Тело крота (мыши) кишит червями, они извиваются, наползают друг на друга, сворачиваются в кольца и снова выпрямляются, что-то подобное происходит и сейчас.
С рукоятью ножа.
Впрочем, у Васьки не было полной уверенности, что рукоять облепили именно черви. С тем же успехом роль колышущейся студенистой массы могли исполнять тараканы, мокрицы, крохотные змеи, жуки и их личинки – все то, что в большом количестве вызывает отвращение.
Наваждение длилось недолго, червей сменили вполне нейтральные лепестки каких-то цветов, а затем – и сами цветы, большие и яркие; потом наступил черед плодов, в основном – высушенных, с гладкой костяной оболочкой; возможно, последовательность была иной, возможно, в нее вклинивалось еще что-то, – одно не подлежало сомнению:
на Васькиных глазах разворачивается драма какого-то весьма сложного жизненного цикла.
Целиком зависящего от «совсем не Мики».
Стоило только Ваське понять это, как лицо красавицы-феи начало меняться. Грозовое облако волос перестало быть таковым, пряди успокоились и безвольно повисли вдоль щек (Мика, это и правда ты?), – не успела Васька как следует обрадоваться, а паутина тут как тут.
Да-да, прекрасный овал теперь обрамляет паутина, невразумительный пух, тонкие стекловидные волокна – и вот уже лицо перестает быть красивым, приобретает ярко выраженный землистый оттенок; глаза и рот вваливаются, нос заостряется, подбородок выпячивается вперед. До этого момента в ушах феи висели роскошные жемчужные серьги, а теперь?
Что видит Васька теперь?
Черных скорпионов с хищно загнутыми хвостами.
От страха у Васьки свело челюсти. Она и рада была бы заорать, да звуки застряли в горле. Она и рада была бы убежать, да ноги вросли в пол. Васька стояла, не двигаясь, а ввалившиеся глаза смотрели и смотрели на нее. А ввалившийся рот тщился изобразить улыбку.
Если бы этот кошмар продлился чуть дольше, Васька наверняка умерла.
Но он закончился, едва начавшись.
Перед ней с самым обычным, хотя и немаленьким, ножом в руках стояла Мика. Такая же пресная, какой была всегда. И с лицом у нее все обстояло нормально, и в ушах не было не то что скорпионов, а даже тех замечательных жемчужных серег, которые так потрясли Ваську.
Серег не было, а улыбка была.
Васька делила Микины улыбки на несколько категорий:
заискивающая
просящая
примирительная
жалостливая
слезливая
«как насчет луна-парка в воскресенье?»
«почему ты не хочешь мне помочь, малыш?»
Потому что ты мне не нравишься, – обычно отвечала Васька.
Но сейчас, обретя свой первозданный вид, Мика даже понравилась Ваське. Впервые в жизни. Лучше уж быть сестрой жалкого ничтожества, чем сестрой монстра. А не лучше, – так безопаснее наверняка.
– Что это? – выдавила из себя Васька.
Может, Мика объяснит ей, что происходит на кухне этой ночью? А если это происходит каждую ночь? Даже одна мысль о подобном вызывает к жизни мурашки на спине.
– В каком смысле? – ушла от прямого ответа Мика.
– Что ты тут делаешь?
– Готовлю.
«Кручу-верчу, обмануть хочу», – говорил в таких случаях продвинутый Леха. Мика – крутит и вертит, в этом не может быть сомнений. С другой стороны, – запах, витающий в кухне, вызывает активное слюноотделение, каждый сантиметр кухонных поверхностей облепили благополучно материализовавшиеся мысли о пище, еде, трапезе. На доске перед Микой лежат ошметки зелени, и сердцевинки салатных перцев, и лиловая шелуха от лука, и еще много чего.
– Ночью? – глупо спросила Васька, как будто луковой шелухе не все равно, когда лежать на столе – ночью или днем.
– Ночью. Почему нет? Такое у меня настроение.
– Ясно, – Васька с трудом подавила в себе желание отлепиться от косяка и с разбегу нырнуть в соблазнительные волны запаха. Не-ет, она не будет неосмотрительной дурой, да и кто знает, что ожидает ее на дне волны?
Черные скорпионы с хищно загнутыми хвостами.
– Хочешь попробовать? – улыбнулась Мика. Улыбкой, выходящей за рамки составленной Васькой классификации. Определенно, – это новая улыбка. И новая посуда на плите. Вернее, хорошо забытая старая посуда. Васька, облазившая в доме каждый уголок, прекрасно знала, что в кухонных шкафах хранятся закопченные, перелуженные, покрытые серым налетом времени кастрюли, сковороды, сотейники. И даже один казан.
На газовой конфорке, над слабо тлеющим огнем, тоже стоял казан. Такой же величины и формы, но при этом – восхитительно прекрасный, восхитительно чистый, сверкающий червонным золотом подобно шлему рыцаря. Не казан, а произведение искусства. Единственное, что роднило его с тем, старым, казаном, – клеймо на боку.
Васька хорошо знала, что изображено на клейме: маленькая птичка. Почему-то она решила для себя, что это обязательно должен быть зимородок.
И вот теперь Мика предлагает ей отщипнуть частицу от священной плоти зимородка, положить ее в рот и подождать, пока она растает. А вместе с ней в Васькино тело проникнут божественный запах и божественное желто-оранжевое сияние. Проникнут – и осветят все самые темные, самые потаенные его уголки.
– Так положить тебе кусочек? – продолжала искушать Мика.
– Нет.
У Васьки свело губы – так не в жилу оказалось это «нет», таким навязчиво-неотразимым был дух только что приготовленной еды.
– А что это? – не выдержав, спросила она.
– Рыба. Хочешь рыбки?
Хочет ли она рыбки? Еще бы не хотеть! Она засунула бы во внутренности казана сразу обе руки, и никаких вилок, никаких ложек не надо, что же останавливает ее? Воспоминание о червях на рукояти, воспоминания о паутине вместо волос. Если уж Мика в какой-то момент может оказаться «совсем не Микой», то трудно представить, чем обернется рыба в казане.
И какими будут последствия для нее, Васьки.
– Вот еще! Рыбы не хочу. Хочу сладенького!.. Собрав в кулак все свое мужество, Васька прошлепала мимо ныне здравствующей газовой плиты, мимо плиты, исполняющей роль разделочного стола, мимо самой Мики и мимо Микиного ножа. Силы оставили ее у холодильника, пришлось даже ухватиться рукой за дверцу, чтобы не упасть. Крепко хлопнув ей, Васька схватила первую попавшуюся плошку с йогуртом: надо же было как-то оправдывать «сладенькое».
Хотя бы и перед Микой.
Первый этап завершился благополучно, теперь нужно возвращаться. Тем же путем, мимо Микиного ножа и мимо самой Мики. Главное, чтобы опять не случился кошмар с паутиной, со впавшим, похожим на сожженный муравейник, ртом. Второго такого превращения Васька просто не переживет.
До спасительной двери было далеко – гораздо дальше.
чем обычно, и расстояние увеличивалось прямо па глазах, – и какой только черт понес Ваську к холодильнику? Она вполне могла обойтись без йогурта, а во всем виновато ее упрямство и неизбывное желание казаться храбрее и бесстрашнее, чем есть на самом деле. Пока Васька тихо проклинала себя на все лады, с Микой опять начали происходить изменения. Правда, не такие кардинальные, как в тот, первый раз: как будто невидимый, но всесильный фотограф, проявлявший снимки Микиного лица, устал, или находился в раздумье, или находился в ожидании: какими же именно получатся фотографии? И какая личина больше всего подходит Мике? Прекрасная, ужасная, самая обыкновенная?..
– А я нашла коробочки. Хочешь посмотреть?
Коробочки.
Новая напасть.
Несмотря на страх, Васька все же продвигалась к заветному выходу, и мимо нее (слепка искаженные, как в ночном светильнике), плыли сердцевинки от салатных перцев и луковая шелуха. Она решила смотреть именно на них, чтобы не сосредотачиваться на Мике и ее тесаке. Откуда Ваське было знать, что за невинным фасадом перца, зелени и лука прятались какие-то коробочки?
Впрочем, «какими-то» они были совсем недолго.
Микин вопрос вывел их на передний план, все шесть.
Поначалу они показались Ваське самыми обыкновенными, хотя и не лишенными изящества. Одинаковой формы и одинакового размера жестянки: не маленькие, но и не так чтоб очень большие, во всяком случае в Васькиной руке вряд ли поместилось бы больше одной. И, если с кухонной утварью Васька уже сталкивалась, то эти коробочки она видела впервые.
Странно.
Еще более странными выглядели рисунки на коробочках.
Почти каждый рисунок состоял из нескольких человеческих фигур, и не совсем человеческих фигур, и совсем нечеловеческих. Там были и животные, но какие-то не слишком приятные.
Свинья, например.
Огромная толстая свинья.
Но никакая, даже самая огромная, самая отвратительная свинья не могла сравниться со страшным человеком, убивающим ребенка. Уже убившим ребенка. Кровь так и хлестала из детской шеи, а в руках у страшного человека было то, что любитель ржавых ключей Бычок называл странным словом палаш. Что-то вроде большого меча или (ой-ой-ой!) Микиного тесака. По словам Бычка удар такого палаша немедленно и сразу вызывал гангрену. С тем, что означает «гангрена», Васька так до конца и не разобралась.
Но и на палаше ужасы не кончались.
Женская голова, покоящаяся на теле змеи (змеиный хвост венчался жалом). Еще одна женщина, облепленная жабами и все теми же змеями. Множество зеркал со зловещими силуэтами в них: злобная, с горящими глазами собака; черные угри, копошащиеся в чьих-то волосах; черные угри, вылезающие из чьих-то ртов, – а наивную Ваську еще соблазняли рыбой!..
От рисунков тянуло смрадом.
Смрад был не слишком силен, перебить божественный запах еды он не мог, но все же чувствовался. Больше того, он как будто был необходимой частью божественного запаха, вплетался в него тонкой нотой. Попробуй избавиться от этой ноты – и вся гармония тут же нарушится.
Неужели Мика не слышит ее? Не чувствует?
Васька могла бы поклясться, что все фигуры на коробочках – живые. Двигались люди и те, кого назвать людьми было нельзя, двигались угри, жабы, змеи; даже огромная-толстая свинья то и дело поводила мордой в разные стороны.
Что, если всему этому сборищу монстров станет тесно в своих коробочках и они выползут на свет, увеличатся в размерах, заполонят всю кухню, а затем – весь дом?..
Даже думать об этом невыносимо.
– Так хочешь посмотреть на коробочки? – голос Мики неожиданно помог ей, вывел из оцепенения, но в свете женской фигуры, которую пожирали змеи и жабы, в свете десятка других фигур это было не так уж важно.
Зачем Мика мучает Ваську?..
– Не хочу. Они дрянные, твои коробочки, – наконец произнесла Васька. Неизвестно, услышала ли ее Мика за омерзительным шуршанием десятков перепончатых крыльев, стонами, всхлипами, похрюкиванием, поскуливанием, лаем.
Ваське было все равно.
Из последних сил она рванулась к выходу: шаг, еще шаг, еще два, и вот она свободна!
Пробежав по коридору, она оказалась в своей комнате: в комнате ничего не изменилось, все вещи лежали на своих местах, и, главное – они были обыкновенными. Точно такими же, как всегда. Стараясь унять выскакивающее из груди сердце, Васька заперла дверь на ключ (два оборота вместо обычного одного) и забилась в дальний угол кровати.
Она не заметила, как заснула, она не видела снов, а когда проснулась, то даже не сразу вспомнила о том, что произошло ночью.
А ведь что-то произошло, в этом нет никаких сомнений. И потом, откуда у нее в руках пластмассовая кюветка с йогуртом?…
На крышке из фольги были нарисованы черника и малина, толстощекие и вполне миролюбивые, – они-то и вытащили на свет божий змей и жаб. А заодно – тесак в руке Мики и маленького медного зимородка с котелка: что заставило безобидную пичужку вступить в сговор с ужасными тварями, принять участие в бесчинствах на кухне?
Васька не находила ответа. Васька не находила себе места. Бесцельно наматывая круги по комнате, она совершила лишь один осмысленный поступок: выбросила так и не начатый йогурт в окно, черт его знает, что может обнаружиться под крышкой. Несколько раз Васька подходила к двери и прикладывала к ней ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56