Грот поднимался за спинакером изящным полумесяцем.
Иранский командир прокричал приказ, и аппарат на воздушной подушке, сделав широкий разворот, содрогнулся от отдачи больших пулеметов, установленных на носу. Трассирующие пули, пролетев по дуге над водой, прошили яхту насквозь. Второй аппарат на воздушной подушке тоже открыл огонь. Яхту окружили фонтанчики разрывов. Паруса мерцали белым и красным, освещенные вспышками огня из пулеметов и пушек.
Доннер поднял бинокль. Он мог видеть фигуру Хардена, согнувшегося перед штурвалом в кокпите и пытающегося выстрелить. Тьму пронзил огненный выхлоп ракеты. Она прорвала спинакер и взорвалась в воде позади яхты. Над рубкой разорвался снаряд. Мачта упала вперед, окунув паруса в воду.
Они подплыли ближе, и Доннер увидел обломки, лежащие на крыше рубки. Пулеметные очереди прошили фибергласовый корпус от носа до кормы. Фигура, скорчившаяся в кокпите, взрывом была выброшена на палубу, а через несколько секунд оторвалась лопасть автоматического рулевого устройства, скользя, как крыло, отвалившееся от самолета. Взрыв разворотил крышу рубки, и за разбитыми стеклами мерцали языки пламени.
Иранец снова и снова кричал в телефон, а изувеченная яхта погружалась все глубже. Стрельба постепенно утихла.
* * *
Харден переживал то же чувство, как если бы слышал, что на улице происходит убийство: слишком далеко, чтобы бежать на помощь, но слишком близко, чтобы остаться в неведении. Яхта служила ему верой и правдой, несла его по водам трех океанов и на прощание подарила еще несколько ярдов, приближающих его к цели, еще несколько минут времени.
Он сидел на дне резиновой лодки, прижавшись спиной к корме. «Дракон» одним концом опирался на его плечо, другим висел в петле, прикрепленной к мачте. Выйдя на судоходную линию из скопления нефтяных вышек, скрывавших его от радара, Харден позволил латинскому парусу нести лодку на восток. Она резво бежала по ветру, сама держа направление, под весом оружия глубоко погрузившись в воду. Небольшие волны все время угрожали захлестнуть корму.
Харден вглядывался в оптический прицел, но ничего не видел. Стрельба прекратилась. Сейчас они кружат вокруг места, где затонула яхта, ища его тело.
Он почувствовал, как на горизонте что-то изменилось, как будто темнота стала еще более непроницаемой. По одну сторону темного силуэта он увидел быстро приближающийся огонек. Корабль, плывущий навстречу ему. Это был фрегат, который должен был пройти по правому борту от ялика.
Тьма сгущалась. Затем факел на нефтяной вышке осветил белую корону мостика «Левиафана», невероятно высокую, как небоскреб, с двумя трубами, которые могли принадлежать только «Левиафану» и больше никому. Мостик находился еще очень далеко. Но гораздо ближе к Хардену была черная стена — нос «Левиафана».
* * *
Яхта не желала тонуть.
Вода в каюте поднялась до уровня штурманского стола, загасив самые сильные очаги пламени.
Палубы «Лебедя» были разбиты, мачта оторвана и тащилась за яхтой, удерживаемая шкотами. Радарный отражатель, прикрепленный к штагу, лежал в воде под спинакером. Крыша рубки, люки и передняя палуба взрывом снаряда превращены в обломки. Корпус был продырявлен выше ватерлинии, и множество отверстий от пуль, выпущенных с более высокого уровня, оказались под водой.
Она должна была разломиться на части, но ее стрингеры упорно держались за корпус, и яхта по-прежнему была на плаву. Ее нос все еще указывал туда, куда Харден направил судно перед тем, как его покинуть.
Доннер быстро оглядел дымящиеся обломки. Его взгляд проникал в дыры, трещины в тиковой обшивке, упавший рангоут. Он вспомнил, как впервые увидел яхту в Ла-Манше, во время шторма, когда она блестела в прожекторах его катера, как дорогая игрушка. Затем — лишенную мачты, вплывающую в Столовую бухту. Но лоск и глянец смыло море, и Доннер увидел, что блеск обманул его. Перед ним был простой и крепкий корабль. Его глаза задержались на кокпите, остановились на парусных чехлах, разбросанных вокруг стойки штурвала. Одно из сидений оторвано, ящик для резиновой лодки был пуст.
— Нас провели! — завопил Доннер.
* * *
Черная стена закрыла все небо. Она оказалась огромнее, чем Харден видел в своих самых ужасных кошмарах. Ему казалось невозможным, что такой большой предмет мог двигаться. Но он двигался, и очень быстро, и с каждой секундой приближался все ближе и ближе.
Харден приставил к глазам оптический прицел и навел оружие на центр черной стены. Затем, аккуратно и медленно, опустил дуло, пока перекрестье прицела не оказалось точь-в-точь над поверхностью воды.
Волны, разбивающиеся о гигантский нос, поблескивали, как будто зловеще ухмылялись. Вот его цель — единственное место корабля, выстрел в которое мог его потопить. От одного выстрела «Левиафан» не взорвется, но чудовищное давление его собственного импульса разворотит ему нос после того, как «Дракон» пробьет первую дыру.
«Левиафан» был меньше чем в полумиле от ялика — гигантская черная стена на фоне пылающего красного неба. Харден ждал. Стена надвигалась. Газовый факел позади судна сиял ореолом между двойных труб. Харден прицелился в белую линию на носу корабля и выстрелил.
Ракета вылетела из ствола с громким шипением. Закопченное стекло защитило глаза Хардена от блеска ракетного выхлопа, но все же на секунду он ослеп. Затем он нашел ракету в прицеле и стал манипулировать ручками управления, поворачивая ее влево, когда она стала отклоняться от центра, и поднимая ее, когда она грозила нырнуть в воду.
Внезапно прицел раскололся, поранив ему лицо осколками стекла и металла, и что-то обожгло руку. Вокруг ялика кипела вода. Что-то ударилось в борт лодки, и из нее со свистом начал выходить воздух. Харден услышал за спиной стрельбу. В резину попало еще несколько пуль, и лодка стала съеживаться.
Ракета мчалась к «Левиафану». Харден все еще пытался управлять ее полетом, когда через корму перекатилась волна, потопив лодку. Тяжелая ракетница тянула его под воду. Последнее, что он увидел, — ослепительно белый хвост «Дракона» на фоне черной стены танкера.
Книга четвертая
Глава 30
Маленькая яхта Ажарату полетела по волнам, пересекая бухту. Ажарату ухватилась за румпель и откинулась назад, накренив яхту. Ее напрягшееся тело застыло над водой. Румпель рвался из рук, как поводья лошади. На танцующей зыби сверкал ослепительный свет солнца, греющего ее голые плечи.
Ажарату плавала на яхте весь день, пересекая из конца в конец Лагосскую гавань от рейда к тихим лагунам. Наконец она направила яхту назад. Она чересчур припозднилась, и, когда она проходила мимо мола, ограждающего обширную стоянку для яхт, уже стемнело.
Неожиданно дыхание замерло у нее в груди. У конца каменного причала в сотне ярдов от нее стоял коренастый человек, и на мгновение ей показалось, что это Харден. Она напряженно щурила глаза, моля небо, чтобы произошло чудо. Но мужчина повернулся и направился к стоявшему поодаль «лендроверу». Он выглядел худощавее, чем Харден, и был одет в армейскую форму защитного цвета.
Такое случалось с ней очень часто. То и дело сердце в груди начинало биться быстрее, когда она видела на улице белого мужчину. Ее разум никак не мог примириться с новостями, которые Майлс Доннер сообщил полгода назад, и она молилась, чтобы интуиция, подсказывающая ей, что он не прав, не подвела ее.
Израильтянин лично рассказал ей о судьбе Хардена, тем самым доказав, что в нем еще теплится искра гуманности, о существовании которой Ажарату не подозревала. Доннер утверждал, что до конца находился с иранскими поисковыми командами, надеясь убедить их передать Хардена под его опеку. Но им удалось найти только остатки надувного ялика — полосы резины, разодранной гигантскими винтами «Левиафана».
Ажарату была слишком потрясена горем, чтобы подвергать сомнению его слова. Харден заполнял все ее мысли; остальное, включая обстоятельства его смерти, казалось несущественным. Конечно, он бросил ее, оставив в ее душе опустошение, и она безумно тосковала без него. Но у нее остались и воспоминания о тех немногих мгновениях, когда они были вместе, и она знала, что никогда больше не сможет никого полюбить так же сильно.
Майлс Доннер иногда бывал проездом в Лагосе, возвращаясь домой из командировок, и, так как агентом Моссада он больше не был, его всегда ожидал радушный прием в доме отца Ажарату. Она уже давно съехала оттуда, к большой радости любовницы отца, но, когда Доннер наносил им визит, всегда выполняла роль хозяйки дома. Однажды Доннер выпил слишком много, и они вышли в сад подышать воздухом. Ажарату уже усвоила, что, даже находясь в отставке, израильтянин мог говорить откровенно только на улице.
— Почему вы предали его? — спросила Ажарату. Она была уверена, что такой вопрос снова и снова задавал себе Харден.
— Он больше не был нам нужен, — ответил Доннер. — Мы не филантропическая организация.
— Но вы могли просто оставить его в покое, — сказала Ажарату, чувствуя, как в ней закипает гнев.
Доннер возразил:
— Как любил говорить Харден, «так не выйдет». В любой ситуации можно найти свои плюсы. Помогая поймать его, мы завязали дружеские связи с государствами Персидского залива, точно так же, как подружились с вашим отцом после того, как спасли вас. — Он продолжил, невнятно произнося слова: — Ажарату... Я пытался его спасти, если это может вас утешить.
Она ненавидела Доннера и все же терпела его. Она даже поощряла его визиты. Иногда на нее накатывала необъяснимая уверенность, что Харден жив. Если она права, то Доннер будет знать об этом и сообщит ей. Но всякий раз, когда она затрагивала тему поисков Хардена в Персидском заливе, ответы Доннера были вежливо-уклончивыми: он утверждал, что ничего не знает. Но проходили недели, месяцы, и Ажарату с досадой вынуждена была признать, что интуиция ее подвела, и наконец уверенность, что Харден жив, сменилась на не имеющую никаких оснований надежду.
Она думала о том, ощущал ли Харден свою потерю так, как она ощущала свою? Обвинял ли он свою жену в том, что она умерла и покинула его? Но Кэролайн не была ни в чем виновата, а Харден сам шел навстречу смерти. Иногда по ночам она не могла удержаться и гневно упрекала Хардена за его неумолимую жажду мести, умоляла Бога все отменить и начать сначала.
Но скоро она поняла, что Харден не мог справиться со своими страстями. Если бы он пытался бороться с ними, то они бы погубили его душу так же, как «Левиафан» погубил его тело.
Всего несколько ниточек связывало Ажарату с жизнью Хардена — часы, которые он подарил ей в Кейптауне, визиты Доннера и чувство безвозвратной потери. Но, храня память о нем, она плавала под парусом, практикуясь в навыках, которым Харден обучал ее, мысленно разделяя с ним удовольствие управлять яхтой.
Сейчас, в сумерках, она подходила к причалу так, как когда-то делал он. С еле освещенной автомобильной стоянки за ней наблюдали двое людей — такие же молодые яхтсмены, как и она. У их ног лежали парусные чехлы и корзины с провизией. Стоя рядом со своими блестящими машинами, они болтали и смеялись, пытаясь еще немного продлить выходной день. Ажарату делала вид, что не замечает их жестов, надеясь, что они не станут помогать ей причалить и не нарушат ее мыслей.
Ажарату аккуратно подвела яхту к причалу. Закрепив кормовой конец, она поспешила на бак, потянулась к причалу с веревочной петлей в руке и услышала знакомый голос:
— Точная работа.
В полном ошеломлении она подняла глаза, и их взгляды встретились. Ветер наполнил парус, отталкивая нос яхты от причала, и расстояние между ними увеличилось. Ажарату застыла на месте, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Бросай конец, — усмехнулся Харден.
Ажарату машинально исполнила приказание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Иранский командир прокричал приказ, и аппарат на воздушной подушке, сделав широкий разворот, содрогнулся от отдачи больших пулеметов, установленных на носу. Трассирующие пули, пролетев по дуге над водой, прошили яхту насквозь. Второй аппарат на воздушной подушке тоже открыл огонь. Яхту окружили фонтанчики разрывов. Паруса мерцали белым и красным, освещенные вспышками огня из пулеметов и пушек.
Доннер поднял бинокль. Он мог видеть фигуру Хардена, согнувшегося перед штурвалом в кокпите и пытающегося выстрелить. Тьму пронзил огненный выхлоп ракеты. Она прорвала спинакер и взорвалась в воде позади яхты. Над рубкой разорвался снаряд. Мачта упала вперед, окунув паруса в воду.
Они подплыли ближе, и Доннер увидел обломки, лежащие на крыше рубки. Пулеметные очереди прошили фибергласовый корпус от носа до кормы. Фигура, скорчившаяся в кокпите, взрывом была выброшена на палубу, а через несколько секунд оторвалась лопасть автоматического рулевого устройства, скользя, как крыло, отвалившееся от самолета. Взрыв разворотил крышу рубки, и за разбитыми стеклами мерцали языки пламени.
Иранец снова и снова кричал в телефон, а изувеченная яхта погружалась все глубже. Стрельба постепенно утихла.
* * *
Харден переживал то же чувство, как если бы слышал, что на улице происходит убийство: слишком далеко, чтобы бежать на помощь, но слишком близко, чтобы остаться в неведении. Яхта служила ему верой и правдой, несла его по водам трех океанов и на прощание подарила еще несколько ярдов, приближающих его к цели, еще несколько минут времени.
Он сидел на дне резиновой лодки, прижавшись спиной к корме. «Дракон» одним концом опирался на его плечо, другим висел в петле, прикрепленной к мачте. Выйдя на судоходную линию из скопления нефтяных вышек, скрывавших его от радара, Харден позволил латинскому парусу нести лодку на восток. Она резво бежала по ветру, сама держа направление, под весом оружия глубоко погрузившись в воду. Небольшие волны все время угрожали захлестнуть корму.
Харден вглядывался в оптический прицел, но ничего не видел. Стрельба прекратилась. Сейчас они кружат вокруг места, где затонула яхта, ища его тело.
Он почувствовал, как на горизонте что-то изменилось, как будто темнота стала еще более непроницаемой. По одну сторону темного силуэта он увидел быстро приближающийся огонек. Корабль, плывущий навстречу ему. Это был фрегат, который должен был пройти по правому борту от ялика.
Тьма сгущалась. Затем факел на нефтяной вышке осветил белую корону мостика «Левиафана», невероятно высокую, как небоскреб, с двумя трубами, которые могли принадлежать только «Левиафану» и больше никому. Мостик находился еще очень далеко. Но гораздо ближе к Хардену была черная стена — нос «Левиафана».
* * *
Яхта не желала тонуть.
Вода в каюте поднялась до уровня штурманского стола, загасив самые сильные очаги пламени.
Палубы «Лебедя» были разбиты, мачта оторвана и тащилась за яхтой, удерживаемая шкотами. Радарный отражатель, прикрепленный к штагу, лежал в воде под спинакером. Крыша рубки, люки и передняя палуба взрывом снаряда превращены в обломки. Корпус был продырявлен выше ватерлинии, и множество отверстий от пуль, выпущенных с более высокого уровня, оказались под водой.
Она должна была разломиться на части, но ее стрингеры упорно держались за корпус, и яхта по-прежнему была на плаву. Ее нос все еще указывал туда, куда Харден направил судно перед тем, как его покинуть.
Доннер быстро оглядел дымящиеся обломки. Его взгляд проникал в дыры, трещины в тиковой обшивке, упавший рангоут. Он вспомнил, как впервые увидел яхту в Ла-Манше, во время шторма, когда она блестела в прожекторах его катера, как дорогая игрушка. Затем — лишенную мачты, вплывающую в Столовую бухту. Но лоск и глянец смыло море, и Доннер увидел, что блеск обманул его. Перед ним был простой и крепкий корабль. Его глаза задержались на кокпите, остановились на парусных чехлах, разбросанных вокруг стойки штурвала. Одно из сидений оторвано, ящик для резиновой лодки был пуст.
— Нас провели! — завопил Доннер.
* * *
Черная стена закрыла все небо. Она оказалась огромнее, чем Харден видел в своих самых ужасных кошмарах. Ему казалось невозможным, что такой большой предмет мог двигаться. Но он двигался, и очень быстро, и с каждой секундой приближался все ближе и ближе.
Харден приставил к глазам оптический прицел и навел оружие на центр черной стены. Затем, аккуратно и медленно, опустил дуло, пока перекрестье прицела не оказалось точь-в-точь над поверхностью воды.
Волны, разбивающиеся о гигантский нос, поблескивали, как будто зловеще ухмылялись. Вот его цель — единственное место корабля, выстрел в которое мог его потопить. От одного выстрела «Левиафан» не взорвется, но чудовищное давление его собственного импульса разворотит ему нос после того, как «Дракон» пробьет первую дыру.
«Левиафан» был меньше чем в полумиле от ялика — гигантская черная стена на фоне пылающего красного неба. Харден ждал. Стена надвигалась. Газовый факел позади судна сиял ореолом между двойных труб. Харден прицелился в белую линию на носу корабля и выстрелил.
Ракета вылетела из ствола с громким шипением. Закопченное стекло защитило глаза Хардена от блеска ракетного выхлопа, но все же на секунду он ослеп. Затем он нашел ракету в прицеле и стал манипулировать ручками управления, поворачивая ее влево, когда она стала отклоняться от центра, и поднимая ее, когда она грозила нырнуть в воду.
Внезапно прицел раскололся, поранив ему лицо осколками стекла и металла, и что-то обожгло руку. Вокруг ялика кипела вода. Что-то ударилось в борт лодки, и из нее со свистом начал выходить воздух. Харден услышал за спиной стрельбу. В резину попало еще несколько пуль, и лодка стала съеживаться.
Ракета мчалась к «Левиафану». Харден все еще пытался управлять ее полетом, когда через корму перекатилась волна, потопив лодку. Тяжелая ракетница тянула его под воду. Последнее, что он увидел, — ослепительно белый хвост «Дракона» на фоне черной стены танкера.
Книга четвертая
Глава 30
Маленькая яхта Ажарату полетела по волнам, пересекая бухту. Ажарату ухватилась за румпель и откинулась назад, накренив яхту. Ее напрягшееся тело застыло над водой. Румпель рвался из рук, как поводья лошади. На танцующей зыби сверкал ослепительный свет солнца, греющего ее голые плечи.
Ажарату плавала на яхте весь день, пересекая из конца в конец Лагосскую гавань от рейда к тихим лагунам. Наконец она направила яхту назад. Она чересчур припозднилась, и, когда она проходила мимо мола, ограждающего обширную стоянку для яхт, уже стемнело.
Неожиданно дыхание замерло у нее в груди. У конца каменного причала в сотне ярдов от нее стоял коренастый человек, и на мгновение ей показалось, что это Харден. Она напряженно щурила глаза, моля небо, чтобы произошло чудо. Но мужчина повернулся и направился к стоявшему поодаль «лендроверу». Он выглядел худощавее, чем Харден, и был одет в армейскую форму защитного цвета.
Такое случалось с ней очень часто. То и дело сердце в груди начинало биться быстрее, когда она видела на улице белого мужчину. Ее разум никак не мог примириться с новостями, которые Майлс Доннер сообщил полгода назад, и она молилась, чтобы интуиция, подсказывающая ей, что он не прав, не подвела ее.
Израильтянин лично рассказал ей о судьбе Хардена, тем самым доказав, что в нем еще теплится искра гуманности, о существовании которой Ажарату не подозревала. Доннер утверждал, что до конца находился с иранскими поисковыми командами, надеясь убедить их передать Хардена под его опеку. Но им удалось найти только остатки надувного ялика — полосы резины, разодранной гигантскими винтами «Левиафана».
Ажарату была слишком потрясена горем, чтобы подвергать сомнению его слова. Харден заполнял все ее мысли; остальное, включая обстоятельства его смерти, казалось несущественным. Конечно, он бросил ее, оставив в ее душе опустошение, и она безумно тосковала без него. Но у нее остались и воспоминания о тех немногих мгновениях, когда они были вместе, и она знала, что никогда больше не сможет никого полюбить так же сильно.
Майлс Доннер иногда бывал проездом в Лагосе, возвращаясь домой из командировок, и, так как агентом Моссада он больше не был, его всегда ожидал радушный прием в доме отца Ажарату. Она уже давно съехала оттуда, к большой радости любовницы отца, но, когда Доннер наносил им визит, всегда выполняла роль хозяйки дома. Однажды Доннер выпил слишком много, и они вышли в сад подышать воздухом. Ажарату уже усвоила, что, даже находясь в отставке, израильтянин мог говорить откровенно только на улице.
— Почему вы предали его? — спросила Ажарату. Она была уверена, что такой вопрос снова и снова задавал себе Харден.
— Он больше не был нам нужен, — ответил Доннер. — Мы не филантропическая организация.
— Но вы могли просто оставить его в покое, — сказала Ажарату, чувствуя, как в ней закипает гнев.
Доннер возразил:
— Как любил говорить Харден, «так не выйдет». В любой ситуации можно найти свои плюсы. Помогая поймать его, мы завязали дружеские связи с государствами Персидского залива, точно так же, как подружились с вашим отцом после того, как спасли вас. — Он продолжил, невнятно произнося слова: — Ажарату... Я пытался его спасти, если это может вас утешить.
Она ненавидела Доннера и все же терпела его. Она даже поощряла его визиты. Иногда на нее накатывала необъяснимая уверенность, что Харден жив. Если она права, то Доннер будет знать об этом и сообщит ей. Но всякий раз, когда она затрагивала тему поисков Хардена в Персидском заливе, ответы Доннера были вежливо-уклончивыми: он утверждал, что ничего не знает. Но проходили недели, месяцы, и Ажарату с досадой вынуждена была признать, что интуиция ее подвела, и наконец уверенность, что Харден жив, сменилась на не имеющую никаких оснований надежду.
Она думала о том, ощущал ли Харден свою потерю так, как она ощущала свою? Обвинял ли он свою жену в том, что она умерла и покинула его? Но Кэролайн не была ни в чем виновата, а Харден сам шел навстречу смерти. Иногда по ночам она не могла удержаться и гневно упрекала Хардена за его неумолимую жажду мести, умоляла Бога все отменить и начать сначала.
Но скоро она поняла, что Харден не мог справиться со своими страстями. Если бы он пытался бороться с ними, то они бы погубили его душу так же, как «Левиафан» погубил его тело.
Всего несколько ниточек связывало Ажарату с жизнью Хардена — часы, которые он подарил ей в Кейптауне, визиты Доннера и чувство безвозвратной потери. Но, храня память о нем, она плавала под парусом, практикуясь в навыках, которым Харден обучал ее, мысленно разделяя с ним удовольствие управлять яхтой.
Сейчас, в сумерках, она подходила к причалу так, как когда-то делал он. С еле освещенной автомобильной стоянки за ней наблюдали двое людей — такие же молодые яхтсмены, как и она. У их ног лежали парусные чехлы и корзины с провизией. Стоя рядом со своими блестящими машинами, они болтали и смеялись, пытаясь еще немного продлить выходной день. Ажарату делала вид, что не замечает их жестов, надеясь, что они не станут помогать ей причалить и не нарушат ее мыслей.
Ажарату аккуратно подвела яхту к причалу. Закрепив кормовой конец, она поспешила на бак, потянулась к причалу с веревочной петлей в руке и услышала знакомый голос:
— Точная работа.
В полном ошеломлении она подняла глаза, и их взгляды встретились. Ветер наполнил парус, отталкивая нос яхты от причала, и расстояние между ними увеличилось. Ажарату застыла на месте, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Бросай конец, — усмехнулся Харден.
Ажарату машинально исполнила приказание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61