Мика совершенно уверена в себе, а если кто и нуждается в психиатре, так это ее сучка сестра.
В любом случае Ральф должен знать правду и о креветочных глазах, и о пищащих устрицах, но сообщить эту правду до сих пор не подворачивалось случая. Да и разве Ральф поверит Мике?
Люди никогда не видят себя со стороны.
Ей бы тоже хотелось взглянуть на себя со стороны – так ли все печально, как нашептывают ей металлические и деревянные трубки, составляющие конструкцию «музыка ветра». «Музыка ветра» висит над дверями эзотерической лавки «Диббук» – тоже ближайшей к дому. Мика всякий раз заходит в «Диббук», чтобы купить китайскую логическую игру Маджонг, и всякий раз ее не покупает.
Многие поступки Мики непонятны ей самой, так как же она выглядит со стороны?
Как она выглядела в раскосых глазах этого парня?
Не слишком отвратительно, иначе он никогда бы не поцеловал ее. Существа, подобные этому парню, и не подумают прикоснуться губами к тому, что активно им не нравится. Ах, да, это был родственный поцелуй.
Не стоит об этом забывать, но смертельно хочется забыть.
Мика покидает вечерний «Ноль» в смятении, но и полная томительных и сладостных предчувствий тоже. У нее в руках пакет, в пакете лежат любовно упакованные жестянки, все шесть, дома она развернет их и всю ночь будет наблюдать за тайной жизнью коптского и кельтского крестов, за тайной жизнью свастики гремучей змеи и свастики солнечной птицы.
Возможно, ей будет знамение.
Возможно, на нее снизойдет благодать.
Ничто не должно быть исключено, когда речь идет об этом парне, пусть и представленном графически, фрагментарно; частью, неосмотрительно отсеченной от единого целого.
Пик белых ночей прошел, но на улице все еще светло, и еще долго будет светло. Единственное, что может испортить впечатление от вечера (кроме унылого «Фольксвагена» креветочного Ральфа) – дождевые тучи, надвигающиеся со стороны Кантемировского моста.
Сейчас она сядет в «Фольксваген» и у нее будет ровно пять минут, чтобы рассказать Ральфу об этом парне. Конечно, можно искусственно увеличить время нахождения в пути (например, попросить Ральфа заехать на заправку и сделать круг почета вокруг Петроградки), но неизвестно, согласятся ли на это креветки, а устрицы – так сразу выдадут ультразвуковое «nein».
Мика почти уверена в этом.
«Фольксваген» стоит на своем обычном месте, в закрытом дворике с тыльной стороны ресторана – там, где паркует свои машины персонал и начальство «Ноля за поведение»; модельный ряд впечатляет и красноречиво свидетельствует, что дела в заведении идут неплохо:
– провокационно-голубой навороченный «мерин» выпендрежников Йошки и Себастьена;
– жутко религиозный «Лексус» Клауса-Марии;
– раритетный «трабант» последних романтиков Ревшана и Резо;
– демократичная «мазда» официанта Ива;
– «рендж-ровер» охранника Гоши (того самого, что служил телохранителем у Солнцеликого, а потом переквалифицировался в вышибалу. Мика сама нашла его в одном из клубов и предложила непыльную и интеллигентную работу в «Ноле». Судя по «рендж-роверу», Гоша процветает);
– велосипед Виталика.
Виталик – единственный, кроме Мики, персонаж «Ноля», кто не обзавелся собственными колесами. Велосипед вполне устраивает Виталика, он дает цельную, а не обрезанную по периметру салона, картинку мира. Все видят Виталика, рассекающего Петроградку, и Виталик видит всех. И Квентина Тарантино, бредущего по Каменноостровскому в поисках Почетного Консульства республики Индонезия или биотуалета, он точно не пропустит.
Все машины до сих пор на стоянке, а это значит, что Мика ушла сегодня из «Ноля» самой первой.
Такого раньше не случалось.
«Фольксваген» стоит на своем обычном месте, вот только Ральфа нигде не видать.
Странно.
Еще более странной, пугающей и совершенно нереальной выглядит вспышка света, на секунду коснувшаяся Микиного лица. Вспышка тут же гаснет, но это не финал вечера.
Это самое его начало.
– Эй, Мика!.. – она не могла спутать. Это его голос. Этого парня. Она не могла спутать, потому что такой голос может принадлежать только ему: наполненный тягучей кровью забитых на бойне животных; наполненный шорохом полудрагоценных камней, которые таксидермисты вставляют в глаза особо выдающимся экземплярам; наполненный шуршанием ангельских крыльев и гудением моторов «Боинга», о такой мелочи, как стук градин по крыше и стук плодов по доскам летней веранды, даже говорить не приходится.
Этот парень наполовину скрыт корпусом «Фольксвагена» (Мика тотчас же начинает ненавидеть ни в чем не повинный «Фольксваген»), он восседает на мопеде и, кажется, улыбается ей.
И кажется, машет ей рукой.
У Мики тотчас же подкашиваются ноги – зачем он приехал?
У Мики тотчас же темнеет в глазах – зачем он приехал?
Низ живота тоже дает знать о себе – зачем он приехал?
– Эй, Мика!.. – повторяет он призыв. Наверное, нужно подойти к нему и улыбнуться в ответ, вот только как это сделать, если ноги не слушаются ее?
– Что ты здесь делаешь? – наконец произносит она слабым голосом.
– Жду тебя.
– Зачем? – Мика достает это слово из гортани не глядя, просто оно было первым, попавшимся под руку, и, слава богу, что именно оно было первым. Хорошо же она выглядела бы, если бы первыми стали совсем другие слова: «броуновское движение», например, или «десятичная система», или «овечка Долли», или «коллоидная химия» – смысл слов неважен, ведь этот парень находится в двух шагах от нее.
Произнеси Мика «коллоидная химия» – он бы точно принял ее за сумасшедшую.
А в нейтральном «зачем» есть намек на то, что она все-таки понимает суть происходящего и готова поддержать разговор.
– Хотел тебя увидеть, – он действительно улыбается Мике, без всяких «кажется».
– Зачем?
– Не знаю. Не могу объяснить. Просто так.
– Просто так ничего не бывает, – одеревеневшие губы Мики произносят чудовищную банальность, лучше бы они превратились в устриц!
– Ну хорошо, – соглашается этот парень. – Я заехал к тебе по-родственному. Так – устроит?
– Так – да. – Мике хочется не просто плакать – рыдать: «по-родственному» – вот задница, и зачем только она потребовала уточнения? – Так устроит.
– Вот и замечательно.
– Как ты меня нашел?
– В городе есть только один кабачок под названием «Ноль за поведение». Так что найти его и тебя заодно, было несложно.
Он ни словом не обмолвился о том, что адресок «Ноля» ему вполне могла спустить психопатка Васька. Ведь она тоже подвизается в Микином ресторане, варит самый бездарный в городе кофе и только Микиной милостью до сих пор не вылетела с работы. Что заставляло Мику столько лет опекать психопатку, сносить все ее буйства? Даже версия «я делала это в память о покойных родителях» не выдерживает никакой критики.
То, чем она занималась все эти годы, иначе как помутнением сознания не назовешь.
Надо остановиться.
– Что теперь? – спрашивает Мика.
– Я рад тебя видеть.
– Я тоже рада.
Мика говорит правду, но не всю. Проклятый «Фольксваген» до сих пор наполовину перекрывает этого парня и его мопед, а она рада и половине. Она была бы рада и волоску, слетевшему с его головы, и случайно выпавшему из его кармана жетону на метро.
Впрочем, вряд ли этот парень ездит на метро.
У него есть мопед – самое волнующее, самое восхитительное средство передвижения в мире. Ни один воздушный шар с ним не сравнится, ни один гоночный автомобиль, ни один дирижабль, ни один аэростат, ни одна собачья упряжка, ни один космический челнок. Очутиться в седле мопеда, его мопеда, вот чего Мика жаждет больше всего.
– Ты уже закончила работу?
– Да.
– Может быть, у тебя найдется время для меня?
– В каком смысле? – Мика близка к обмороку.
– В прямом. Мы могли бы прокатиться… Погулять… Выпить кофе.
– Я не пью кофе, – и как у нее только вырвалась подобная крамола? Все из-за психопатки, она варит кофе, который невозможно взять в рот; кофе в сознании Мики с давних пор ассоциируется только с Васькой, вот и получился прокол.
– А вино?
– Я не пью кофе, но если ты довезешь меня до дома…
Очередная, и, может быть, самая большая глупость, сказанная Микой за сегодняшний вечер. «Довезешь до дома», ну что она за дебилка! До дома не больше пяти минут езды, что она будет делать потом?..
– Согласен.
Этот парень не двигается с места, следовательно, Мика сама должна подойти к нему. И неизвестно, сколько времени займет дорога и по какой местности она будет проходить. Наверняка украшенной живой изгородью из цветущих орнаментов татуировок этого парня. Уставленной статуями Будды, увенчанной пагодами. О птицах, парящих над местностью, тоже не стоит забывать. Они не какие-нибудь холодные (гентские, утрехтские, антверпенские), они – теплые.
Южные.
Из всех южных птиц на память приходят только ибисы, но и этого будет вполне достаточно.
Мопед этого парня прекрасен.
В молочном свете надвигающихся сумерек он отдает синевой: глубокой, чистой, ничем не замутненной синевой. Вторжение хромированных деталей не опаснее вторжения перистых облаков в летний полог неба, а на корпусе мопеда просматривается стилизованное изображение Мирового Червя. Мика читала о нем в купленных за бешеные деньги ротапринтных изданиях: в кольцах Мирового Червя заключено все сущее, он – всему начало и всему конец.
У Мики на этот счет нет никаких возражений.
– Красивый рисунок, – говорит она.
– Аэрография, – объясняет этот парень. – Я сам ее делал.
– Здорово.
На самом деле, известие о том, что этот парень еще и талантливый художник, не слишком потрясает Мику: она и так потрясена до последней возможности, и сил на дополнительное восхищение у нее почти не осталось.
– Ну что же ты? Садись! – ему уже не терпится тронуться с места.
– Седло, – осторожно замечает Мика.
– С ним что-то не так?
– Нет, но… Мне кажется, оно слишком маленькое. Не рассчитанное на двоих. Нам не уместиться…
– Пустяки. Мы поместимся. Просто тебе придется придвинуться ко мне поближе. Если ты, конечно, не возражаешь.
– Нет. Я не возражаю, нет.
Это самое потрясающее мопедное седло в мире.
Всего лишь приблизившись к нему, Мика ощущает острый запах только что выделанной кожи: эта кожа – из тех кож, которые невозможно купить в магазине или достать по случаю, такие кожи везут через границу контрабандой, рискуя схлопотать срок. Их обрабатывают не мужчины и не женщины, а дети; они долго и тщательно, нежными маленькими пальцами полируют и мнут кожу после того, как она вымочена и высушена. Вообще-то Мика против использования рабского детского труда, но в этом исключительном случае от принципов можно и отступить.
Кожа на седле огненно-коричневая, прошитая светлыми нитками, в ней нет ни одного изъяна.
Едва не теряя сознание, Мика устраивается позади этого парня и обхватывает его талию горячими руками.
– Придвигайся плотнее, – советует он, заводя мопед. – Не бойся, я не кусаюсь.
– Я не боюсь.
– Ну что, поехали?
– Да.
Мимо Мики проплывают «мерин», «лексус» и «трабант», велосипед Виталика приветствует ее маслянистым блеском спиц: приветствует и тут же говорит: пока-пока, мучачос, повеселитесь хорошенько и не забудьте сходить на «KillBill», да хранит вас Черная Мамба.
Мика все крепче и крепче прижимается к телу этого парня; единственное, что беспокоит ее, кроме неожиданной близости с ним, – судьба шести жестянок со специями. Полиэтиленовый пакет с жестянками висит у Мики на сгибе локтя, он ничем не закреплен, по нему то и дело хлещет теплый асфальтовый ветер – вот и мучайся теперь, вот и следи, как бы чего не вывалилось по дороге.
– Ну что, домой? – не оборачиваясь, спрашивает этот парень.
Мика молчит.
– Сделаем так, как ты скажешь. Мика молчит.
За всю свою, почти тридцатилетнюю, жизнь она ни разу не была толком счастлива, что-то важное всегда проходило мимо нее, она даже с сестрой не смогла справиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56