Во-вторых, мешочек сшит из материала, который использовался в этих краях две тысячи лет тому назад, а в наши дни не используется нигде. В-третьих, материал второго мешочка — однозначно пластмассовая плёнка; она кажется окрашенной под воздействием ещё не известного нам фактора. В-четвёртых, и бумага, на которой напечатана инструкция по эксплуатации, кажется очень старой, как бы странно это ни звучало. Мы, конечно, предпримем исследование при помощи радиоуглеродного метода, чтобы все материалы — ткани, бумага, кости — были точно датированы, но это потребует времени.
— Впрочем, мы обнаружили, — добавил к этому профессор, — в двух зубах черепа амальгамные пломбы. Амальгама впервые начала применяться для пломбирования зубов в 1847 году во Франции.
— Что, утерянное изобретение?
— Нет. У покойника два профессионально рассверлённых и запломбированных зуба, на остальных зубах мы видим последствия ужасного кариеса, а некоторые зубы отсутствуют. Если бы в пятидесятом году от рождества Христова были такие прогрессивные зубные врачи, что бы помешало нашему пациенту снова к ним обратиться?
Эйзенхардт вздохнул, сцепил руки за спиной, сделал несколько шагов, потом вернулся и снова отправился тем же путём, остановился перед могилой и стал смотреть на почти высвобожденные из земли кости. В воздухе стоял запах горячей пыли. Череп блестел в свете ламп, только глазницы отбрасывали внутрь тёмные тени.
— Вы думаете, что это путешественник во времени, не так ли?
На один удар сердца воцарилась тишина, потом он услышал, как Джон Каун засмеялся.
— Вот видите, — крикнул он профессору. — Что я говорил? Для писателя-фантаста это всё детская игра. Там, где мы свернём голову от тщетных усилий, он просто глянет — и готово, он уже знает, в чём тут дело!
Он захлопал в ладоши, как ребёнок, но это выглядело у него скорее угрожающе, чем радостно.
Эйзенхардт почувствовал, как его желудок сводит судорога.
— Итак, это ваша археологическая сенсация, — сказал он, — скелет путешественника во времени.
Каун замер.
— Нет, — сказал он таким тоном, как будто ему только теперь стало ясно, что Эйзенхардт так и не понял главного. — Это ещё не сенсация.
— А что же ещё?
— Подумайте сами, — потребовал человек в тёмно-синем костюме. — Путешественник во времени. С видеокамерой.
Эйзенхардт уставился на него. До него дошло.
— О, Боже мой, — вырвалось у него. Каун по-волчьи улыбнулся.
— Да… чего же ещё он захотел бы две тысячи лет назад?
***
Они искали дорогу назад к машине Иешуа и непроизвольно ускоряли шаг, словно за ними кто-то гнался.
— Забудьте всё, что мы говорили про убийство, — сказал Стивен. — Это никакое не убийство.
— А что же?
— Покойник действительно умер две тысячи лет назад, был погребён, а мы его отрыли.
— А мешочек? С руководством по эксплуатации?
— Тоже.
Что это за город такой, если в половине второго ночи улицы забиты машинами?! Стивен остановился, воззрился на весь этот хаос и потом повернулся к своим спутникам:
— Моя теория звучит совершенно безумно, однако она объясняет всё. Слушайте: в скором будущем некто откроет способ путешествия во времени. Самое раннее через три года, а может, и позже, но в любом случае в то время, когда этот SONY MR-01 будет лучшим CamCorder'oм, какой только можно будет купить за деньги. Этот некто купит его и отправится с ним в прошлое, на две тысячи лет назад. По каким-то причинам ему не удастся вернуться назад в своё время. Он вынужден будет остаться там, жить среди тогдашних людей до самой смерти. Его похоронят, и кто-то вложит в его могилу этот мешочек с запаянной в пластик инструкцией, даже не зная, что это такое вообще. А мы его теперь отрыли — за несколько лет до того, как он отправится в прошлое!
Он смотрел в лица своих друзей, и их нижние челюсти медленно отвисали.
— Но ведь это означает, — сказала наконец Юдифь, — что тот, чей скелет там сейчас лежит, ещё жив?
— Правильно.
Иешуа казался предельно ошарашенным.
— Тогда мы должны его разыскать! Предостеречь его!
— И что тогда?
— Чтобы он не отправлялся в это путешествие.
— Но тогда мы его не выроем, — перебила сестра. — А если мы его не выроем, то мы вообще не придём к мысли предостеречь его. А поскольку мы его не предостерегли, он всё-таки отправится в прошлое. И тогда мы его выроем, — она залилась звонким, как колокольчик, смехом. — Наверное, я всё-таки не такая уж и отсталая!
— Это действительно безумная теория! — беспомощно повернулся Иешуа к Стивену. — У меня голова сразу тупеет, как только я начинаю об этом думать.
Они снова пустились в путь. Из нескольких раскрывшихся на улицу дверей хлынул поток людей, и Стивен не сразу понял, что это закончился киносеанс. Они пробились между сигналящими, воняющими машинами на другую сторону улицы и свернули по команде Иешуа на более спокойную поперечную улицу.
— Дело не в том, чтобы предостеречь этого человека, — сказал Стивен. — Я могу себе представить, что он даже знает, что не вернётся назад. Может быть, путешествие во времени действует только в одном направлении, и он, возможно, сознательно пошёл на это.
— Но кто же на такое пойдёт? — спросил Иешуа.
— Ах, слушай, почему бы нет? Ради такого-то!
— Ради какого такого?
Он остановился и непонимающе посмотрел на них:
— Да вы что? Допустим, я могу отправиться на две тысячи лет назад. Я знаю, что не вернусь, но я могу захватить с собой лучшую видеокамеру, какая только есть. И вы спрашиваете, кого я буду там снимать?
Две физиономии по-прежнему смотрели на Стивена, тупо моргая глазами. Пока до Стивена не дошло.
— Ах, чёрт, — пробормотал он. — Ну, всё понятно. Вы же евреи. Чего с вас взять…
Он глубоко вздохнул:
— Итак, снова да ладум. Подумайте о том, что человек, который отправляется в прошлое, берёт с собой американскую версию инструкции по пользованию. Не японскую, не еврейскую. Возможно, он американец. А для американца, который берёт на себя решение отправиться на две тысячи лет назад и не вернуться, во всём тогдашнем мире может быть единственный интересующий его мотив — Иисус из Назарета. Иисус Христос.
В продолжение одного удара сердца у него было такое чувство, что он вышел за пределы собственного тела и увидел со стороны самого себя, стоящего на узенькой, тёмной улочке Тель-Авива, и услышал эхо своих слов, отражённое от спящих домов вокруг. Потом это мгновение минуло. Он зажмурился. Что он только что сказал?
— Верно, — сказала Юдифь. — Он жил в то время.
— Да, — поддержал её Иешуа. — Именно на этом факте основано летоисчисление. — Но тут ему пришло в голову, что иудейская культура ведёт собственный отсчёт исторического времени: сейчас у них 5760 год. Но даже правительство государства Израиль придерживается христианского календаря. Навскидку он не мог припомнить ни одного государства мира, которое не придерживалось бы его. Да, можно было с полным правом сказать, что всё современное летоисчисление основано на рождении Христа.
Стивен почувствовал, как его ладони становятся влажными. Мурашки пробежали у него по спине, волосы на затылке встали дыбом. Брожение в мыслях прекратилось, и воцарилась кристальная ясность, от которой у него даже дыхание перехватило.
— Джон Каун, — продолжал он голосом, который странным образом просел, — выстроил такую же теорию. Поэтому он здесь. Он сказал себе, что где-то должна быть и камера, запакованная и запечатанная, чтобы продержаться две тысячи лет в целости и сохранности, а в камере видеоплёнка.
Он увидел, как Юдифь медленно, понимающе кивнула. Он увидел лицо Иешуа в свете уличного фонаря — оно было бледным. Всё стало ясно. Все элементы пазла сложились в законченную картинку.
— Он хочет заполучить это видео, — сказал он.
8
Было исследовано строение стенок некоторых сосудов, при этом куски фрагментов сосудов были обломаны и заново обожжены в электрической оксидирующей печи, причём пробы подвергались в течение одного часа самой высокой температуре: 800-900 градусов для железновеково-византийской/франко-арабской керамики и 1000 градусов для средневековой и позднейшей керамики. Благодаря оксидированию обломки приобретали в большинстве своём более светлые тона, и тогда добавки, равно как и глазурь, становились лучше видны. Если обломки разрушались от высокой температуры, это давало возможность судить о температуре первоначального обжига (ср. гл. III. 5-1).
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
Мобильный дом Джона Кауна можно описать двумя словами: «соответствующий положению». Большую его часть занимал роскошный кабинет, стены которого были облицованы тёмным деревом, а пол покрыт серым мягким ковром с ворсом по щиколотку. Пыльные ботинки оставляли на этом ковре грязные следы, вид которых причинял почти физическое страдание. В комнате царствовал громадный письменный стол красного дерева, на котором стояла бронзовая лампа с зелёным абажуром, — Эйзенхардт видел такие только в американских художественных фильмах. Над мощным чёрным кожаным креслом висела картина, написанная маслом и имеющая очень дорогой вид, — наверняка она таковой и являлась. На приставном столике стоял компьютер, на экране которого медленно вращался фирменный логотип «Каун Энтерпрайзес», а рядом толпилась целая батарея телефонов. Эйзенхардт вспомнил об антеннах, которые он заметил на крыше мобильного дома, среди них была большая спутниковая тарелка, которая наверняка годилась для двустороннего общения через спутники связи. Джон Каун мог находиться как угодно далеко от своей головной штаб-квартиры, но всегда имел возможность держать бразды правления в своих руках.
И что самое приятное: в помещении было прохладно.
— Что вы будете пить? — спросил магнат и открыл холодильник, набитый бутылками, в которых соблазнительно мерцали жидкости всех цветов. — Канадский виски для вас, как всегда, профессор?
— Да, спасибо, — вздохнул Уилфорд-Смит, опускаясь в кресло. Вид у него был утомлённый.
— А вы, мистер Эйзенхардт?
Писатель помедлил. Он редко пил алкоголь, и не столько из-за здоровья или из принципиальных соображений, сколько по той простой причине, что после этого чувствовал себя хуже, чем до того. Алкоголь ухудшал его самочувствие. В лучшем случае его одолевала сонливость.
— А нет ли у вас чего-нибудь безалкогольного? — спросил он.
Каун посмотрел на него взглядом, в котором Эйзенхардт прочитал некоторое неодобрение: как будто он нарушил неписаные правила. Испортил игру. Однако Каун спросил, не изменившись в лице:
— Что именно? Кока-колу? Имбирный эль? Перье?
— Кола была бы то, что нужно.
Каун подал им стаканы, себе намешал какой-то сложный напиток и сел за свой стол. Эйзенхардт невольно ожидал, что председатель правления слегка потянется, расслабит галстук и откинется на спинку кресла, но Каун лишь пригубил свой напиток, подался вперёд и уставился на писателя:
— Что вы думаете обо всём этом? — спросил он.
— Гм, — растерялся Эйзенхардт и стал подыскивать слова. Даже в повседневной жизни это давалось ему не так легко; по-английски же было вдвое сложнее. — Что я могу сказать? У меня такое чувство, что я по ошибке попал в фильм про Индиану Джонса.
По лицу медиамагната пробежало некое подобие улыбки, однако он ничего не сказал.
— Вполне ли вы уверены, что это не подстроенная фальсификация? — спросил Эйзенхардт. — Вспомните о дневниках Гитлера.
— Это было первое, о чём я подумал. Но есть ещё дневники Йозефа Геббельса, и они подлинные, — Каун бросил взгляд на свои наручные часы — плоские, золотые и, судя по виду, чудовищно дорогие. — Между тем пробы материалов уже должны были поступить в лабораторию в Чикаго, там радиоуглеродным методом определят их возраст. Если обнаружится, что бумаге две тысячи лет, то не останется никакого другого объяснения, кроме путешествия во времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Впрочем, мы обнаружили, — добавил к этому профессор, — в двух зубах черепа амальгамные пломбы. Амальгама впервые начала применяться для пломбирования зубов в 1847 году во Франции.
— Что, утерянное изобретение?
— Нет. У покойника два профессионально рассверлённых и запломбированных зуба, на остальных зубах мы видим последствия ужасного кариеса, а некоторые зубы отсутствуют. Если бы в пятидесятом году от рождества Христова были такие прогрессивные зубные врачи, что бы помешало нашему пациенту снова к ним обратиться?
Эйзенхардт вздохнул, сцепил руки за спиной, сделал несколько шагов, потом вернулся и снова отправился тем же путём, остановился перед могилой и стал смотреть на почти высвобожденные из земли кости. В воздухе стоял запах горячей пыли. Череп блестел в свете ламп, только глазницы отбрасывали внутрь тёмные тени.
— Вы думаете, что это путешественник во времени, не так ли?
На один удар сердца воцарилась тишина, потом он услышал, как Джон Каун засмеялся.
— Вот видите, — крикнул он профессору. — Что я говорил? Для писателя-фантаста это всё детская игра. Там, где мы свернём голову от тщетных усилий, он просто глянет — и готово, он уже знает, в чём тут дело!
Он захлопал в ладоши, как ребёнок, но это выглядело у него скорее угрожающе, чем радостно.
Эйзенхардт почувствовал, как его желудок сводит судорога.
— Итак, это ваша археологическая сенсация, — сказал он, — скелет путешественника во времени.
Каун замер.
— Нет, — сказал он таким тоном, как будто ему только теперь стало ясно, что Эйзенхардт так и не понял главного. — Это ещё не сенсация.
— А что же ещё?
— Подумайте сами, — потребовал человек в тёмно-синем костюме. — Путешественник во времени. С видеокамерой.
Эйзенхардт уставился на него. До него дошло.
— О, Боже мой, — вырвалось у него. Каун по-волчьи улыбнулся.
— Да… чего же ещё он захотел бы две тысячи лет назад?
***
Они искали дорогу назад к машине Иешуа и непроизвольно ускоряли шаг, словно за ними кто-то гнался.
— Забудьте всё, что мы говорили про убийство, — сказал Стивен. — Это никакое не убийство.
— А что же?
— Покойник действительно умер две тысячи лет назад, был погребён, а мы его отрыли.
— А мешочек? С руководством по эксплуатации?
— Тоже.
Что это за город такой, если в половине второго ночи улицы забиты машинами?! Стивен остановился, воззрился на весь этот хаос и потом повернулся к своим спутникам:
— Моя теория звучит совершенно безумно, однако она объясняет всё. Слушайте: в скором будущем некто откроет способ путешествия во времени. Самое раннее через три года, а может, и позже, но в любом случае в то время, когда этот SONY MR-01 будет лучшим CamCorder'oм, какой только можно будет купить за деньги. Этот некто купит его и отправится с ним в прошлое, на две тысячи лет назад. По каким-то причинам ему не удастся вернуться назад в своё время. Он вынужден будет остаться там, жить среди тогдашних людей до самой смерти. Его похоронят, и кто-то вложит в его могилу этот мешочек с запаянной в пластик инструкцией, даже не зная, что это такое вообще. А мы его теперь отрыли — за несколько лет до того, как он отправится в прошлое!
Он смотрел в лица своих друзей, и их нижние челюсти медленно отвисали.
— Но ведь это означает, — сказала наконец Юдифь, — что тот, чей скелет там сейчас лежит, ещё жив?
— Правильно.
Иешуа казался предельно ошарашенным.
— Тогда мы должны его разыскать! Предостеречь его!
— И что тогда?
— Чтобы он не отправлялся в это путешествие.
— Но тогда мы его не выроем, — перебила сестра. — А если мы его не выроем, то мы вообще не придём к мысли предостеречь его. А поскольку мы его не предостерегли, он всё-таки отправится в прошлое. И тогда мы его выроем, — она залилась звонким, как колокольчик, смехом. — Наверное, я всё-таки не такая уж и отсталая!
— Это действительно безумная теория! — беспомощно повернулся Иешуа к Стивену. — У меня голова сразу тупеет, как только я начинаю об этом думать.
Они снова пустились в путь. Из нескольких раскрывшихся на улицу дверей хлынул поток людей, и Стивен не сразу понял, что это закончился киносеанс. Они пробились между сигналящими, воняющими машинами на другую сторону улицы и свернули по команде Иешуа на более спокойную поперечную улицу.
— Дело не в том, чтобы предостеречь этого человека, — сказал Стивен. — Я могу себе представить, что он даже знает, что не вернётся назад. Может быть, путешествие во времени действует только в одном направлении, и он, возможно, сознательно пошёл на это.
— Но кто же на такое пойдёт? — спросил Иешуа.
— Ах, слушай, почему бы нет? Ради такого-то!
— Ради какого такого?
Он остановился и непонимающе посмотрел на них:
— Да вы что? Допустим, я могу отправиться на две тысячи лет назад. Я знаю, что не вернусь, но я могу захватить с собой лучшую видеокамеру, какая только есть. И вы спрашиваете, кого я буду там снимать?
Две физиономии по-прежнему смотрели на Стивена, тупо моргая глазами. Пока до Стивена не дошло.
— Ах, чёрт, — пробормотал он. — Ну, всё понятно. Вы же евреи. Чего с вас взять…
Он глубоко вздохнул:
— Итак, снова да ладум. Подумайте о том, что человек, который отправляется в прошлое, берёт с собой американскую версию инструкции по пользованию. Не японскую, не еврейскую. Возможно, он американец. А для американца, который берёт на себя решение отправиться на две тысячи лет назад и не вернуться, во всём тогдашнем мире может быть единственный интересующий его мотив — Иисус из Назарета. Иисус Христос.
В продолжение одного удара сердца у него было такое чувство, что он вышел за пределы собственного тела и увидел со стороны самого себя, стоящего на узенькой, тёмной улочке Тель-Авива, и услышал эхо своих слов, отражённое от спящих домов вокруг. Потом это мгновение минуло. Он зажмурился. Что он только что сказал?
— Верно, — сказала Юдифь. — Он жил в то время.
— Да, — поддержал её Иешуа. — Именно на этом факте основано летоисчисление. — Но тут ему пришло в голову, что иудейская культура ведёт собственный отсчёт исторического времени: сейчас у них 5760 год. Но даже правительство государства Израиль придерживается христианского календаря. Навскидку он не мог припомнить ни одного государства мира, которое не придерживалось бы его. Да, можно было с полным правом сказать, что всё современное летоисчисление основано на рождении Христа.
Стивен почувствовал, как его ладони становятся влажными. Мурашки пробежали у него по спине, волосы на затылке встали дыбом. Брожение в мыслях прекратилось, и воцарилась кристальная ясность, от которой у него даже дыхание перехватило.
— Джон Каун, — продолжал он голосом, который странным образом просел, — выстроил такую же теорию. Поэтому он здесь. Он сказал себе, что где-то должна быть и камера, запакованная и запечатанная, чтобы продержаться две тысячи лет в целости и сохранности, а в камере видеоплёнка.
Он увидел, как Юдифь медленно, понимающе кивнула. Он увидел лицо Иешуа в свете уличного фонаря — оно было бледным. Всё стало ясно. Все элементы пазла сложились в законченную картинку.
— Он хочет заполучить это видео, — сказал он.
8
Было исследовано строение стенок некоторых сосудов, при этом куски фрагментов сосудов были обломаны и заново обожжены в электрической оксидирующей печи, причём пробы подвергались в течение одного часа самой высокой температуре: 800-900 градусов для железновеково-византийской/франко-арабской керамики и 1000 градусов для средневековой и позднейшей керамики. Благодаря оксидированию обломки приобретали в большинстве своём более светлые тона, и тогда добавки, равно как и глазурь, становились лучше видны. Если обломки разрушались от высокой температуры, это давало возможность судить о температуре первоначального обжига (ср. гл. III. 5-1).
Профессор Чарльз Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».
Мобильный дом Джона Кауна можно описать двумя словами: «соответствующий положению». Большую его часть занимал роскошный кабинет, стены которого были облицованы тёмным деревом, а пол покрыт серым мягким ковром с ворсом по щиколотку. Пыльные ботинки оставляли на этом ковре грязные следы, вид которых причинял почти физическое страдание. В комнате царствовал громадный письменный стол красного дерева, на котором стояла бронзовая лампа с зелёным абажуром, — Эйзенхардт видел такие только в американских художественных фильмах. Над мощным чёрным кожаным креслом висела картина, написанная маслом и имеющая очень дорогой вид, — наверняка она таковой и являлась. На приставном столике стоял компьютер, на экране которого медленно вращался фирменный логотип «Каун Энтерпрайзес», а рядом толпилась целая батарея телефонов. Эйзенхардт вспомнил об антеннах, которые он заметил на крыше мобильного дома, среди них была большая спутниковая тарелка, которая наверняка годилась для двустороннего общения через спутники связи. Джон Каун мог находиться как угодно далеко от своей головной штаб-квартиры, но всегда имел возможность держать бразды правления в своих руках.
И что самое приятное: в помещении было прохладно.
— Что вы будете пить? — спросил магнат и открыл холодильник, набитый бутылками, в которых соблазнительно мерцали жидкости всех цветов. — Канадский виски для вас, как всегда, профессор?
— Да, спасибо, — вздохнул Уилфорд-Смит, опускаясь в кресло. Вид у него был утомлённый.
— А вы, мистер Эйзенхардт?
Писатель помедлил. Он редко пил алкоголь, и не столько из-за здоровья или из принципиальных соображений, сколько по той простой причине, что после этого чувствовал себя хуже, чем до того. Алкоголь ухудшал его самочувствие. В лучшем случае его одолевала сонливость.
— А нет ли у вас чего-нибудь безалкогольного? — спросил он.
Каун посмотрел на него взглядом, в котором Эйзенхардт прочитал некоторое неодобрение: как будто он нарушил неписаные правила. Испортил игру. Однако Каун спросил, не изменившись в лице:
— Что именно? Кока-колу? Имбирный эль? Перье?
— Кола была бы то, что нужно.
Каун подал им стаканы, себе намешал какой-то сложный напиток и сел за свой стол. Эйзенхардт невольно ожидал, что председатель правления слегка потянется, расслабит галстук и откинется на спинку кресла, но Каун лишь пригубил свой напиток, подался вперёд и уставился на писателя:
— Что вы думаете обо всём этом? — спросил он.
— Гм, — растерялся Эйзенхардт и стал подыскивать слова. Даже в повседневной жизни это давалось ему не так легко; по-английски же было вдвое сложнее. — Что я могу сказать? У меня такое чувство, что я по ошибке попал в фильм про Индиану Джонса.
По лицу медиамагната пробежало некое подобие улыбки, однако он ничего не сказал.
— Вполне ли вы уверены, что это не подстроенная фальсификация? — спросил Эйзенхардт. — Вспомните о дневниках Гитлера.
— Это было первое, о чём я подумал. Но есть ещё дневники Йозефа Геббельса, и они подлинные, — Каун бросил взгляд на свои наручные часы — плоские, золотые и, судя по виду, чудовищно дорогие. — Между тем пробы материалов уже должны были поступить в лабораторию в Чикаго, там радиоуглеродным методом определят их возраст. Если обнаружится, что бумаге две тысячи лет, то не останется никакого другого объяснения, кроме путешествия во времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85