Не надо особенно надеяться, что это вернет вам прошлое. Но
это вам поможет.
Я сказала: "да, я вам доверяю".
Будильничек с кольцом для ключей зазвонил у моего плеча.
Из операционной я пришла на собственных ногах, но меня поддерживали
сиделка и ассистент доктора Динна. Тридцать шагов по коридору; правда,
из-под полотенца, которым закутали мне голову, я видела перед собой только
каменный пол в черную и белую клетку. Меня снова уложили в постель. руки
мои устали больше, чем ноги, потому что кисти еще не освободили от тяжелых
шин, вложенных в повязки.
Меня усадили, подложив под спину подушку. Доктор Динн, в пиджаке, без
халата, пришел вслед за нами в мою комнату. по-видимому, он был доволен.
смотрел он на меня как-то странно, внимательно следя за каждым моим
движением. Мое голое лицо казалось мне холодным как лед.
- Я бы хотела себя увидеть.
Доктор Динн кивнул сиделке. Он был низенький, тучный, лысоватый.
Сиделка подошла к моей кровати с тем самым зеркалом, в котором я две
недели назад увидела себя в своей маске.
Мое лицо. Мои глаза, смотрящие мне в глаза. Короткий прямой нос.
Гладкие, выдающиеся скулы. Пухлые губы, приоткрывшиеся в тревожной, чуть
жалобной улыбке. Кожа не мертвенно-бледная, как я ожидала, а розовая,
словно свежевымытая. лицо, в общем, приятное, но неподвижное - я еще
боялась напрягать мускулы под его новой кожей и мне показалось, оно
приобрело ярко выраженный азиатский облик, который придавали ему
выдающиеся скулы и раскосые глаза с уголками, подтянутыми к вискам. Мое
неподвижное и ошеломляющее лицо... По нему скатились две теплые слезы, а
вдогонку за ними еще, и еще, и еще... Мое собственное лицо заволоклось
туманом и стало неразличимо.

- Волосы у вас отрастут быстро, - сказала сиделка, - поглядите, как
они погустели за три месяца под повязкой. Ресницы у вас тоже станут
длинней.
В больнице ее звали сестрой Раймондой. Она прилагала все свое
старание, пытаясь сделать мне "прическу": мои жалкие волосенки,
прикрывавшие шрамы на голове, она начесывала прядку за прядкой, чтобы они
выглядели гуще. Протирала ватой мне лицо и шею, приглаживала щеточкой
брови. Должно быть, она больше не сердилась на меня за "кризис". Каждый
день она наводила на меня такой лоск, словно собиралась выдать замуж. Иной
раз она говорила:
- Вы похожи на китайского божка, а еще на Жанну д'Арк. вы знаете, кто
такая Жанна д'Арк?
По моей просьбе она принесла откуда-то большое зеркало, и оно висело
на спинке кровати, у меня в ногах. Я не отрывала от него глаз, разве
только когда засыпала.
Сиделка стала разговорчивее, болтала со мною в долгие послеобеденные
часы. Она вязала, покуривала и сидела так близко ко мне, что я могла,
чуть-чуть нагнув голову, увидеть в зеркале и ее, и свое лицо.
- Давно вы работаете сиделкой?
- Двадцать пять лет. А здесь-десять.
- У вас бывали такие больные, как я?
- есть много людей, которым хочется переделать себе нос.
- Я же не о таких говорю.
- За больной, потерявшей память, я однажды ухаживала. это было давно.
- Она выздоровела?
- Она была очень старая.
- Покажите мне еще раз фотографии.
Она брала с комода коробку, оставленную нам доктором дуленом. Один за
другим показывала мне кадры, которые так ничего и не воскрешали в моей
памяти, и даже не доставляли мне удовольствия, как в первые минуты, когда,
казалось, я вот-вот припомню, что было потом, после сцены, запечатленной
на куске глянцевитой бумаги размером 9 х 13.
В двадцатый раз я разглядывала эту незнакомку - ту, кем прежде была
я, - и теперь она нравилась мне меньше, чем девушка с короткими волосами,
поселившаяся в ногах моей кровати.
рассматривала я и тучную женщину в пенсне, с обвислыми щеками. это
была моя тетя Мидоля. Она никогда не улыбалась, носила вязаный платок на
плечах и всегда снималась сидя в кресле.
Я изучала Жанну Мюрно, которая пятнадцать лет преданно служила моей
тетке, а последние шесть-семь лет не разлучалась со мной и поехала вслед
за мною в Париж, когда меня перевезли сюда после операции в Ницце. А
пересадка кожи? ведь квадратный лоскут кожи-двадцать пять сантиметров на
двадцать пять - я получила от нее. И свежие цветы ежедневно, и ночные
рубашки (правда, я пока только любовалась ими), и всякая косметика (ею мне
еще не разрешили пользоваться), и бутылки шампанского, стоявшие в ряд у
стены, и сладости, которые сестра Раймонда раздавала в коридоре своим
товаркам, - всем этим я тоже обязана Жанне Мюрно.
- Вы ее видели?
- Эту молодую женщину? ну как же, много раз после двенадцати, когда у
меня перерыв на завтрак.
- Какая она?
- Как на фото. Через несколько дней вы ее увидете.
- Она с вами разговаривала?
- Не раз.
- А что она вам говорила?
- "Не спускайте глаз с моей девочки". Она была при вашей тетушке
чем-то вроде компаньонки, а может-секретаршей или экономкой. Она и о вас
заботилась в италии. Тетка ваша уже почти не двигалась.
Судя по фотографиям, Жанна Мюрно была высокая, спокойная, красивая,
элегантная и довольно-таки строгая дама. есть только одна карточка, где
Жанна снята со мной. Мы стоим на снегу. На нас лыжные костюмы с узкими
брюками, вязаные шапочки с помпонами. Но от снимка не оставалось
впечатления, что мы были беспечны и дружны.
- Она здесь как будто сердится на меня...
Сестра Раймонда повернула к себе фотографию, поглядела и с фатальным
видом кивнула:
- Не без причины, как видно. Вы, знаете ли, были мастерица делать
глупости.
- Откуда вы это взяли?
- Из газет.
- Ах так!
Июльские газеты поместили сообщения о пожаре на мысе Кадэ. Доктор
Дулен, сохранивший номера газет, в которых рассказывалось обо мне и той,
другой девушке, пока не хотел их мне показывать.
Та, другая девушка, тоже имелась в моей коллекции. Все они были там,
в коробке: большие и маленькие, привлекательные и не привлекательные, и
все мне незнакомые, с застывшей на лице улыбкой, от которой мне уже
становилось тошно.
- На сегодня хватит, насмотрелась.
- хотите, я вам что-нибудь прочитаю?
- Письма отца.
От него было три письма, а от родных и друзей - пожелания скорейшего
выздоровления. Мы-де живем в постоянной тревоге за тебя. Мне, мол, жизнь
не в жизнь. Рвусь к тебе, мечтаю обнять. Дорогая Ми! Мики моя! Любимая моя
Ми! Радость моя! Бедная моя деточка!
Письма отца были ласковые, тревожные, сдержанные, разочаровывающие.
Два каких-то молодых человека написали мне по-итальянски. а третий,
подписавшийся "Франсуа", заявил, что я принадлежу ему навеки, что с ним я
забуду весь этот ад.
А Жанна Мюрно прислала мне только записку за два дня до того, как с
меня сняли мою маску. Записку мне дали потом, вместе с письмами от других.
Вероятно, она была приложена к коробке с засахаренными фруктами, либо к
шелковому белью, либо к часикам, которые я носила на руке. В ней было
всего и написано: "моя Ми, светик мой, птенчик ты мой, клянусь тебе, ты не
одинока. Не тревожься. Не горюй. Целую. Жанна".
это-то мне не нужно было читать вслух. это я знала наизусть.

С меня сняли шины и повязки, которые сковывали мне руки. надели на
них белые нитяные перчатки, мягкие и легкие, не дав мне даже посмотреть на
свои пальцы.
- Я всегда должна буду носить такие перчатки?
- Самое важное, что руки могут вам служить. Кости не повреждены, боль
при движении вы будете ощущать только несколько дней. Вам-то ведь не
придется пользоваться пальцами, чтобы выполнять тонкую работу, например,
часы разбирать, перчатки не помешают вам делать обычные движения. На худой
конец перестанете играть в теннис.
Говорил со мной не доктор Динн, а один из двух врачей, которых он
прислал в мою палату. Очевидно, они отвечали так резко, чтобы помочь мне с
собой справиться, чтобы я не разнюнилась.
Несколько минут они заставляли меня сгибать и разгибать пальцы,
пожимать каждому из них поочередно руку. затем они ушли, велев мне явиться
через две недели на проверочный рентген.
В то утро было нашествие врачей.после тех двух явился кардиолог,
затем доктор Дулен.я слонялась по комнате, уставленной цветами, в синей
суконной юбке и помятой белой блузке. Блузка пострадала, когда кардиолог
выслушивал мое сердце, по его словам - "вполне доброкачественное". я
думала о своих руках, которые скоро увижу без перчаток, когда останусь
одна.я думала о том, что хожу на высоких каблуках и что сейчас это кажется
мне естественным; а ведь если не все начисто стерлось из моей памяти, если
я как бы превратилась в пятилетнюю девочку, то разве не должны были бы
удивлять меня мои туфли на высоких каблуках, цветы, губная помада?
- Вы мне надоели, - сказал доктор Дулен. - я вам раз десять повторял,
что нечего вам приходить в восторг по поводу всякой такой дребедени. Если
я вас сейчас приглашу со мной пообедать и вы будете правильно держать
вилку в руке, то что это доказывает? что ваши руки лучше помнят, чем вы?
ну, а если я даже посажу вас за баранку в мою машину и мотор будет у вас
сначала немного барахлить при переводе скоростей, поскольку вы не привыкли
к "403", а потом вы все же поведете машину более или менее сносно, то, как
вы думаете, нам с вами это даст что-нибудь новое?
- Не знаю. вы должны были бы это мне объяснить.
- Я должен был бы, кроме того, задержать вас еще на несколько дней в
больнице. К несчастью, вас непременно хотят забрать. у меня нет никаких
законных оснований задерживать вас здесь, если только вы сами этого не
захотите. и я даже не знаю, вправе ли я вас об этом просить.
- Кто же это хочет меня забрать?
- Жанна Мюрно. Говорит, ей "это больше невмоготу".
- Я ее увижу?
- А почему, по-вашему, здесь все пошло вверх дном?
Не глядя, он обвел рукой мою комнату: дверь стояла настеж открытая,
сестра Раймонда укладывала мою одежду, другая сиделка выносила бутылки с
шампанским, стопки книг, которые мне так и не успели прочесть.
- Почему вы хотите, чтобы я осталась?
- Вы уходите отсюда с приятным личиком, с хорошо налаженным
сердечком, с руками, которые будут вас слушаться, ваша третья левая лобная
извилина, по всей видимости, чувствует себя прелестно, но я-то надеялся,
что вы уедете, увозя с собой и восстановленную память.
- Третья что?
- Третья лобная извилина. Мозговая. левая. Оттуда-то и было ваше
первое кровотечение. Потеря речи, которую я наблюдал в начале болезни,
должна была проистекать оттуда. ко всему прочему это не имеет никакого
отношения.
- А что такое "все прочее"?
- Не знаю. Может быть, просто страх, который вы должны были ощущать
во время пожара. или шок. Когда дом загорелся вы бросились бежать в сад.
вас нашли на нижних ступеньках лест- ницы с проломом черепа, сантиметров
десять с лишком. И все же амнезия, которой вы страдаете, не связана с
каким-либо повреждением черепа. Сначала я считал, что она с этим связа-
на, но тут что-то другое.
Я сидела на своей незастланной кровати, держа руки в перчатках на
коленях. Я сказала ему, что хочу уехать отсюда, что уж мне-то тем более
"невмоготу". когда я увижу Жанну Мюрно, поговорю с ней, тогда все и
восстановится.
Он развел руками, как бы покоряясь судьбе.
- Сегодня после 12-ти она будет здесь. она, конечно, захочет увезти
вас немедленно. если вы останетесь в Париже, я приму вас либо в больнице,
либо у себя. Если же она увезет вас на юг, то вы непременно должны
пригласить доктора Шавера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23