на барном стуле. С лицом Ральфа, слава богу, все в порядке.
– Здравствуйте, Ральф.
– Здравствуйте, Васка… – Ральф даже не смотрит в Васькину сторону. – Ваша божественная сестра готовит божественных каплунов, божественный окорок с инжиром и божественный земляничный крем.
– Обалдеть. У меня к вам просьба, Ральф.
– Слушаю.
– Здесь слишком мало света…
– Для чего?
– Для моей просьбы. Давайте выйдем туда, где можно что-то разглядеть.
Васька бесцеремонно тянет Ральфа за рукав – иначе, чем бесцеремонностью, его в такие божественные моменты не проймешь.
– Вот, взгляните, – она протягивает ему календарь, едва оказавшись в светлом нешироком коридоре, отделяющем ресторанный зал от кухни с предбанником.
– Что это?
– Надо полагать, схема метро какого-то немецкого города. И мне бы очень хотелось знать какого.
Некоторое время Ральф рассматривает календарь и даже шевелит губами от усердия.
– Ну? – не выдерживает Васька.
– Кто вам сказал про немецкий город? Он совсем не немецкий. Это испанский город.
– Что значит – испанский? – Васька начинает злиться.
– Названия всех станций указаны на испанском. Я думаю, это Барселона.
– Спасибо, вы мне очень помогли.
– Я всегда готов вам помочь, вы же знаете, liebe Васка. Жду не дождусь, когда мы станем родственниками. Уговорите свою божественную сестру.
Почти родственная непристойность в стиле Ральфа: приложить два пальца ко рту и развернуть их, имитируя воздушный поцелуй.
– Сделаю все, что в моих силах, – Васька мысленно посылает пришибленному немцу десять «факов» подряд.
– Что-нибудь еще?
– Год. Меня интересует год, который указан на календаре.
Ральф снова начинает шевелить губами и, спустя пару секунд, выносит вердикт:
– Текущий.
Последующие четыре часа проходят в страшных мучениях. Фирменный омерзительный эспрессо, который обычно готовит Васька, оказывается еще более омерзительным, чем когда-либо. И у каждого, кто имеет несчастье подойти к барной стойке, она пытается выведать, какому же, черт возьми, городу принадлежит схема метро на календаре. Через четыре часа она становится обладательницей целой коллекции городов:
Лондон
Мадрид
Кёльн
Сан-Паулу (где это вообще?)
Рим
Монреаль
Мехико
Токио
Варшава
Париж
Берлин
Сеул
Пхеньян (до этого коммунистического счастья Васька точно не добраться)
Вена
Прага
Будапешт
Добро бы каждый из городов был упомянут хотя бы дважды, но нет: все существует в единственном экземпляре. Исключение составляет лишь год на обратной стороне календаря – здесь ни у кого не возникло разночтений, он – текущий.
Истины Ваське не добиться, но, может, Ямакаси знает истину?
Едва дождавшись конца смены, Васька чуть ли не бегом отправляется домой и находит Ямакаси, лежащим на диване. Обычно к лежанию добавляется еще и беспрерывное щелканье телевизионным пультом. Ни на одном канале красавчик-азиат не задерживается дольше тридцати секунд, если, конечно, речь не идет о просмотре порномультфильмов по видео. И о широко разрекламированном Шаброле, не последнем, между прочим, режиссере. Ямакаси вылавливает его из общего стремительного потока программ в таких количествах, что Ваське скоро начнет казаться: весь мировой кинематограф состоит из одного Шаброля.
С другой стороны, Шаброль (смысл фильмов которого постоянно ускользает от Васьки) все-таки предпочтительнее, чем порномультяшки.
На Шаброля птица Кетцаль хотя бы не дрочит.
Зато на мультяшках делает это с завидным постоянством. Вне зависимости от того, находится рядом Васька или пет. Справедливости ради, при ней Ямакаси старается не циклиться на всех этих «Голубых девушках», «Невестах-эльфийках» и «Сливках первой ночи».
Но сейчас, кажется, Васька пришла не вовремя.
Ямакаси косит глазом на очередную пургу про щупальца (канонически олицетворяющие мужские гениталии) и запутавшихся в них крутобедрых красоток со стоячей грудью, булавочным ртом и широко распяленными глазами.
Ни трусов, ни плавок он не носит (очевидно, для того, чтобы легче было добираться до члена, если приспичит) и не приспускает штанов. Его лицо остается спокойным и безучастным даже тогда, когда он кончает, и в этом отношении мастурбация ничем не отличается от их с Васькой секса.
– Тебе помочь? – спрашивает Васька, пристально глядя на торчащий из белых полотняных брюк член Ямакаси и испытывая острую тоску по им обоим, уж не влюбилась ли она?
Определенно нет.
– Не стоит, кьярида, – в голосе Ямакаси нет ни тени смущения. – Я уже заканчиваю. Три минуты… Ты подождешь?
Любитель мультяшных sexy-герлз обладает уникальной способностью ставить в глупое положение даже такую отвязную девчонку, как Васька. Она же борется сразу с тремя искушениями: развернуться и уйти, съездить Ямакаси по морде и прилечь рядом с ним. Лучше все-таки уйти, не видеть, как победительная густая струя взлетит вверх и шлепнется ему прямо на живот, на некоторое время похоронив под собой татуировки.
Ровно через три минуты спрятавшаяся в глубине мастерской среди мрачных гипсовых и мраморных фигур Васька слышит голос Ямакаси:
– Все в порядке, детка!…
Ямакаси поступил по-свински, и это неожиданным образом освобождает Ваську от переживаний по поводу соски-недоумка, роющейся в чужих вещах. В конце концов, она имеет право на ответное свинство и потому с легкостью бросает календарик со схемой на липкий живот Ямакаси.
– Что это? – спрашивает он, приподняв календарь двумя пальцами.
– Нашла сегодня утром на полу. Наверное, вывалился из твоего рюкзака. Он тебе нужен?
– Нет, – он совсем не удивлен, да и Васька придумала отличную версию – и чего было бояться?
– Календарик на этот год. В нем можно отмечать памятные даты…
Пожалуй, Васька погорячилась, выпустив недостижимое метро из пальцев. Что, если Ямакаси придет в голову смять календарь, подчистить им следы восхищения порномультом или вообще порвать на части? Это было бы для Васьки самой настоящей трагедией.
– Памятные даты? Я не настолько сентиментален.
– Тогда я возьму его себе, если не возражаешь, – быстро, слишком быстро говорит Васька.
– Конечно, возьми. У меня где-то был еще один… Был еще один? Интересно, где он сейчас, этот «еще один»? По крайней мере, в рюкзаке у этого календарика не было братцев.
– Кстати, что за метро там изображено?
– А там изображено метро?
– Да. Схема линий метрополитена.
– Никогда не всматривался.
– Зачем же ты его купил?
– Я его не покупал. Это подарок.
Главное, чтобы Ямакаси помнил об этом, когда Васька поинтересуется происхождением календаря в следующий раз.
– Вещь слишком незначительная, чтобы быть подарком, ты не находишь?
– К чему ты клонишь? – Ямакаси наконец-то соизволил приподняться и застегнуть брюки.
– Пустячок. Безделица, – Васька никак не может успокоиться. – Не представляю человека, который отделался бы таким подарком.
– Да что ты пристала ко мне с этим календарем? Ей-богу, я не помню, как он мне достался.
– Я и не настаиваю, чтобы ты вспомнил.
– Слушай… Мне даже самому вдруг стало интересно… ну да, это не был подарок. Календарь лежал в пачке сигарет, точно.
– Какой пачке?
– Той, которую я подмел в кафе.
– Которую оставил какой-то тип и ты решил – не пропадать же добру?
Удивительно, но Васька помнит все, что когда-либо говорил Ямакаси, – до последней фразы, до последней буквы в предложении. Она могла бы стать биографом междометий и многоточий Ямакаси, она могла бы стать реставратором его обветшавших со временем историй, она могла бы организовывать этнографические экспедиции в дебри его высказываний.
– Да. Только это был не просто случайный тип. Мы с ним познакомились часа за три до того, как он ушел… Выпили пивка.
Дело обстоит именно так, как и предполагала Васька. Если сейчас Ямакаси предъявит ей Тобиаса Брюггеманна, скульптора, она нисколько не удивится.
– И кто же это был?
– Тобиас Брюггеманн. Вот оно!
– Тобиас Брюггеманн, – с нажимом повторяет Ямакаси. – Помнишь, я говорил тебе о нем?
– Скульптор?
– Да. Он представился скульптором. Достаточно известным.
– И ты ему поверил?
– Он показал мне свои работы.
– Прямо в кафе?
– Ну, работы не в буквальном смысле. Фотографии работ.
– И как?
– Что?
– Как тебе его работы? Произвели впечатление?
– Я не большой ценитель. Но скажу так: это оригинальные скульптуры, я таких больше не видел. Он ваяет мертвых. Твой дедуля никогда бы до этого не додумался.
– Почему это? Здесь тоже полно мертвецов. Лошади Рокоссовского уж точно нет в живых. А еще имеется макет памятника писателю Чехову, а он лет сто как нас покинул. Не говоря уже о Марксе и Энгельсе. Такого добра полмастерской наберется.
По большому счету, Ваське глубоко плевать на дедулю и его творческие достижения; имя Чехова вызывает у нее не больше эмоций, чем имена ураганов, терзающих юго-восточное побережье США; ей все равно, оставила ли после себя потомство лошадь Рокоссовского или так и подохла, ни разу не ожеребившись. Но есть вещи, которые раздражают Ваську не на шутку. Частые упоминания Тобиаса Брюггеманна, например. Совершенно нелогичные упоминания, выставляющие Ямакаси дурачком, вралем и застревающей личностью! Ваську раздражает, что Ямакаси путается в показаниях: сначала он говорил, что скульптор Брюггеманн много для него значит и даже обещал рассказать историю, подтверждающую этот тезис. Теперь же он признался, что знакомство с сомнительной знаменитостью произошло в кафе, за пивом и разглядыванием картинок. Непонятно, чего хочет сам Ямакаси – чтобы Васька признала существование Тобиаса Брюггеманна как известного скульптора? Или чтобы Васька признала его существование вообще?..
– Это совсем другое, кьярида. Когда я говорил о мертвых, я и имел в виду мертвых. Он изображает людей в момент их смерти. Или через какое-то время после нее.
– Я потрясена, – Васька принимается хохотать. – Это, конечно, новое слово в истории искусства.
– И что здесь смешного?
– Да нет, просто…
Ямакаси не дает Ваське договорить:
– На самом деле, история довольно забавная. В том кафе, где мы познакомились, его не очень-то любят. Можно сказать – ненавидят лютой ненавистью. Хотя он столуется там каждый день и задолжал ребятам кругленькую сумму.
– Зачем же они его обслуживают?
– Боятся. Про него ходят всякие слухи. Что он-де страшный жмот и обходится без услуг натурщиков. Просто сидит тихонько в том кафе с утра до вечера и делает всякие наброски с посетителей и персонала.
– И что же в этом ужасного?
– В этом – ничего. Сначала он делает наброски. Потом переносит их на материал, из которого получаются скульптуры… Я не слишком силен в технологии, что там может быть? Дерево, камень, глина?.. Словом, он лепит всех этих случайных людей и лепит их смерть. В натуралистических подробностях. Жертва автомобильной катастрофы, жертва авиационной катастрофы, жертва взрыва газового баллона. Жертва, погибшая от рук серийного убийцы. Жертва, повесившаяся на брючном ремне. Жертва заказного преступления: полголовы у нее отсутствует и все это воспроизведено очень достоверно… Здорово, да?
Ямакаси ждет от Васьки хоть какой-то реакции, но она молчит.
– Его скульптуры так и называются: «Жертва № i», «Жертва № 2», «Жертва № 3» и так далее.
– Сколько же их всего?
– Последней в альбоме была «Жертва № 16». Рассказ про скульптора и его жертвы не кажется Ваське таким уж привлекательным, в нем нет никакой изюминки, – как нет изюминки в большинстве унылых криминальных сводок. Рассуждения птицы Кетцаль на тему керамических, терракотовых – праздничных – убийств были намного ярче.
– И что случилось с жертвой № 16?
– Она утонула. Ты бы ее видела!
– Не горю желанием…
– Раздувшаяся туша, под остатками одежды – какие-то речные твари, шея обмотана водорослями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Здравствуйте, Ральф.
– Здравствуйте, Васка… – Ральф даже не смотрит в Васькину сторону. – Ваша божественная сестра готовит божественных каплунов, божественный окорок с инжиром и божественный земляничный крем.
– Обалдеть. У меня к вам просьба, Ральф.
– Слушаю.
– Здесь слишком мало света…
– Для чего?
– Для моей просьбы. Давайте выйдем туда, где можно что-то разглядеть.
Васька бесцеремонно тянет Ральфа за рукав – иначе, чем бесцеремонностью, его в такие божественные моменты не проймешь.
– Вот, взгляните, – она протягивает ему календарь, едва оказавшись в светлом нешироком коридоре, отделяющем ресторанный зал от кухни с предбанником.
– Что это?
– Надо полагать, схема метро какого-то немецкого города. И мне бы очень хотелось знать какого.
Некоторое время Ральф рассматривает календарь и даже шевелит губами от усердия.
– Ну? – не выдерживает Васька.
– Кто вам сказал про немецкий город? Он совсем не немецкий. Это испанский город.
– Что значит – испанский? – Васька начинает злиться.
– Названия всех станций указаны на испанском. Я думаю, это Барселона.
– Спасибо, вы мне очень помогли.
– Я всегда готов вам помочь, вы же знаете, liebe Васка. Жду не дождусь, когда мы станем родственниками. Уговорите свою божественную сестру.
Почти родственная непристойность в стиле Ральфа: приложить два пальца ко рту и развернуть их, имитируя воздушный поцелуй.
– Сделаю все, что в моих силах, – Васька мысленно посылает пришибленному немцу десять «факов» подряд.
– Что-нибудь еще?
– Год. Меня интересует год, который указан на календаре.
Ральф снова начинает шевелить губами и, спустя пару секунд, выносит вердикт:
– Текущий.
Последующие четыре часа проходят в страшных мучениях. Фирменный омерзительный эспрессо, который обычно готовит Васька, оказывается еще более омерзительным, чем когда-либо. И у каждого, кто имеет несчастье подойти к барной стойке, она пытается выведать, какому же, черт возьми, городу принадлежит схема метро на календаре. Через четыре часа она становится обладательницей целой коллекции городов:
Лондон
Мадрид
Кёльн
Сан-Паулу (где это вообще?)
Рим
Монреаль
Мехико
Токио
Варшава
Париж
Берлин
Сеул
Пхеньян (до этого коммунистического счастья Васька точно не добраться)
Вена
Прага
Будапешт
Добро бы каждый из городов был упомянут хотя бы дважды, но нет: все существует в единственном экземпляре. Исключение составляет лишь год на обратной стороне календаря – здесь ни у кого не возникло разночтений, он – текущий.
Истины Ваське не добиться, но, может, Ямакаси знает истину?
Едва дождавшись конца смены, Васька чуть ли не бегом отправляется домой и находит Ямакаси, лежащим на диване. Обычно к лежанию добавляется еще и беспрерывное щелканье телевизионным пультом. Ни на одном канале красавчик-азиат не задерживается дольше тридцати секунд, если, конечно, речь не идет о просмотре порномультфильмов по видео. И о широко разрекламированном Шаброле, не последнем, между прочим, режиссере. Ямакаси вылавливает его из общего стремительного потока программ в таких количествах, что Ваське скоро начнет казаться: весь мировой кинематограф состоит из одного Шаброля.
С другой стороны, Шаброль (смысл фильмов которого постоянно ускользает от Васьки) все-таки предпочтительнее, чем порномультяшки.
На Шаброля птица Кетцаль хотя бы не дрочит.
Зато на мультяшках делает это с завидным постоянством. Вне зависимости от того, находится рядом Васька или пет. Справедливости ради, при ней Ямакаси старается не циклиться на всех этих «Голубых девушках», «Невестах-эльфийках» и «Сливках первой ночи».
Но сейчас, кажется, Васька пришла не вовремя.
Ямакаси косит глазом на очередную пургу про щупальца (канонически олицетворяющие мужские гениталии) и запутавшихся в них крутобедрых красоток со стоячей грудью, булавочным ртом и широко распяленными глазами.
Ни трусов, ни плавок он не носит (очевидно, для того, чтобы легче было добираться до члена, если приспичит) и не приспускает штанов. Его лицо остается спокойным и безучастным даже тогда, когда он кончает, и в этом отношении мастурбация ничем не отличается от их с Васькой секса.
– Тебе помочь? – спрашивает Васька, пристально глядя на торчащий из белых полотняных брюк член Ямакаси и испытывая острую тоску по им обоим, уж не влюбилась ли она?
Определенно нет.
– Не стоит, кьярида, – в голосе Ямакаси нет ни тени смущения. – Я уже заканчиваю. Три минуты… Ты подождешь?
Любитель мультяшных sexy-герлз обладает уникальной способностью ставить в глупое положение даже такую отвязную девчонку, как Васька. Она же борется сразу с тремя искушениями: развернуться и уйти, съездить Ямакаси по морде и прилечь рядом с ним. Лучше все-таки уйти, не видеть, как победительная густая струя взлетит вверх и шлепнется ему прямо на живот, на некоторое время похоронив под собой татуировки.
Ровно через три минуты спрятавшаяся в глубине мастерской среди мрачных гипсовых и мраморных фигур Васька слышит голос Ямакаси:
– Все в порядке, детка!…
Ямакаси поступил по-свински, и это неожиданным образом освобождает Ваську от переживаний по поводу соски-недоумка, роющейся в чужих вещах. В конце концов, она имеет право на ответное свинство и потому с легкостью бросает календарик со схемой на липкий живот Ямакаси.
– Что это? – спрашивает он, приподняв календарь двумя пальцами.
– Нашла сегодня утром на полу. Наверное, вывалился из твоего рюкзака. Он тебе нужен?
– Нет, – он совсем не удивлен, да и Васька придумала отличную версию – и чего было бояться?
– Календарик на этот год. В нем можно отмечать памятные даты…
Пожалуй, Васька погорячилась, выпустив недостижимое метро из пальцев. Что, если Ямакаси придет в голову смять календарь, подчистить им следы восхищения порномультом или вообще порвать на части? Это было бы для Васьки самой настоящей трагедией.
– Памятные даты? Я не настолько сентиментален.
– Тогда я возьму его себе, если не возражаешь, – быстро, слишком быстро говорит Васька.
– Конечно, возьми. У меня где-то был еще один… Был еще один? Интересно, где он сейчас, этот «еще один»? По крайней мере, в рюкзаке у этого календарика не было братцев.
– Кстати, что за метро там изображено?
– А там изображено метро?
– Да. Схема линий метрополитена.
– Никогда не всматривался.
– Зачем же ты его купил?
– Я его не покупал. Это подарок.
Главное, чтобы Ямакаси помнил об этом, когда Васька поинтересуется происхождением календаря в следующий раз.
– Вещь слишком незначительная, чтобы быть подарком, ты не находишь?
– К чему ты клонишь? – Ямакаси наконец-то соизволил приподняться и застегнуть брюки.
– Пустячок. Безделица, – Васька никак не может успокоиться. – Не представляю человека, который отделался бы таким подарком.
– Да что ты пристала ко мне с этим календарем? Ей-богу, я не помню, как он мне достался.
– Я и не настаиваю, чтобы ты вспомнил.
– Слушай… Мне даже самому вдруг стало интересно… ну да, это не был подарок. Календарь лежал в пачке сигарет, точно.
– Какой пачке?
– Той, которую я подмел в кафе.
– Которую оставил какой-то тип и ты решил – не пропадать же добру?
Удивительно, но Васька помнит все, что когда-либо говорил Ямакаси, – до последней фразы, до последней буквы в предложении. Она могла бы стать биографом междометий и многоточий Ямакаси, она могла бы стать реставратором его обветшавших со временем историй, она могла бы организовывать этнографические экспедиции в дебри его высказываний.
– Да. Только это был не просто случайный тип. Мы с ним познакомились часа за три до того, как он ушел… Выпили пивка.
Дело обстоит именно так, как и предполагала Васька. Если сейчас Ямакаси предъявит ей Тобиаса Брюггеманна, скульптора, она нисколько не удивится.
– И кто же это был?
– Тобиас Брюггеманн. Вот оно!
– Тобиас Брюггеманн, – с нажимом повторяет Ямакаси. – Помнишь, я говорил тебе о нем?
– Скульптор?
– Да. Он представился скульптором. Достаточно известным.
– И ты ему поверил?
– Он показал мне свои работы.
– Прямо в кафе?
– Ну, работы не в буквальном смысле. Фотографии работ.
– И как?
– Что?
– Как тебе его работы? Произвели впечатление?
– Я не большой ценитель. Но скажу так: это оригинальные скульптуры, я таких больше не видел. Он ваяет мертвых. Твой дедуля никогда бы до этого не додумался.
– Почему это? Здесь тоже полно мертвецов. Лошади Рокоссовского уж точно нет в живых. А еще имеется макет памятника писателю Чехову, а он лет сто как нас покинул. Не говоря уже о Марксе и Энгельсе. Такого добра полмастерской наберется.
По большому счету, Ваське глубоко плевать на дедулю и его творческие достижения; имя Чехова вызывает у нее не больше эмоций, чем имена ураганов, терзающих юго-восточное побережье США; ей все равно, оставила ли после себя потомство лошадь Рокоссовского или так и подохла, ни разу не ожеребившись. Но есть вещи, которые раздражают Ваську не на шутку. Частые упоминания Тобиаса Брюггеманна, например. Совершенно нелогичные упоминания, выставляющие Ямакаси дурачком, вралем и застревающей личностью! Ваську раздражает, что Ямакаси путается в показаниях: сначала он говорил, что скульптор Брюггеманн много для него значит и даже обещал рассказать историю, подтверждающую этот тезис. Теперь же он признался, что знакомство с сомнительной знаменитостью произошло в кафе, за пивом и разглядыванием картинок. Непонятно, чего хочет сам Ямакаси – чтобы Васька признала существование Тобиаса Брюггеманна как известного скульптора? Или чтобы Васька признала его существование вообще?..
– Это совсем другое, кьярида. Когда я говорил о мертвых, я и имел в виду мертвых. Он изображает людей в момент их смерти. Или через какое-то время после нее.
– Я потрясена, – Васька принимается хохотать. – Это, конечно, новое слово в истории искусства.
– И что здесь смешного?
– Да нет, просто…
Ямакаси не дает Ваське договорить:
– На самом деле, история довольно забавная. В том кафе, где мы познакомились, его не очень-то любят. Можно сказать – ненавидят лютой ненавистью. Хотя он столуется там каждый день и задолжал ребятам кругленькую сумму.
– Зачем же они его обслуживают?
– Боятся. Про него ходят всякие слухи. Что он-де страшный жмот и обходится без услуг натурщиков. Просто сидит тихонько в том кафе с утра до вечера и делает всякие наброски с посетителей и персонала.
– И что же в этом ужасного?
– В этом – ничего. Сначала он делает наброски. Потом переносит их на материал, из которого получаются скульптуры… Я не слишком силен в технологии, что там может быть? Дерево, камень, глина?.. Словом, он лепит всех этих случайных людей и лепит их смерть. В натуралистических подробностях. Жертва автомобильной катастрофы, жертва авиационной катастрофы, жертва взрыва газового баллона. Жертва, погибшая от рук серийного убийцы. Жертва, повесившаяся на брючном ремне. Жертва заказного преступления: полголовы у нее отсутствует и все это воспроизведено очень достоверно… Здорово, да?
Ямакаси ждет от Васьки хоть какой-то реакции, но она молчит.
– Его скульптуры так и называются: «Жертва № i», «Жертва № 2», «Жертва № 3» и так далее.
– Сколько же их всего?
– Последней в альбоме была «Жертва № 16». Рассказ про скульптора и его жертвы не кажется Ваське таким уж привлекательным, в нем нет никакой изюминки, – как нет изюминки в большинстве унылых криминальных сводок. Рассуждения птицы Кетцаль на тему керамических, терракотовых – праздничных – убийств были намного ярче.
– И что случилось с жертвой № 16?
– Она утонула. Ты бы ее видела!
– Не горю желанием…
– Раздувшаяся туша, под остатками одежды – какие-то речные твари, шея обмотана водорослями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56