Средняя палуба надстройки, где размещались каюты офицеров, тоже была пустынна. Брюс вызвал лифт, чтобы подняться на капитанскую палубу, где располагались его собственные роскошные апартаменты. Компания ожидала отчета через два дня. Не слишком ли стар Огилви? Не потерял ли он своей хватки? Не нужно ли его заменить? Последнее предложение было похоже на плохую шутку, потому что нельзя сказать, чтобы на причале скопилась нетерпеливая очередь претендентов на должность.
Конечно, Огилви был не единственным капитаном в мире с дурным и мелочным характером. Но точно ли он знал, что ему хватит скорости для маневра, или просто повезло? Намеренно ли Огилви задирал нос перед лоцманом и своим третьим офицером, чтобы смутить их? «Вероятно, — подумал Брюс, — можно расспросить старшего инженера и точно узнать, что именно произошло, когда Огилви потребовал увеличить обороты». Нет, едва ли это удастся. Они с инженером занимали одинаковое положение, и, если только последний не затаил зуб на Огилви — а Брюс ничего не знал об их взаимоотношениях, — он будет осторожен в ответах. Тем не менее утром можно попробовать.
Несомненно было только одно: везло ему или нет, Огилви лучше всех умел управлять «Левиафаном». Брюс сел на танкер в Гавре и видел собственными глазами, с каким трудом сменный капитан пересек Ла-Манш с его интенсивным движением. Огилви же проделывал это без труда. Или он просто притворялся?
Двери лифта открылись, и Брюс увидел перед собой смазчика в запачканной одежде. Тот опустил лицо и поспешно протянул руку к кнопкам.
— Езжайте туда, куда ехали, — сказал Брюс, заходя в кабину. — Я не тороплюсь.
Двери закрылись. Пока лифт спускался в машинное отделение, смазчик нервно поигрывал своими черными пальцами, затем прочистил горло, как будто полагал, что от него ждут каких-то объяснений.
— Сэр, я ходил подышать воздухом.
— В самом деле? — вежливо спросил Брюс.
— Я завсегда выхожу на палубу, когда получается, — продолжал смазчик.
Брюс подумал, что, судя по говору, тот — ирландец из Глазго. Лифт медленно опускался. Брюс представил себя в роли постороннего человека, способного понять простого матроса, в отличие от любителя дисциплины вроде Седрика Огилви, но он чувствовал себя в лифте как в ловушке и не знал, что сказать смазчику, хотя и считал, что обязан что-то произнести.
— Да, наверно, там у вас довольно жарко.
— Н-да... правда, в рубке не так уж плохо, сэр. Мы забегаем туда, чтобы немножко остыть.
— Да, могу себе представить.
Лифт остановился и открыл двери, впустив в кабину рев двигателей — оглушающий грохот, который подавлял все прочие чувства. У Брюса мелькнула мысль, что спертый и влажный воздух здесь жарче, чем днем в тропиках. Тело немедленно стало просить избавить его от жары и шума, и взгляд остановился на расположенной в центре машинного отделения рубке со звукоизоляционными стенами и кондиционерами. Убежище.
Внутри рубки были расположены электронные мониторы двух котлов высокого давления и паровых турбин мощностью в тридцать пять тысяч лошадиных сил каждая, вспомогательных котлов, опреснителей и электростанции мощностью в три миллиона ватт Серая краска толстым слоем покрывала стальные стены и переплетения труб, узкие трапы и площадки.
Из тех мест, где соединялись некоторые трубы, вырывались струйки пара. Брюс раздраженно покачал головой — столько утечек! «Левиафан» нуждается в основательном ремонте, и Седрик должен позаботиться об этом. Он выведет корабль в открытое море и все исправит.
— Сэр!
— Смазчик задержался в дверях лифта.
— Что такое? — прокричал Брюс через грохот.
— Можно мне поговорить с вами?
— Конечно. — Он нажал на кнопку, и дверь закрылась, отрезав их от невыносимого шума.
— В чем дело?
— В общем-то, сэр, ничего особенного. Просто... Я всегда выхожу на палубу, когда могу. На корме есть местечко, где можно посмотреть через борт.
Брюс кивнул. В планшире на корме имелись широкие выемки для кормовых швартовов.
— Ну и что?
— Не в последний раз, а до этого — когда мы заходили к французам...
— В предыдущее плавание капитана Огилви?
— Ага. Я вышел подышать воздухом. — Смазчик усмехнулся, и его мрачное лицо на мгновение помолодело. — Был шквал. Я вымок до костей. Я люблю так делать в конце смены. А потом греюсь под душем.
— Да-да, — кивнул Брюс.
На больших танкерах моряки пользовались исключительным комфортом. Каюты с ванными. Чистая одежда на каждую смену.
— Сэр, я смотрел на кильватер. Понимаете, это вроде струны, которая никогда от нас не оторвется. Она как будто привязана к корпусу, если вы понимаете, о чем я говорю.
Брюс кивнул. Он видел, как однажды матрос бросился в эту струну, загипнотизированный зрелищем нескончаемого потока. Смазчик продолжал разглагольствовать. Брюс рассеянно слушал его болтовню с задумчивым выражением лица. Сколько на свете моряков, похожих на этого человека! Тихие одинокие люди, которые накапливали в себе невысказанные мысли, а затем внезапно изливали свои фантазии в виде стихов или просто наивных слов — и так же внезапно замолкали снова. Он терпеливо ждал, пока смазчик закончит, но внезапно услышал нечто, вернувшее его к реальности.
— Что?!
— То, что я сказал, сэр. Мне показалось, что мы обо что-то ударились.
— Обо что? Когда?
— Все это барахталось в кильватере, как узлы на веревке.
— Почерневшие пальцы смазчика шевелились в воздухе.
— Что барахталось?
— Обломки. Какие-то белые штуковины. Целая куча. Я мало что разглядел. Было сыро и туманно. А палуба поднята высоко над водой.
— Когда это было?
— У французского берега, сэр, как я уже говорил. В предпоследнем плавании.
— На что же, по вашему мнению, налетел корабль? — спросил Брюс, пытаясь скрыть тревогу.
— Не знаю, сэр. Может быть, на яхту того доктора.
— Почему вы ничего не рассказали следователям? — резко спросил Брюс.
— Сэр, они не допрашивали механиков.
Брюс заскрипел зубами. Даже в наше время старинная вражда между машинным отделением и палубой не затухает. В минувшие времена, когда палубная команда обитала на носу, а машинное отделение — на корме, люди часто разделялись на два лагеря, каждый из которых был убежден в своей исключительности и в том, что противники, если за ними не следить, пустят корабль ко дну. Когда Брюс плавал кадетом на старом пароходе «Мутла» компании «Пи энд Оу», он наблюдал подобную вражду собственными глазами. Ночью рудовоз раскололся надвое, утром нос и корма плыли отдельно, но никто не махал руками друг другу.
Следователи, которые проверяли обвинения Хардена, упустили из виду, что смазчик мог находиться на палубе. А тот был оскорблен тем, что его забыли спросить, и ничего не сказал. Вероятно, это к лучшему. Пусть будет так.
— Ну, — произнес Брюс, нажимая на кнопку и вновь впуская в лифт рев машинного отделения, — спасибо, что рассказали мне. Правда, я уверен, что это ничего не значит.
— Как вы думаете, мы правда потопили яхту доктора?
— Нет. И я бы не стал трепаться на такие темы. Вы напрасно тревожите людей.
— Да, сэр. Сэр, вы позволите?..
— Что? — резко спросил Брюс.
— Зачем нам на борту этот вертолет с пулеметом?
— С каким пулеметом?
— С большим пулеметом, сэр. Его видели ребята, когда привязывали вертолет.
— Насколько я знаю, — произнес Брюс, — мы везем его в подарок шейху Катара. — Он выдавил из себя усмешку и похлопал смазчика по плечу. — Вы же знаете этих арабов. Они очень любят игрушки.
— Конечно, сэр. Спокойной ночи, сэр.
* * *
Поднимаясь на капитанскую палубу, Брюс проклинал компанию, самого себя, пилота вертолета и Огилви за то, что тот предсказал только что случившееся.
«На море не бывает секретов, — заявил Огилви вчера во время разговора в его каюте. — Вы напугаете мне команду. У нас не военный корабль и мои матросы — не солдаты».
Капитан сидел за столом, прямой, как палка, а Брюс ходил взад-вперед по каюте, умоляя и упрашивая. Он снова пересказал сообщение, переданное британской разведкой в офис компании в Лондоне. Доктор Питер Харден, тот самый человек, который заявлял, что его яхта потоплена «Левиафаном», подозревается в том, что украл противотанковую ракетную установку. В последний раз его видели три недели назад, перед отплытием из Англии. Выводы нетрудно было сделать.
«Он безумен, — говорил Брюс, — и вооружен смертоносным оружием. Мы должны защитить корабль».
«Я сам способен защитить свой корабль от сумасшедшего яхтсмена», — ответил Огилви. Он резко выпрямился, оказавшись на голову выше Брюса, вдобавок в полной форме — китель, белая рубашка, темный галстук и золотые нашивки на рукаве, — и Брюс почувствовал себя слишком низкорослым, толстым и неряшливо одетым.
Брюс засунул руки в карманы ветровки. Спорить дальше было бессмысленно.
«Седрик, — заявил он, не в силах выдержать взгляд Огилви. — Компания настаивает. Вы должны принять вертолет на борт».
«А если не приму?»
«Мне очень жаль... Но не я принимал это решение».
Кровь прилила к щекам Огилви. Сперва его губы крепко сжались, но затем челюсть капитана заходила вверх-вниз, и на лице старика проступило выражение горького разочарования.
«Если так решил Хобсон, я не буду возражать. — Он поднял вверх палец, но затем его рука снова сжалась в кулак. — Только помните: пилот вертолета будет подчиняться мне точно так же, как последний матрос в команде».
* * *
Когда на следующий день при ярком солнечном свете «Левиафан» обогнул крайнюю оконечность Франции, «Белл рейнджер» поднялся с палубы танкера и, повернув свой толстый нос по ветру, направился на восток к городу Бресту. Кроме пилота, на его борту был Джеймс Брюс.
Находясь в воздухе, можно было сравнивать огромный «Левиафан» с другими кораблями, входящими в Ла-Манш или выходящими из пролива в Атлантический океан. Окаймленный белой пеной, подобно острову в океане, «Левиафан» почти в два раза по длине и ширине превосходил любой супертанкер, находившийся в поле зрения, и в три раза — любой грузовой корабль. И хотя корабли, над которыми пролетал вертолет, быстро исчезали за горизонтом, «Левиафан» по-прежнему был хорошо виден. Он все еще маячил в зеркалах заднего вида как далекий горный хребет, когда пилот заметил желтый берег Франции и повернул на сигнал брестского радиомаяка.
Он направился на посадку в желтый круг в конце пирса в Брестской гавани. Он управлял рычагами и педалями, стараясь посадить вертолет ровно, в то время как аппарат изо всех сил пытался лететь вверх, вниз, вперед, назад и вбок одновременно. Несмотря на огромное умственное напряжение, на пилота нахлынули воспоминания. Он потерпел крушение в Техасе, точно на такой же посадочной площадке, обгорел, и поэтому его красное лицо лишилось мимики, одна из ноздрей была заметно крупнее другой, а два пальца на руке согнуты так же крепко, как колючки на проволочной изгороди.
Рядом с площадкой пригнулся хрупкий темнолицый человек, который одной рукой вцепился в дешевый чемоданчик, а другой защищал свой тюрбан от порывов ветра, поднятого винтом. Это был новый стюард на замену жертве несчастного случая.
Темнокожий азиат ждал нанявшего его англичанина. Брюс чувствовал его взгляд на своем лице, но, когда вертолет опустился на землю, отвел глаза.
— Ну вот и приехали! — заорал пилот, перекрикивая рев винтов. — Брест, как заказывали!
Брюс подал знак приглушить мотор, и пилот снизил обороты, чтобы они могли разговаривать нормально. Уголком глаза он заметил, что новый стюард колеблется, не зная, идти ли ему к вертолету или ждать, когда его позовут.
— Теперь слушайте меня, — сказал Брюс. — Ваш пулемет видели матросы, но я пустил слух, что вы везете вертолет в подарок шейху Катара. Постарайтесь следовать этой версии как можно дольше.
— А какого черта? — спросил пилот. — Все равно они начнут что-то подозревать, когда увидят, что при встрече с любой яхтой я поднимаюсь в воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61