— Это самая махровая ерунда, какую мне когда-нибудь доводилось слышать, — заявил Стивен и поднялся. — Все твои пять тысяч лет культуры ты можешь спустить в унитаз, если из этой культуры вылезает такой отстой. А теперь извини, мне надо идти. Мне ещё нужно написать одно бизнес-предложение, чтобы огрести очередной миллион, если всё получится.
***
Заместитель руководителя раскопок некоторое время следил за разговором с выпученными глазами и затаив дыхание, а потом его прорвало.
— Храмовую гору? — вскричал он. — Вы хотите просветить Храмовую гору? Да вы что тут все, оборзели?!
Каун коротким кивком дал Райану понять, чтобы он вывел обоих техников, что тот немедленно и исполнил. После этого Каун спокойно посмотрел на израильтянина с лысеющей головой и носом-картошкой в полной решимости не дать себя спровоцировать и в любом случае сохранять спокойствие до тех пор, пока человек не придёт в себя. Никто не может кричать, негодовать и топать ногами дольше семи-восьми минут, если, конечно, это не клинический случай из области психиатрии. По опыту множества неприятных переговоров Каун знал, что большинство холериков успокаивается уже через две-три минуты, если их не перебивать. А перебьёшь — значит, продлишь припадок: практика показывает, что после прерывания начинается новый отсчёт времени с нуля.
— Давайте обсудим всё спокойно, — начал Каун после того, как Шимон Бар-Лев, закашлявшись, смолк, но тот не слушал Кауна, а повернулся к профессору Уилфорду-Смиту:
— Почему ты мне про это ничего не сказал? — накинулся он на него. — Почему я обо всём узнаю последним? Чёрт возьми, двадцать лет мы работаем вместе, и после этого ты мне наносишь такой предательский удар в спину!..
Вот теперь было самое время закричать.
— Мистер Бар-Лев! — прогремел Каун в полную силу лёгких и гортани. Бывают ситуации, когда помогает только крик. Крик, который должен шокировать другого. Набирая воздух для такого крика, Каун всегда воображал себе, что одной ударной волной звука своих слов он должен размозжить противнику череп.
И это подействовало. Бар-Лев вздрогнул и на какой-то момент был выбит из колеи.
— Мистер Бар-Лев, — повторил Каун, снова целиком овладев собой и со всей возможной любезностью, — пожалуйста, оставьте профессора Уилфорда-Смита в покое — он не виноват. Виноват я. Эту идею мы высидели сегодня ночью, после разговора с профессором Гутьером, и я собирался посвятить вас в это сегодня утром. Но так получилось, что оба техника Сотома оказались здесь раньше вас, поэтому мне пришлось изменить планы. Так что если вам хочется на кого-то покричать, кричите на меня.
Бар-Лев неуверенно разглядывал его. Джону Кауну пока почти не приходилось сталкиваться с заместителем Уилфорда-Смита, но уже по этой неуверенности Каун мог судить, что перед ним обычный учёный, может, и выдающийся специалист в своей области, но до спора с опытным человеком не дорос.
— Ну ладно, — сказал израильтянин. — Тогда объясните мне, пожалуйста, что всё это значит?
— Вы хотите знать, как мы пришли к идее исследовать Храмовую гору? — уточнил Каун.
— Да.
Каун кивнул с мягкой улыбкой.
— Мистер Бар-Лев, я сейчас удалюсь ненадолго, чтобы успокоить техников, что они получат свои деньги в любом случае, какой бы силы крик мы тут ни поднимали. А в это время я бы попросил вас подумать над вопросом, который мы вчера поставили перед профессором Гутьером. А именно: где в Израиле есть место, которое наверняка оставалось нетронутым последние две тысячи лет?
Бар-Лев таращился на него, как на необычное явление природы, потом склонился над планом Храмовой горы, потом снова поднял взгляд. Его подбородок отвалился вниз.
— Вы поняли меня? — добавил Каун и после этого покинул переговорную комнату.
Оба техника ждали снаружи вместе с Райаном и смотрели ему навстречу, смущённо моргая, пока он спускался по трём ступенькам на песчаную землю.
— Я надеюсь, стиль нашей внутренней дискуссии вас не очень ужаснул, — сказал Каун и постарался придать себе вид уравновешенного человека в хорошем настроении. Техники неловко улыбнулись. — Я хотел непременно поблагодарить вас обоих, — заверил он в самом любезном тоне и пожал им руки, глядя при этом в глаза. — Работа, которую вы проделали, была действительно впечатляющей. Поверьте, я умею это ценить. А что касается вспышки гнева нашего коллеги… — он изобразил заговорщицкую улыбку, — все мы люди страстные, увлечённые своим делом. Не обращайте внимания. Мы уже несколько ночей подряд орём тут друг на друга.
— Понятно, — с облегчением кивнул блондин.
— Теперь о Храмовой горе, — продолжал Каун, глядя на блондина, который, во-первых, был из двоих техников главный, а во-вторых, казался более контактным. — Мой ассистент даст вам машину, и я вас попрошу поехать в Иерусалим и прояснить ситуацию на месте. Какие есть возможности просветить гору, не привлекая внимание. И сегодня вечером доложите мне, окей?
Блондин с готовностью кивнул.
— Конечно, сэр. С удовольствием сделаем.
— Хорошо. Райан, вы позаботитесь о джентльменах?
Райан кивнул.
Каун вернулся в мобильный домик, который одновременно служил жильём немецкому писателю, который, как Каун снова подумал, до сих пор внёс в проект мало вразумительного, если сравнить, например, с канадцем.
Бар-Лев, судя по всему, подготовил аргумент, который считал непробиваемым.
— Храмовая гора — это святыня для иудеев, — сказал Бар-Лев замогильным голосом. — Я спрашиваю вас, мистер Каун, вы ведь, по-видимому, христианин: отдали бы вы распоряжение подвергнуть сонартомографическому исследованию собор Святого Петра? Или место рождества Иисуса в Вифлееме?
Каун кивнул:
— Разумеется. Не моргнув глазом.
На такой ответ Бар-Лев, судя по всему, не рассчитывал. Жалкий любитель-спорщик, подумал Каун и приложил усилия, чтобы подавить язвительную усмешку.
— Я… я вам не верю!
— Можете поверить. Именно это мы, возможно, и предпримем в качестве следующего шага.
Профессор Гутьер поднял руку.
— Я хотел бы добавить для протокола, что я ни в коем случае не утверждаю, что камера находится в камне Сахра. Я лишь указывал на то, что это единственное место, которое на протяжении последних двух тысяч лет является как однозначно идентифицируемым, так и абсолютно неприкосновенным.
— А я, — вставил Уилфорд-Смит, — должен ещё раз повторить то, что уже говорил сегодня: я уверен, что камера спрятана не в этом камне.
Каун терпеливо кивнул:
— Ещё кто-нибудь имеет что-нибудь добавить?
— Это неосуществимо, — сказал Бар-Лев. — Полная утопия. Как вы себе это представляете? Установить на Храмовой горе шоковолновой ударник и понатыкать вокруг измерительные сенсоры? Может, вбить их даже в Стену Плача? Вам никогда не получить на это разрешения.
— Поэтому мы сделаем это тайно.
— Тайно? Как это вам удастся?
— Я не знаю. Но я послал обоих техников в Иерусалим, чтобы они осмотрели это место.
— Это невозможно!
Каун глубоко вздохнул.
— Мистер Бар-Лев, я бы никогда не стал тем, кто я есть, если бы ориентировался на то, что якобы возможно или невозможно.
Археолог, кажется, весь изошёл на пот и отчаяние.
— Мистер Каун, при всём моём уважении к вам, вы не отдаёте себе отчёта в том, что задумали. Храмовая гора — святыня не только для евреев, но и для мусульман, и все, что там происходит, дело политическое. То, что вы задумали, может в буквальном смысле развязать войну!
— Мистер Бар-Лев, мне среди прочего принадлежит одна из ведущих мировых информационных сетей. Поверьте мне, я наилучшим образом осведомлён о политической ситуации в Израиле.
Бар-Лев, качая головой, упал на свой стул.
— Это безумие, — лепетал он. — Это безумие.
— Камера не в камне, — повторил профессор Уилфорд-Смит. — В этом я уверен на сто процентов. Она спрятана скорее всего в запечатанной амфоре в какой-нибудь незначительной пустынной пещерке, но уж никак не в этом обломке скалы.
— Может, под ним? — сказал Каун.
— Есть легенда, — вставил Гутьер, — согласно которой под камнем находится Ковчег завета.
— Тоже была бы неплохая находка.
— Каким образом камера могла попасть внутрь скалы? — спросил Гутьер. — Или под неё? Путешественник во времени, которого вы предположительно имеете в виду, действовал бы в то время, когда Иерусалимский храм был ещё цел и невредим и упомянутая скала служила в этом храме в качестве жертвенного камня. Это обстоятельство лишало его какой бы то ни было возможности подобраться к камню незамеченным.
Дебаты начинали действовать Кауну на нервы.
— Если нам удастся исследовать Храмовую гору, — сказал он, — мы сможем сэкономить на пустых домыслах. Тогда нам не придётся гадать, тогда мы будем знать. Это состояние для меня самое предпочтительное.
Он был благодарен Райану, который в этот момент вошёл в комнату, держа в руках мобильный телефон:
— Бассо, — сказал он, протягивая Кауну телефон.
***
Стивен Фокс сидел за своим включённым компьютером и не чувствовал в себе ни малейшего желания писать коммерческое предложение для Video World Dispatcher. Но не делать что-либо на том основании, что тебе не хочется, было непрофессионально. А Стивен Фокс не собирался когда бы то ни было действовать непрофессионально.
В первую очередь он подключился через мобильный телефон к своему домашнему компьютеру, разыскал в нём файлы, которые содержали тексты и иллюстрации, необходимые для составления коммерческого предложения, и запустил их скачивание. Когда по экрану медленно поползла полоска, показывающая процент переноса информации, и стало ясно, что это продлится ещё долго, Стивен откинулся на спинку стула и предался мыслям, которые носились в его мозгу, словно дикие пчёлы.
Представление, что Иисус, о котором говорится в церквах, на уроках богословия, в Священном Писании и в молитвах, мог на самом деле никогда не существовать, что все они попали под влияние мифа, что этот Иисус на самом деле был не более реален, чем рождественский Дед Мороз, якобы приносящий детям подарки, — показалось ему чистой издёвкой. И разве это не удивительно? Стивен, который на вопрос об отношении к религии без колебаний ответил бы, что религия его не интересует, а интересует только реальная жизнь, что вера, в которую он был крещён в юном детстве, давно снята со счёта и оставлена в прошлом. Что его можно было бы определить, как внедогматичного гуманиста. Который пытается поступать правильно. Старается жить прилично. И быть хорошим, но в меру и не бесцельно.
И вот теперь это его так занимает. Возможно, он боролся с образом Христа в себе гораздо ожесточённее, чем сам осознавал. Всё своё детство он наблюдал, как люди двоедушны по отношению к Богу. Его собственные родители и по сей день изображают набожных людей, насколько это принято в обществе, на самом же деле ведут жизнь, на которой никак не сказывается учение религии, к которой они принадлежат. Быть хорошим христианином означает ходить в церковь на Рождество и жертвовать на благие дела, если некуда деваться, но и то лишь столько, чтобы не злить соседей.
И лишь в редкие моменты они становились по-настоящему набожными. Как правило, в критических ситуациях. Когда у его матери начался тот приступ, который вначале приняли за инфаркт, отец созвал их всех, чтобы вместе помолиться за её здоровье. Это было очень стыдно. Но Богу, видимо, это понравилось, потому что в конце концов оказалось, что у матери не инфаркт, а какая-то вирусная атака.
Религия для его родителей, да и вообще для всех людей, которых он знал, была чем-то вроде зонтика. В хорошую погоду о зонтике вообще не думаешь. И вспоминаешь о нём, только когда начинается дождь. Но верить по-настоящему — не верил никто, кого он знал.
И когда он подрастал, вера, которой от него требовали, всё больше казалась ему неким наглым, беспочвенным притязанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85