Каун зарычал хищным зверем, сцепив на животе руки, словно когтистые лапы:
— Я уже говорил вам однажды, что не желаю слушать соображения такого рода.
— Неважно, нравится вам это или нет, мистер Каун, — продолжал Эйзенхардт с решимостью, которой сам в себе удивлялся. — Логика рассуждений неопровержима, и вы должны это выслушать, чтобы знать её. В конце концов, вы за это мне платите.
Глаза магната на мгновение сверкнули по-тигриному, но потом уголки губ дрогнули:
— Хорошо, — согласился он. — Это аргумент. Говорите.
— Допустим, вы найдёте видео и камеру, и тогда покажете их по телевизору. Наверняка вы сделаете это в рамках разрекламированного на весь мир специального сообщения, ведь так?
— Можете не сомневаться.
— И наверняка не один раз, а многократно.
— Разумеется. Столько раз, сколько понадобится, чтобы обеспечить максимальную аудиторию.
— Но это значит, что через три года это видео станет, так сказать, общеизвестным достоянием. Любой мало-мальски образованный человек в этом мире будет хотя бы наслышан об этом видео, но наверняка также и увидит его хотя бы раз.
— Это наша цель, совершенно верно.
Эйзенхардт сделал паузу, чтобы посмотреть, не додумается ли Каун до самостоятельного вывода. Но мультимиллионер продолжал смотреть на него вопросительно, и тогда писатель довёл мысль до конца:
— Тогда какой же молодой человек, на ваш взгляд, — с нажимом спросил он, — решит: Отправлюсь-ка я в прошлое, пожертвую своей жизнью, чтобы снять видеофильм, который вот уже три года крутят по телевизору?
Он испытал своеобразное удовлетворение, глядя, как работает мысль Кауна, как до него постепенно доходит, и как американский делец наконец свечкой выпрямляется в своём кресле.
— Будь я проклят! — вскричал он. — Вы правы. Если показать видео до того, как состоится путешествие в прошлое, то отпадёт всякая мотивация для этого!
— Точно. И тогда путешествие во времени не состоится. Но тогда не будет и видео, которое вы смогли бы показать по телевидению.
— Прекратите! — поднял руки Каун. — У меня сейчас треснет голова! Что это значит?
— Это значит, вы не покажете его по телевизору до того, как путешественник стартует.
— Но если я его найду и всё-таки покажу?
— Вы его не покажете, какова бы ни была для этого причина. Этого не произойдёт. Возможно, потому, что вы его всё же не найдёте. Я знаю, вы не хотите этого слышать. А может быть, вы его и найдёте, но продержите под замком три года. Или дольше. В любом случае путешественник должен стартовать в мире, где никому не известна эта видеозапись, которую он сделает, — или уже сделал.
Каун опять весь опал, глубоко задумавшись. Эйзенхардт терпеливо ждал. В любом случае магнат не взорвался, чего он боялся. Напротив, чем дольше он размышлял, тем веселее казался с виду.
— Но ведь это могло бы означать, — сказал он наконец, — что мне удастся найти видео и продать его католической церкви. И что она будет держать его под замком до скончания времён. Ведь так?
Эйзенхардт насторожился. До такого варианта он не додумался. Осмыслив его, он кивнул:
— Да. Это тоже могло бы служить объяснением.
Каун расплылся в улыбке. Казалось, ещё немного — и он рассмеётся.
— Знаете, что это значит? Что вы тем самым только что доказали?
— Я только что доказал?.. — неуверенно повторил Эйзенхардт. Кажется, Каун открыл в этом деле аспект, который от писателя ускользнул. Какая досада.
— Если церковь приобретёт это видео, — с наслаждением объяснил промышленник, — и затем будет держать под замком, то это означает, что там есть что скрывать. Например, на видеозаписи будет нечто такое, что поставит под вопрос всё учение церкви — правильно?
Эйзенхардт озадаченно кивнул. Не так уж и глупо. Он вдруг заметил, что какая-то часть его сознания всё время старается найти основания для того, чтобы взглянуть на американца сверху вниз. Примерно по такому принципу: окей, он мультимиллионер, но это значит только то, что он туполобый, корыстолюбивый хищник, чьё мировоззрение ограничивается четырьмя арифметическими действиями и начислением процентов. Я же, напротив, интеллектуал, человек духовный, а ведь всё дело именно в этом. И вдруг обнаружить, что Джон Каун фактически чёрт знает как башковит, находчив и изобретателен!.. Это раздражало Эйзенхардта. Ведь тогда получалось, что Каун достоин своих миллионов.
— Но если, — тянул американец нить своих рассуждений, — видеозапись имеет такого рода щекотливое содержание, то это значит, что я могу запросить за неё почти любую цену. Всё или ничего, мистер Эйзенхардт. Понимаете ли вы это? Ваша аргументация доказывает с неопровержимой логикой, что мы либо потерпим крах — если вообще не найдём видео, — либо одержим победу по всем фронтам.
***
Перевозка находки из четырнадцатого ареала проходила самым неприметным образом. Профессор Уилфорд-Смит и Шимон Бар-Лев вместе спустились в яму, где вокруг места находки уже были выставлены несколько ящиков из грубо полированной нержавеющей стали с засыпанным на дно слоем просеянного песка в палец глубиной. Потом они надели тонкие пластиковые перчатки и уложили кости мёртвого в эти ящики. В самом конце они подняли со всей возможной осторожностью льняную сумку, в которой содержалась пересохшая до хруста брошюрка инструкции для видеокамеры, и поместили её в отдельный ящик. Потом заполнили ящики до верха шариками из химически нейтрального пенопласта и закрыли крышки.
Им уже не раз приходилось поднимать ценные находки подобным образом. Единственное отличие состояло на сей раз в том, что вся эта акция снималась на видео несколькими камерами. И что каждый ящик был закрыт на массивный висячий замок.
Ящики погрузили в машину, и спустя некоторое время весь транспортный конвой двинулся в сторону Иерусалима. Едва за ними улеглась пыль, как сняли палатку, которая целую неделю простояла над местом находки. Но и без этого некогда оживлённый лагерь выглядел покинутым и мёртвым, как будто его опустошила чума.
Каун всё ещё пребывал в дурном расположении духа, и обстоятельства не способствовали его улучшению в обозримом времени. Он смотрел на невзрачную заднюю стену Рокфеллеровского музея и бросал взгляды, полные особенного омерзения, в сторону мусорного контейнера, который стоял рядом с разгрузочной платформой и распространял вокруг себя неописуемую вонь.
— Вы мне не сказали, что музей сегодня открыт, — прорычал он профессору Уилфорду-Смиту.
— Рокфеллеровский музей открыт каждый день, — спокойно ответил профессор. — Каждый день с десяти утра до пяти вечера. За исключением пятницы, когда он закрывается уже в два часа пополудни, и субботы.
За низкой балюстрадой появилась группа подростков, которые шумно дурачились в районе главного входа. Некоторые из них прыгали на ограждение и оживлённо махали им руками.
— Вы всерьёз собираетесь исследовать наши находки в то время, как по всему зданию носятся эти люди? — Слово люди Каун произнёс так, будто собирался сказать совсем другое: эти насекомые.
— Опасности никакой нет. К лаборатории публика не попадает. Многие даже не знают, что здесь вообще есть какие-то лаборатории.
— Может, и так. Но повторяю: давайте всё упакуем и отправим в США, в частную лабораторию, где мы сможем всё держать под контролем.
Профессор немного помолчал, глядя на небо и щурясь на солнце.
— Для этого вам потребуется разрешение израильских властей на вывоз.
— Да уж разрешение я как-нибудь получу.
— Они не дураки. Вам придётся показать им находки.
Каун раздосадованно хрюкнул.
— Да, да. Ну ладно.
Он подал своим людям знак, которого они только дожидались.
Профессор с ключами пошёл вперёд, а люди со стальными ящиками следовали за ним по прохладным коридорам, стены которых были сложены из светлого кирпича, мимо железных дверей, окрашенных белой краской, и наконец добрались до просторной лаборатории с длинными столами, полными луп и микроскопов, и с длинными полками, уставленными бутылками с химикатами. Каун мрачно огляделся. На его взгляд, вся эта обстановка вызывала мало доверия. Оборудование лаборатории как будто осталось от шестидесятых годов.
Райан вдруг встал, широко расставив ноги:
— Запоры на дверях абсолютно ненадёжны, — громко заявил он и указал на стальную дверь, которая вела в лабораторию: — Этот замок я открою в мгновение ока при помощи простой иголки. Это несерьёзно. Мы непременно должны…
— Прикусите язык, Райан, — жёлчно пролаял Каун. — И лучше не попадайтесь мне на глаза, пока я в плохом настроении.
— Но, сэр, это же..
Каун чуть не заорал:
— Все, кого юнцы и недоросли могут обвести вокруг пальца, сегодня отдыхают! Вы меня поняли, Райан?
Лицо Райана осталось неподвижным. Можно было заметить лишь лёгкий прищур его глаз, если присмотреться пристально. Он больше ничего не сказал, послушно кивнул, повернулся и исчез.
Некоторое время в лаборатории царила неловкая тишина. Каун повернулся вокруг своей оси:
— В чём дело? Устанавливайте камеры и свет!
***
Иешуа проснулся, чувствуя, как набрякло его лицо. Кроме того, в комнате было слишком светло и слишком жарко. И он всё ещё был одет во вчерашние вещи. Что это с ним? Он смутно помнил, как подошёл к двери квартиры и как рухнул в кровать… Что за гул в голове! Он потащился к раковине, открыл холодную воду и подставил голову под струю. Конечно же, полотенца на крючке не оказалось. С головы текла вода, пока он ходил по квартире, открывал дверцы шкафов и выдвигал ящики и, наконец, нашёл полотенце.
Потом он сидел на краю кровати и вместо расчёски расправлял волосы и смутно думал, каким же благословенным сооружением является вентиляционная вытяжка в лаборатории, если в ней приходится работать с летучими химикалиями. Ему было дурно. Должно быть, вчера вечером они форменным образом отравились. Весь его организм чувствовал себя больным. Свежий воздух — вот в чём он сейчас нуждался больше всего. Он распахнул окно, но в комнату ввалились лишь горячие, едкие испарения знойного иерусалимского полудня.
Он смотрел на город, поблёскивающий золотом на солнце, и ему снова припомнились вчерашние события. Вчерашние невероятные и гнетущие события. Он сел к письменному столу, небрежно собрал все бумаги в стопку, отложил в сторону — поверх другой стопки — и достал с полки свой дневник.
***
— Свет! — раздалась команда. Послышались щёлкающие и искрящие шумы, затем высокие, кажущиеся шаткими сооружения лаборатории погрузились в яркий свет галогеновых софитов. На мониторах видеокамер появилась чёрно-белая картинка происходящего.
Микрофоны поймали голос профессора Уилфорда-Смита. Старый археолог говорил нетерпеливо и возбуждённо.
— Ну что, я могу начинать?
— Момент. Да, все камеры работают. Прошу вас, профессор!
Пауза. Затем профессор принялся вещать в камеру:
— Мы видим здесь скелет мужчины, которого мы считаем путешественником во времени. По крайней мере, в настоящий момент нет другой гипотезы, которая могла бы объяснить очевидные анахронизмы, которые мы обнаруживаем на скелете. В первую очередь бросается в глаза, что на челюсти, на дальних коренных зубах присутствуют три безукоризненные пломбы, тогда как остальные зубы сильно поражены или вообще отсутствуют. Это мы объясняем тем, что зубные пломбы мужчине поставили до его отправления в прошлое, тогда как кариес, возникший впоследствии, когда он жил уже в прошлом, больше не мог быть залечен адекватным образом.
Профессор начал излагать план предстоящих работ, который Шимон Бар-Лев набросал ему на листке:
— В первую очередь мы точнее проанализируем материал, из которого состоят пломбы. При оценке результатов надо будет принять во внимание, что это первые амальгамные пломбы, пролежавшие в земле две тысячи лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85