Боже, как они все были молоды!
— Наш долг — ни во что не вмешиваться, — настаивал Финеас. Его рука взметнулась вверх, и мелок прочертил кривую на грифельной доске. — Вот данные за несколько последних десятилетий. Я пропустил их через машины и получил уравнение. Вот их экстраполяция. — Мелок снова заскрипел, и кривая пошла вверх. — Рабство умирает. Скоро оно отомрет совсем. В пограничных штатах уже поговаривают о предоставлении рабам вольной. В 1790 году в Вирджинии было триста тысяч рабов, сейчас — всего четыреста тысяч, хотя в силу естественного прироста должно бы быть полтора миллиона. Только в глубинке на Юге их число возросло из-за хлопкового бума. В Миссисипи численность рабов вдвое превысила уровень, предсказанный поданным переписи. В 1820 году там их было тридцать тысяч, а к 1850-му будет сто пятьдесят тысяч. Все предприимчивые молодые люди стремятся сделать состояние на хлопке, но скоро бум кончится, лопнет как мыльный пузырь, и хлопковое рабство постигнет судьба табачного. Даже если мы не ударим палец о палец, все равно в ближайшие пятьдесят лет этому постыдному явлению будет положен конец. Разве я не прав, брат Илай?
Илай повернулся к нему и пожал плечами.
— Разве мы знаем все это наверняка? А насколько мы уверены в собственных уравнениях? В наших данных? Ведь они могут оказаться совсем неверными. Достаточно ли мы знаем, чтобы выбрать правильный курс, если решим действовать?
Джедедая Кроуфорд стукнул палкой в пол, как судья по столу своим молотком.
— Мы знаем столько, что бездействовать было бы последней трусостью. И безответственностью. Каждый год сохранения рабства на год приближает катастрофу. — Он поднялся с места и заковылял к доске. Поверх кривой исчезновения рабства он одним движением прочертил S-образную кривую роста. — Рабство, может быть, и умирает — туда ему и дорога. Но покойник еще жив. Он мешает развитию нашей техники. Заметьте, кривая роста вначале идет полого. Если рост начнется слишком поздно, то к нужному времени Соединенные Штаты не успеют набрать достаточную мощь, и объединенная Германия взорвет свое сверхоружие.
— Сверхоружие… — скептически проворчал Илай. — Этой экстраполяции я не верю. В лучшем случае она маловероятна. Сила взрыва, которую вы предсказываете, абсолютно неправдоподобна. Разве может вообще существовать такая взрывчатка?
Тут в первый раз заговорил Айзек:
— То же самое мог сказать твой отец про пироксилин. Кто тогда мог представить себе взрывчатое вещество сильнее пороха? — В его тоне звучала насмешка, и Илай вспыхнул. Айзек снова перевел взгляд на доску. — Нет, брат Дая прав. Мы можем предсказать мощь сверхоружия, пусть она и кажется фантастической. Мы можем предсказать его мощь, но что касается его природы… — Айзек пожал плечами. — Кто знает? Оно может быть даже не химическим.
Мичем фыркнул.
— Не химическим, да? Каким же?
Айзек вздохнул.
— Не знаю. И не хочу знать. Я превращусь в прах задолго до того, как его изобретут, и я навечно благодарен Богу за эту маленькую милость. Иногда… — Он снова уставился на уравнения, как правоверный папист на своих идолов. — Иной раз от таких расчетов получаешь что-то вроде утешения.
Дейвис Белло увидел рядом с ним самого себя в молодости. Тогда он только покачал головой. Нет, не сомнения Илая и Финеаса и не мрачные пророчества Айзека и Джедедаи смущали его, а соврем другое чувство. В тот день в той комнате он был единственный, кто прозревал грядущее.
— Мы не можем ждать, пока рабство умрет естественной смертью, мы должны ускорить ее. — Это снова был брат Джедедая, неистовый вермонтец, блестящий и язвительный мечтатель. Калека, хромой от рождения, Кроуфорд был первым, кто увидел в работе Бэббиджа зародыш новой науки — науки, которая сможет рассматривать и промышленность, и экономику, и политику, да и все общество как огромной, сложный механизм. Кто увидел здесь научную головоломку, которую предстояло разгадать. Он построил первую, еще несовершенную счетную машину и придумал эти замечательные деревянные таблички с отверстиями, просверленными в определенных местах, что позволяло машинам хранить в памяти числа и команды. Короче говоря, Джедедая пользовался огромным уважением всех своих товарищей.
А сейчас он говорил им, что нужна не наука, а техника, что они должны стать инженерами. Что их уравнения — не просто интеллектуальная абстракция, ибо в них таится угроза катастрофы, ожидающей их внуков и правнуков.
— Сэр, я не отрицаю, что это необходимо, — ответил ему Мичем. — Вспомните, ведь первые общества аболиционистов возникли на Юге, а не на Севере. Рабство разорило мою родину. Хлопок вытесняет остальные культуры, но лишь меньше двух процентов его мы перерабатываем на собственных прядильных фабриках. На нашу долю приходится менее четверти федеральных железных дорог. В наших банках лежит меньше десяти миллионов долларов. В одном лишь Нью-Йорке ликвидные капиталы вдвое больше, чем на всем Юге. Я боюсь за наше будущее. — Он указал на кривые, начерченные на доске. — У нас нет даже самых необходимых производств. Наших младенцев укачивают в колыбелях, привезенных с Севера, могилы нашим старикам копают лопатами, сделанными в северных штатах.
— Мы отстаем не только в промышленности, — вставил Дейвис. — Неграмотность среди белого населения у нас в три раза выше, чем на Севере. Мы имеем восемнадцать тысяч государственных школ против ваших шестидесяти тысяч. У нас сто общественных библиотек и семьдесят ежедневных газет, а у вас тысяча библиотек и сто семьдесят газет. И этот разрыв с годами будет увеличиваться.
— Но! — продолжал Мичем. — Мы не можем силой навязать нашим соотечественникам отмену рабства. Если мы попытаемся это сделать, Юг тут же отколется!
— Юг будет лишь говорить об этом, — сказал Финеас. — Нытье об отделении Юга мы слышим с тем пор, как возникло дело об отказе штатов признавать федеральные законы. Ну и что? До сих пор из этого ничего не вышло. Кроме того, сколько южан из пяти с лишним миллионов пойдут воевать за рабство? На всем Юге едва наберется триста пятьдесят тысяч рабовладельцев, и у доброй половины из них меньше пяти рабов! Какой смысл пяти миллионам издольщиков и мелких фермеров проливать кровь за привилегии богатых плантаторов? Где здесь логика?
Айзек оторвался от блокнота, где что-то быстро писал, и посмотрел на спорящих.
— А даже если Юг все-таки отделится? — сказал он. — Туда ему и дорога, не так ли? — Он указал на кривую технического роста. — Разве без этого нищего, отсталого края, который висит у нас как камень на шее, мы не добьемся нужного нам ускорения?
Мичем побагровел, и Дейвис почувствовал, что даже в нем нарастает гнев.
— Осторожнее, сэр, — подчеркнуто вежливо произнес он. — Вы задеваете нашу честь.
— Если Юг отделится, — сказал Илай Айзеку, — то Север будет воевать. А может быть, и Запад тоже. Не за отмену рабства, а за сохранение Соединенных Штатов. Ничего хорошего из этого не получится.
— Воевать? — рассмеялся Мичем. — Если Юг отделится, северяне не посмеют ничего сделать. У нас джентльмены учатся военному делу с рождения. Как сможет им противостоять нация лавочников и ремесленников?
— Как? — переспросил Айзек с удивлением в голосе. Он встал и подошел к доске. Взяв мел, он написал систему уравнений и отступил в сторону.
Дейвис посмотрел на уравнения, и сердце у него упало.
Мичем фыркнул, подобрал мелок и добавил в уравнение еще один член. Решение изменилось на противоположное — побеждали южане.
Айзек покачал головой.
— Ни Англия, ни Франция в драку вмешиваться не станут.
— Еще как станут, сэр. Им нужны поставки хлопка с Юга. Хлопок — это почти половина всего экспорта Соединенных Штатов в развитые страны. Либо они вмешаются, либо будут ходить с голой задницей. — Финеас и сам Мичем рассмеялись, и Дейвис удивился, как близко иногда сходятся во взглядах Миссисипи и Массачусетс.
— Боюсь, в этом пункте вы ошибаетесь, брат Мичем, — сказал Илай. — Есть сведения, что хлопок успешно разводят в Египте и Индии. Юг не так уж незаменим, как вы полагаете.
— Джентльмены! — Джедедая снова стукнул палкой в пол. — Мы напрасно тратим время, обсуждая отдаленные возможности. Война возможна только в том случае, если Юг отделится. Юг отделится только в том случае, если будет считать, что отмена рабства навязана ему федеральным правительством. А это может случиться только при условии, что выборщики проголосуют за президента-аболициониста, а законодательные собрания штатов выберут аболиционистов в сенат. Но поскольку ни демократам, ни вигам не грозит опасность попасть под влияние аболиционистов, то вряд ли это случится. Перемножьте вероятности сами, если хотите. Результат окажется исчезающе мал.
«Но не равен нулю!» Даже теперь, спустя десятилетия, Дейвис Белло вспомнил мелькнувшую тогда у него мысль.
— Сэр?
Белло вздрогнул и, открыв глаза, вернулся в настоящее.
— Мы не стали действовать напрямую, — сказал он стоящему перед ним. — Мы ни словом не упоминали об отмене рабства. Но что-то не сработало.
— Сэр? — Перед ним стоял слуга, на лице его застыло выражение вежливого недоумения.
— Они упустили самое главное. Все они. Мичем так и не понял, почему я голосовал так, как голосовал. Но я видел, куда ведет рабство, — оно вело прямиком в ад. Причем не рабов, ибо со страданием приходит спасение, а рабовладельцев. Превратиться в развращенных аристократов — еще худших, чем в Старом Свете. Быть проклятыми на вечные времена и даже не знать об этом. Джон Рэндолф был прав. Ужаснейшее из проклятий — родиться владельцем рабов.
— Сэр!
— Что такое, Жорж? — раздраженно спросил он.
— Вам письмо, сэр. От банкирской конторы Гормэна и Стаута. Посыльному приказано передать его вам лично в руки.
Белло вздохнул и откинул простыни. Он сел в кровати, в ночной рубашке и колпаке, и отыскал ногами шлепанцы. Движения его были медленными и осторожными.
— Хорошо. Я приму его в комнате для утренних приемов. Пришли Мартина меня одеть. Посыльный пусть подождет на кухне. Мисс Лоретта может предложить ему чая со льдом.

Когда он вскрыл пакет, у него затряслись руки. Отпустив посыльного, он остался в комнате один, рядом на буфете стоял поднос с завтраком. Внутри пакета был конверт и сопроводительное письмо от банкиров. А на конверте…
Белло повернул его к свету и поднес поближе к глазам. Он узнал почерк! Этого не может быть, ведь прошло столько лет! Он потянулся и отвернул кран газового светильника. Зашипело пламя, и в комнате стало светлее. Он еще раз взглянул на почерк.
Да, это Брейди Куинн.
Сколько времени минуло с тех пор, как Брейди сложил с себя полномочия и исчез? Лет десять? Гораздо больше, чем хотелось бы Белло. Брейди Куинн… Умнейший человек! Один из лучших в Обществе. Но Брейди было не по душе то, что делало Обществе. Жаль. Белло это тоже было не по душе, но он не смог уклониться. А Брейди смог.
Линкольн… Все дело было в Линкольне. Теперь он вспомнил, что из-за этого Брейди и ушел. Да, об этой акции можно было только сожалеть, но она была необходима. Это вытекало из расчетов. Даже в Писании сказано, что бывают случаи, когда один человек должен умереть во спасение всех остальных.
Вместе с Брейди исчезли некоторые таблички с отверстиями. Белло помнил, как обнаружил пропажу и сказал о ней Айзеку. А брат Айзек, который на памяти Дейвиса никогда не проявлял никаких других эмоций, кроме непреклонной решимости, вдруг уронил голову и беззвучно заплакал. Поразительно, какими свежими оставались столь давние воспоминания, в то время как события вчерашнего дня казались смутными, как в тумане. Айзек был наставником Брейди, но Белло всегда подозревал, что за горем старика скрывалось нечто большее, чем бегство ученика и кража табличек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97