поговорить о чем-нибудь другом.
К Элисон. похоже, тоже вернулась ее чуть насмешливая игривость.
– Когда-нибудь я все же вытяну из тебя правду.
– Тебе действительно так интересно?
– Чтобы удовлетворить свое женское любопытство, я готова пойти на крайние меры.
– Почему-то мне ни капельки не страшно!
– А это и не страшно.
Потом я попросил ее продолжить экскурсию, и мы двинулись дальше. Я увидел камерные холодильники, набитые приготовленной для салатов рубленой зеленью и перепелиными яйцами в картонных упаковках. В подвал продукты попадали через специальные грузовые люки, выходившие на тротуар в одном из боковых переулков. Проходя за Элисон по очередному узкому коридору, я гадал, в какой стороне находится Кубинский зал, на том же уровне или выше, и как его расположение ниже уровня земли может быть связано с его статусом «только для избранных». Я очень внимательно смотрел по сторонам, но так и не заметил ничего подозрительного – вокруг все так же вились бесчисленные трубы и спутанные электрические провода. Разумеется, я мог бы спросить о Кубинском зале у Элисон, но у меня было такое чувство, что если я промолчу, то узнаю гораздо больше.
– Кроме того, у нас есть второй этаж, – сказала она.
– Второй этаж?
Она имела в виду верхние помещения – три больших банкетных зала, куда вела застеленная ковровой дорожкой лестница. В самом большом из них могло поместиться до шестидесяти человек; там стояло пианино, и поэтому зал часто использовался для корпоративных вечеринок, свадебных торжеств и тому подобного. Второй зал – тоже достаточно большой – был к тому же обставлен дорогими диванами, и его снимали для неофициальных дружеских встреч замужние дамы среднего возраста. Третий зал был намного меньше первых двух; его арендовали исключительно компании клерков с Уолл-стрит. Именно в этом зале работали стриптизерши. Рассчитан он был на двадцать пять человек максимум. Чем больше мужчин, сказала мне Элисон, тем больше проблем; иногда случалось, что какая-нибудь стриптизерша в истерике выбегала из зала, потому что ее искусали или подвергли особо изощренному насилию. «А чего еще можно ждать от такой гоп-компании?» – пожала плечами Элисон.
Потом я поднялся с ней на третий и четвертый этажи, где находились мебельные кладовые, кабинет бухгалтера, главный офис, где работала с бумагами сама Элисон, и раздевалки обслуживающего персонала. По пути я насчитал почти сорок камер видеонаблюдения, а в главном офисе, куда мы ненадолго заглянули, увидел шесть черно-белых телевизионных экранов, на которых сменяли друг друга виды коридоров и комнат, через которые мы только что проходили, а также главный зал, бар, все кассовые аппараты и даже кусок улицы перед входной дверью. Отсюда, догадался я, Элисон может наблюдать за каждым, в том числе и за мной. Есть ли камеры наблюдения в Кубинском зале? Я очень внимательно смотрел на экраны, но так и не увидел помещения, которое было бы мне незнакомо.
– Да-да, – подтвердила Элисон, очевидно заметив мой интерес. – Отсюда видны все комнаты, за исключением пентхауса, где живет Ха.
– Ха?
– Да, – сказала Элисон. – Ты ведь знаешь Ха?
– Ремонтника-китайца?
– Да. Это единственный человек из персонала, которому я полностью доверяю.
«Пентхаус» Ха представлял собой крошечную комнатку на чердаке над сияющей преисподней ресторана. Никто не знал, откуда взялся Ха и сколько в точности ему лет, и никому, кто хоть в какой-то степени от него зависел, даже не приходило в голову допытываться. Возможно, он нелегально сошел на берег с какого-нибудь корабля в Сиэтлской бухте или перешел мексиканскую границу. Единственное, что о нем было известно достоверно, это то, что Ха может починить все, что угодно, – жарочный шкаф, воздушный кондиционер, электронож для мяса, любой из двадцати шести холодильников, транспортер, грузовой лифт, посудомоечную машину и даже пожарную сигнализацию
– К тому же Ха очень смелый, – добавила Элисон.
– Смелый?
– Да.
Ха прекрасно ориентируется в служебных коридорах, сказала Элисон, и часто ходит там, даже не зажигая света. Однажды несколько лет назад – дело было поздно ночью, когда даже ночной портье уже ушел – какой-то воришка взломал выходящий на улицу продовольственный люк и пробрался в подвал. Ха в это время лежал на полу в кухне и прокладывал новую газовую трубу. Услышав, что внизу кто-то ходит, он легко определил по звуку, что взломщик приближается к кухне. Но Ха не растерялся. Он сразу погасил свет в коридорах, включил свет в винной кладовой, а сам притаился и стал ждать. В темноте вор заблудился и, завидев свет, пошел в ту сторону, как бабочка на огонь. И как только он оказался в кладовке, где стояли наши самые дорогие вина, Ха захлопнул дверь, заложил ее для надежности железной трубой и вызвал полицию, которая арестовала злоумышленника.
Судя по всему, Элисон обожала Ха; мне даже показалось – она считала его не просто человеком, а почти что ангелом.
– Ха – единственный, у кого есть номер моего сотового телефона, – пошутила она. – Больше я его никому не даю.
– Как же ты общаешься со своими поставщиками?
– Мой номер есть в справочнике. – Мы вышли на лестницу и стали спускаться в обеденный зал. – Сейчас у меня новый мужчина, – неожиданно сказала Элисон. – Впрочем, я сама еще не знаю, насколько это серьезно.
Я смотрел, как она быстро спускается по ступенькам чуть впереди меня, и радовался, что не признался ей в своих чувствах, пока мы были в мясохранилище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86