По его опыту это означало, что в действительности происходит то, чего он не знает.
Впереди показался Иерусалим. Он бросил взгляд на экран пеленгатора. Светлая точка всё ещё была на месте.
***
— Что-то ты грустный, будто недоволен чем-то.
— Да, — кивнул Эйзенхардт и прочесал растопыренными пальцами слипшиеся от пота волосы. Что-то с кондиционером было не в порядке. Телефонная трубка около уха неприятно повлажнела. — У меня такое чувство, будто я сижу здесь бестолку. И страх, что в какой-то момент меня с криком и руганью погонят отсюда, потому что я не оправдал ожидания, которые никогда не были конкретно артикулированы. Как у Кафки — в «Процессе», где главный герой так и не узнал, в чём его, собственно говоря, обвиняют.
— Но ведь у тебя есть обратный билет. Ты в любой момент можешь повернуться и уйти, если чувствуешь себя не в своей тарелке, — сказала Лидия. — А чтобы тебе лучше себя чувствовать: гонорар за первые пять дней сегодня пришёл на наш счёт. Почти двадцать тысяч марок. Они нам очень кстати.
— Двадцать тысяч?
— Десять тысяч долларов в пересчёте на марки. Минус налог на добавленную стоимость. Так что всё правильно, — Лидия была в их семье министром финансов. — Так что если ты сумеешь продержаться ещё несколько дней, это будет совсем не плохо.
— Хм-м, да. В принципе даже хорошо…
— Ну вот.
— А ты как там без меня?
Он услышал, как она засмеялась:
— Ах, честно говоря, не очень большая разница, дописываешь ты роман в своём кабинете или торчишь где-то в Израиле.
— Спасибо. То, что мне было нужно. — Он почувствовал тоску по ней — на уровне физической боли, по близости её тела, по запаху её волос, по прикосновению её кожи. — Но хоть чуточку-то тебе меня не хватает?
Пауза. И потом она произнесла — грудным, изменившимся голосом:
— Каждый вечер.
— Мне тебя тоже.
Они помолчали.
— Я никакого представления не имею, в чём там у вас дело, — сказала Лидия. — Ты говорил, что ты на раскопках и что найдено что-то значительное, и с тех пор я всё время думаю, какое отношение ко всему этому имеешь ты. Если бы ты писал хотя бы исторические романы… Но научный фантаст? Я не понимаю. Не вижу смысла.
Петер Эйзенхардт помедлил. Он чувствовал потребность освободиться от чего-то. Облегчить душу. Выговориться, чтобы жена успокоила его страхи, как бывало всегда, когда фантазия уводила его слишком далеко.
— Знаешь, что меня больше всего изводит? То, что я не могу отделаться от подозрения, что…
В мобильном домике, где размещался административный центр, в тот момент, когда Петер Эйзенхардт поднял телефонную трубку, включился старомодный катушечный магнитофон. А теперь лента закончилась, хвостик её соскользнул с катушки, прошелестел через записывающую головку и начал вхолостую мотаться по заполненной катушке — флаш-флаш-флаш, — что привлекло внимание техника. Он отложил потрёпанный томик, который как раз читал, неторопливо встал и выключил магнитофон. Потом снял заполненную катушку и положил её в специальную пластиковую коробку, пустую катушку переставил на другую ось, взял новую катушку с чистой плёнкой, освободил её от упаковки, тщательно подписал этикетку: порядковый номер записи, дату и время, и наконец зарядил магнитофон, и всё это время голос Эйзенхардта звучал в маленьком встроенном громкоговорителе:
— …что здесь инсценировано какое-то крупное надувательство. Этот профессор, который руководит раскопками, далеко уже не юноша. Может быть, это последнее в его жизни предприятие такого рода. И я узнал, что он, несмотря на то, что роется в Израиле уже с конца шестидесятых годов, так ничем значительным и не обогатил науку. Так что сейчас у него вроде как последний шанс.
— И ты думаешь, что он сфальсифицировал находку.
— Я не знаю. Но что-то здесь отдаёт гнильцой, и это меня сильно беспокоит.
Лидия вздохнула:
— Пожалуйста, береги себя, ладно?
— Да. Я постараюсь.
Плёнка начала снова вертеться в тот момент, когда Эйзенхардт закончил разговор с женой, и плёнка остановилась. Техник вернулся к своему столу и снова принялся за свой триллер.
Из разговора, который он слышал, он не понял ни слова. Он не говорил по-немецки.
***
Райан выключил фары и заглушил мотор, пустив машину катиться последние метры до полной остановки. Потом он немного посидел в тишине.
Парковка на другой стороне дороги была пуста. Если не считать маленького «фиата», припаркованного под кустом. Световая точка на пеленгаторе указывала прямо в этом направлении.
Всё было тихо. Практически никакого движения по улице. Райан подождал, пока проедут все машины, потом быстро вышел и пересёк улицу.
Там он остановился и постарался придать себе вид безобидного прохожего, а сам в это время принюхивался и присматривался. В воздухе пахло выхлопными газами, пылью, канализацией и далёким, обворожительным ароматом цветов. Машина стояла тихо и мёртво.
Что-то здесь было не так.
Райану не раз приходилось вести наблюдение за машинами, на заднем сиденье которых парочка занималась любовью. Это сразу было видно по амортизаторам. Это было слышно.
Он не спеша подошёл ближе. Машина была пуста.
— Проклятье, — пробормотал Райан.
Он осмотрелся. Это был, если верить карте города, правительственный квартал. Он разглядел протяжённое здание министерства финансов, увидел краешек министерства внутренних дел и крышу кнессета, израильского парламента. Какого чёрта понадобилось молодой парочке в этом месте в такое время суток?
Райан вернулся к своей машине, сел за руль, поставил спинку сиденья вертикально и стал ждать. Ждать он умел. В этом деле он был профессионал.
***
Иешуа был явно не в духе, когда вёз их по городу. К тому же все светофоры словно сговорились и загорались красным прямо у них перед носом. Юдифь на заднем сиденье посмеивалась над ним.
Стивен вздохнул:
— Это было всего лишь подозрение, не более того, ясно? Я просто не хотел рисковать. Этот Райан сегодня полдня ползал под машинами. А вчера кто-то звонил вашей матери и говорил по-английски. Это наводит на мысль, что мы под наблюдением, разве не так?
— Конечно, — прорычал Иешуа.
— И если к моей машине прицеплен жучок, то наверняка так, что его не сразу найдёшь, тем более в темноте.
— Конечно. Извини, до сих пор я не знал, с кем имею дело, а то бы поставил в холодильник бутылку «Мартини».
***
Ему пришлось успокаивать Бассо. Адвокат был действительно на исходе сил, и уж ни в коем случае не по его вине дело не выгорело. Он успокоил его, похвалил и отпустил домой, чтобы тот смог наконец выспаться. Теперь Каун стоял на балконе своих апартаментов в отеле, держа в руках большой стакан виски со льдом, смотрел на ночной Рим и пытался проанализировать, почему он провалил дело.
Потому что повёл себя как зелёный новичок — ринулся в Ватикан и ждал, что с наскока одолеет величайшую в мире крепость — он, Джон Каун, образцовый менеджер третьего тысячелетия. Мастер кинетической энергии. И из-за избытка кинетической энергии он даже не потрудился выполнить домашнее задание. Он с трудом сдержался, чтобы не шарахнуть об пол ни в чём не повинный стакан.
Разве хоть раз в жизни, готовясь к переговорам, он ограничился лишь экономическими сведениями о другой стороне? Экономические сведения — это всего лишь мёртвые, несущественные цифирки. Люди — вот что было главное! Разве не было его железным правилом не встречаться с деловым партнёром, предварительно не разведав, с кем он имеет дело, не разузнав его сильные и слабые стороны, его мечты и страхи?
Как он, например, заполучил «South African Times»? Он узнал, что Лоуренс Трамбул, престарелый владелец газеты, не доверял управление ею своему сыну. И тогда склонил его к продаже. При этом он сумел существенно снизить цену, названную Трамбулом, потому что выведал, что Трамбул — фан «феррари». За то, что Каун отписал ему свою часть акций Ferrari, сдуру приобретённую им когда-то на благоприятных условиях неизвестно зачем, и, кроме того, устроил Трамбулу место в контрольном совете, этот южноафриканский газетный король готов был буквально подарить ему своё предприятие.
То был успех. А здесь, сейчас, в самом, может быть, большом и важном предприятии своей жизни он просто ринулся вперёд, понятия не имея, кто в церковной иерархии какую имеет компетенцию, кто за какие ниточки дёргает и у кого какие пятна на жилетке.
Кинетическая энергия? Он слишком пожадничал. Хотел получить всё разом. Он мог бы назвать много людей, причинивших ему ущерб, но никто не навредил ему так, как он сам себе навредил своим лихорадочным нетерпением и манией величия.
Ну хорошо. Он проглотил виски и ощутил в горле приятное жжение. Он даст Бассо новое задание и в нужный момент ещё вернётся и победит, как он, в конце концов, побеждал всегда. А теперь пора было лечь в постель, хоть это и значило, что потом снова наступит утро, мучительное, нестерпимое утро.
***
Стивен с прошлого раза запомнил лабораторию Рокфеллеровского института, как мрачный неуютный подвал, и был теперь удивлён, какое это на самом деле светлое и приятно прохладное помещение. Он несколько мгновений раздумывал, не изменилась ли здесь обстановка, а потом понял, что причина в нём самом: сегодня вечером он был гораздо свежее, чем вчера, когда приехал сюда после напряжённого рабочего дня под палящим солнцем и продержался до половины пятого утра. Ничего удивительного, что воспоминания остались не самые приятные.
— Вчера мы немного поспешили, — сказал Иешуа, доставая ванночку с первым листом из выдвижного ящика, куда он, видимо, запер её, когда они ему позвонили и попросили приехать за ними в город. Кажется, он уже забыл свою досаду, вызванную тем, что они прервали его занятия. — Насчёт Иисуса никогда не было. Эта фраза была вырвана из контекста.
— Вот как! — удивился Стивен.
Иешуа поставил ванночку под ультрафиолетовую лампу и включил её. Новая трубка вспыхнула без промедления, и ультрафиолетовый луч высветил фразу, которая оказалась существенно длиннее:
Я боялся, что смысл всего этого в том, что Иисуса никогда не было и что это я был призван играть его роль.
— Странно, — сказала Юдифь после того, как они все трое молча постояли над золотисто мерцающими строками. — Что же это значит?
— Понятия не имею, — сознался Иешуа. — Но в любом случае это не значит, что Иисуса никогда не было. Скорее наоборот.
— Я думаю, нам надо действовать систематически, — сказал Стивен. — Просто начать с самого начала и продвигаться вперёд. Иначе мы всё время будем теряться в догадках, и у нас лопнет в конце концов голова.
Иешуа посмотрел на верхнюю часть листа, которая была в отчаянном состоянии: истрёпанная и продырявленная. Паутинообразная структура влажной японской бумаги частично удерживала крошечные кусочки бумаги, но нельзя было сказать с уверенностью, на своих ли местах эти кусочки лежат.
— Боюсь, что это будет не особенно результативно.
— Но наверняка самые важные вещи — в самом начале письма.
— Тем хуже.
Он снова налил два своих раствора в плоские чашки и приготовил ватные тампоны. Стивен взял лабораторную фотокамеру, чтобы удостовериться, что она заряжена, и прикрутил её к штативу. На сей раз он намеревался с самого начала всё тщательно документировать.
Проявить древние следы шариковой ручки на разрушенных участках бумаги оказалось особенно тяжело. Юдифь и Стивен сидели рядом с Иешуа и неотрывно следили за его работой. Первые часы пролетели, как одна минута, и со временем в лаборатории распространился отвратительный запах, от которого у всех снова разболелась голова.
Это была игра в пазл-мозаику. Какие-то фрагменты — после того, как они становились читаемы — они передвигали на другие места, где те имели больше смысла. В конце концов Иешуа с тяжёлым вздохом откинулся на спинку стула и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Впереди показался Иерусалим. Он бросил взгляд на экран пеленгатора. Светлая точка всё ещё была на месте.
***
— Что-то ты грустный, будто недоволен чем-то.
— Да, — кивнул Эйзенхардт и прочесал растопыренными пальцами слипшиеся от пота волосы. Что-то с кондиционером было не в порядке. Телефонная трубка около уха неприятно повлажнела. — У меня такое чувство, будто я сижу здесь бестолку. И страх, что в какой-то момент меня с криком и руганью погонят отсюда, потому что я не оправдал ожидания, которые никогда не были конкретно артикулированы. Как у Кафки — в «Процессе», где главный герой так и не узнал, в чём его, собственно говоря, обвиняют.
— Но ведь у тебя есть обратный билет. Ты в любой момент можешь повернуться и уйти, если чувствуешь себя не в своей тарелке, — сказала Лидия. — А чтобы тебе лучше себя чувствовать: гонорар за первые пять дней сегодня пришёл на наш счёт. Почти двадцать тысяч марок. Они нам очень кстати.
— Двадцать тысяч?
— Десять тысяч долларов в пересчёте на марки. Минус налог на добавленную стоимость. Так что всё правильно, — Лидия была в их семье министром финансов. — Так что если ты сумеешь продержаться ещё несколько дней, это будет совсем не плохо.
— Хм-м, да. В принципе даже хорошо…
— Ну вот.
— А ты как там без меня?
Он услышал, как она засмеялась:
— Ах, честно говоря, не очень большая разница, дописываешь ты роман в своём кабинете или торчишь где-то в Израиле.
— Спасибо. То, что мне было нужно. — Он почувствовал тоску по ней — на уровне физической боли, по близости её тела, по запаху её волос, по прикосновению её кожи. — Но хоть чуточку-то тебе меня не хватает?
Пауза. И потом она произнесла — грудным, изменившимся голосом:
— Каждый вечер.
— Мне тебя тоже.
Они помолчали.
— Я никакого представления не имею, в чём там у вас дело, — сказала Лидия. — Ты говорил, что ты на раскопках и что найдено что-то значительное, и с тех пор я всё время думаю, какое отношение ко всему этому имеешь ты. Если бы ты писал хотя бы исторические романы… Но научный фантаст? Я не понимаю. Не вижу смысла.
Петер Эйзенхардт помедлил. Он чувствовал потребность освободиться от чего-то. Облегчить душу. Выговориться, чтобы жена успокоила его страхи, как бывало всегда, когда фантазия уводила его слишком далеко.
— Знаешь, что меня больше всего изводит? То, что я не могу отделаться от подозрения, что…
В мобильном домике, где размещался административный центр, в тот момент, когда Петер Эйзенхардт поднял телефонную трубку, включился старомодный катушечный магнитофон. А теперь лента закончилась, хвостик её соскользнул с катушки, прошелестел через записывающую головку и начал вхолостую мотаться по заполненной катушке — флаш-флаш-флаш, — что привлекло внимание техника. Он отложил потрёпанный томик, который как раз читал, неторопливо встал и выключил магнитофон. Потом снял заполненную катушку и положил её в специальную пластиковую коробку, пустую катушку переставил на другую ось, взял новую катушку с чистой плёнкой, освободил её от упаковки, тщательно подписал этикетку: порядковый номер записи, дату и время, и наконец зарядил магнитофон, и всё это время голос Эйзенхардта звучал в маленьком встроенном громкоговорителе:
— …что здесь инсценировано какое-то крупное надувательство. Этот профессор, который руководит раскопками, далеко уже не юноша. Может быть, это последнее в его жизни предприятие такого рода. И я узнал, что он, несмотря на то, что роется в Израиле уже с конца шестидесятых годов, так ничем значительным и не обогатил науку. Так что сейчас у него вроде как последний шанс.
— И ты думаешь, что он сфальсифицировал находку.
— Я не знаю. Но что-то здесь отдаёт гнильцой, и это меня сильно беспокоит.
Лидия вздохнула:
— Пожалуйста, береги себя, ладно?
— Да. Я постараюсь.
Плёнка начала снова вертеться в тот момент, когда Эйзенхардт закончил разговор с женой, и плёнка остановилась. Техник вернулся к своему столу и снова принялся за свой триллер.
Из разговора, который он слышал, он не понял ни слова. Он не говорил по-немецки.
***
Райан выключил фары и заглушил мотор, пустив машину катиться последние метры до полной остановки. Потом он немного посидел в тишине.
Парковка на другой стороне дороги была пуста. Если не считать маленького «фиата», припаркованного под кустом. Световая точка на пеленгаторе указывала прямо в этом направлении.
Всё было тихо. Практически никакого движения по улице. Райан подождал, пока проедут все машины, потом быстро вышел и пересёк улицу.
Там он остановился и постарался придать себе вид безобидного прохожего, а сам в это время принюхивался и присматривался. В воздухе пахло выхлопными газами, пылью, канализацией и далёким, обворожительным ароматом цветов. Машина стояла тихо и мёртво.
Что-то здесь было не так.
Райану не раз приходилось вести наблюдение за машинами, на заднем сиденье которых парочка занималась любовью. Это сразу было видно по амортизаторам. Это было слышно.
Он не спеша подошёл ближе. Машина была пуста.
— Проклятье, — пробормотал Райан.
Он осмотрелся. Это был, если верить карте города, правительственный квартал. Он разглядел протяжённое здание министерства финансов, увидел краешек министерства внутренних дел и крышу кнессета, израильского парламента. Какого чёрта понадобилось молодой парочке в этом месте в такое время суток?
Райан вернулся к своей машине, сел за руль, поставил спинку сиденья вертикально и стал ждать. Ждать он умел. В этом деле он был профессионал.
***
Иешуа был явно не в духе, когда вёз их по городу. К тому же все светофоры словно сговорились и загорались красным прямо у них перед носом. Юдифь на заднем сиденье посмеивалась над ним.
Стивен вздохнул:
— Это было всего лишь подозрение, не более того, ясно? Я просто не хотел рисковать. Этот Райан сегодня полдня ползал под машинами. А вчера кто-то звонил вашей матери и говорил по-английски. Это наводит на мысль, что мы под наблюдением, разве не так?
— Конечно, — прорычал Иешуа.
— И если к моей машине прицеплен жучок, то наверняка так, что его не сразу найдёшь, тем более в темноте.
— Конечно. Извини, до сих пор я не знал, с кем имею дело, а то бы поставил в холодильник бутылку «Мартини».
***
Ему пришлось успокаивать Бассо. Адвокат был действительно на исходе сил, и уж ни в коем случае не по его вине дело не выгорело. Он успокоил его, похвалил и отпустил домой, чтобы тот смог наконец выспаться. Теперь Каун стоял на балконе своих апартаментов в отеле, держа в руках большой стакан виски со льдом, смотрел на ночной Рим и пытался проанализировать, почему он провалил дело.
Потому что повёл себя как зелёный новичок — ринулся в Ватикан и ждал, что с наскока одолеет величайшую в мире крепость — он, Джон Каун, образцовый менеджер третьего тысячелетия. Мастер кинетической энергии. И из-за избытка кинетической энергии он даже не потрудился выполнить домашнее задание. Он с трудом сдержался, чтобы не шарахнуть об пол ни в чём не повинный стакан.
Разве хоть раз в жизни, готовясь к переговорам, он ограничился лишь экономическими сведениями о другой стороне? Экономические сведения — это всего лишь мёртвые, несущественные цифирки. Люди — вот что было главное! Разве не было его железным правилом не встречаться с деловым партнёром, предварительно не разведав, с кем он имеет дело, не разузнав его сильные и слабые стороны, его мечты и страхи?
Как он, например, заполучил «South African Times»? Он узнал, что Лоуренс Трамбул, престарелый владелец газеты, не доверял управление ею своему сыну. И тогда склонил его к продаже. При этом он сумел существенно снизить цену, названную Трамбулом, потому что выведал, что Трамбул — фан «феррари». За то, что Каун отписал ему свою часть акций Ferrari, сдуру приобретённую им когда-то на благоприятных условиях неизвестно зачем, и, кроме того, устроил Трамбулу место в контрольном совете, этот южноафриканский газетный король готов был буквально подарить ему своё предприятие.
То был успех. А здесь, сейчас, в самом, может быть, большом и важном предприятии своей жизни он просто ринулся вперёд, понятия не имея, кто в церковной иерархии какую имеет компетенцию, кто за какие ниточки дёргает и у кого какие пятна на жилетке.
Кинетическая энергия? Он слишком пожадничал. Хотел получить всё разом. Он мог бы назвать много людей, причинивших ему ущерб, но никто не навредил ему так, как он сам себе навредил своим лихорадочным нетерпением и манией величия.
Ну хорошо. Он проглотил виски и ощутил в горле приятное жжение. Он даст Бассо новое задание и в нужный момент ещё вернётся и победит, как он, в конце концов, побеждал всегда. А теперь пора было лечь в постель, хоть это и значило, что потом снова наступит утро, мучительное, нестерпимое утро.
***
Стивен с прошлого раза запомнил лабораторию Рокфеллеровского института, как мрачный неуютный подвал, и был теперь удивлён, какое это на самом деле светлое и приятно прохладное помещение. Он несколько мгновений раздумывал, не изменилась ли здесь обстановка, а потом понял, что причина в нём самом: сегодня вечером он был гораздо свежее, чем вчера, когда приехал сюда после напряжённого рабочего дня под палящим солнцем и продержался до половины пятого утра. Ничего удивительного, что воспоминания остались не самые приятные.
— Вчера мы немного поспешили, — сказал Иешуа, доставая ванночку с первым листом из выдвижного ящика, куда он, видимо, запер её, когда они ему позвонили и попросили приехать за ними в город. Кажется, он уже забыл свою досаду, вызванную тем, что они прервали его занятия. — Насчёт Иисуса никогда не было. Эта фраза была вырвана из контекста.
— Вот как! — удивился Стивен.
Иешуа поставил ванночку под ультрафиолетовую лампу и включил её. Новая трубка вспыхнула без промедления, и ультрафиолетовый луч высветил фразу, которая оказалась существенно длиннее:
Я боялся, что смысл всего этого в том, что Иисуса никогда не было и что это я был призван играть его роль.
— Странно, — сказала Юдифь после того, как они все трое молча постояли над золотисто мерцающими строками. — Что же это значит?
— Понятия не имею, — сознался Иешуа. — Но в любом случае это не значит, что Иисуса никогда не было. Скорее наоборот.
— Я думаю, нам надо действовать систематически, — сказал Стивен. — Просто начать с самого начала и продвигаться вперёд. Иначе мы всё время будем теряться в догадках, и у нас лопнет в конце концов голова.
Иешуа посмотрел на верхнюю часть листа, которая была в отчаянном состоянии: истрёпанная и продырявленная. Паутинообразная структура влажной японской бумаги частично удерживала крошечные кусочки бумаги, но нельзя было сказать с уверенностью, на своих ли местах эти кусочки лежат.
— Боюсь, что это будет не особенно результативно.
— Но наверняка самые важные вещи — в самом начале письма.
— Тем хуже.
Он снова налил два своих раствора в плоские чашки и приготовил ватные тампоны. Стивен взял лабораторную фотокамеру, чтобы удостовериться, что она заряжена, и прикрутил её к штативу. На сей раз он намеревался с самого начала всё тщательно документировать.
Проявить древние следы шариковой ручки на разрушенных участках бумаги оказалось особенно тяжело. Юдифь и Стивен сидели рядом с Иешуа и неотрывно следили за его работой. Первые часы пролетели, как одна минута, и со временем в лаборатории распространился отвратительный запах, от которого у всех снова разболелась голова.
Это была игра в пазл-мозаику. Какие-то фрагменты — после того, как они становились читаемы — они передвигали на другие места, где те имели больше смысла. В конце концов Иешуа с тяжёлым вздохом откинулся на спинку стула и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85