Пролезет?
– Послушай, мы даже не знаем, есть кто дома или нет. Мы не знаем, что это за дом… Вдруг нас примут за воров?
– Тебя это смущает?
Чудесная птица Кетцаль пользуется малейшей возможностью, чтобы продемонстрировать полное отсутствие понятий о том, что есть хорошо и что есть плохо. Границу между добром и злом, проходящую по душе Ямакаси, никто не охраняет: погранотряды распущены, контрольно-следовая полоса затоптана, колючая проволока на ней проржавела, истончилась и порвалась.
Ваську это нисколько не напрягает.
– Меня ничто не может смутить, ты же знаешь.
– Вопрос с хозяевами решается в течение двух секунд, – наставительно сказал Ямакаси и постучал костяшками пальцев в стекло.
В комнате внизу не наблюдалось никакого движения. Перед глазами Васьки проплывали отдельные ее детали: широкая низкая тахта, покрытая клетчатым пледом, такое же низкое кресло, пустой письменный стол справа, стеллаж с какой-то аппаратурой слева, огромный плакат над тахтой.
Что изображено на плакате – неясно.
– Видишь, никого нет дома.
– Не факт, – Васька все еще осторожничала. – Что, если хозяин принимает ванну? Хороши же мы будем, если он нас застукает.
– Хорош будет он, – парировал Ямакаси. – Мы хотя бы одеты. Идем?
– Я подожду тебя здесь…
Он уже не слушал Ваську, так ему хотелось оказаться внутри. Через мгновение он уже стоял в комнате, оглядываясь по сторонам.
– Ну что?
– Пока тихо. Пойду осмотрюсь.
Его не было около минуты, и всю эту минуту Васька ждала приглушенных криков, стука падающих предметов и тел, звона чего-то бьющегося – в случае, если Ямакаси застанет хозяина (хозяйку) пьющими чай на кухне, и хозяин (хозяйка) окажутся слабонервными. Наконец Ямакаси снова появился в комнате и махнул Ваське:
– Здесь никого нет. Влезай!
С крыши комната выглядела гораздо привлекательнее, – может быть, потому, что часть ее была скрыта от глаз. Теперь же, когда она раскрылась полностью, к тахте, низкому креслу, письменному столу справа и стеллажу слева добавилось не слишком много деталей интерьера: платяной шкаф в нише и шпалера на противоположной от тахты стене.
«Кое-что из аппаратуры» оказалось музыкальным центром с двумя колонками.
Телевизора в комнате не было.
Странное место, подумала Васька, ни одна вещь в комнате не в состоянии пролить свет на личность хозяина, непонятно даже, кто тут живет: мужчина или женщина; или женщина, расставшаяся с мужчиной; или мужчина, бросивший женщину.
Семейная пара? Вряд ли – все здесь говорит об одиночестве и о временности жилья – самый настоящий гостиничный номер, а не квартира.
Огромный плакат, висящий над тахтой, тоже не слишком порадовал Ваську: мужик на черном фоне, но не Киану Ривз, не Брэд Питт и не Джонни Депп – лысоватое, одутловатое, очкастое чмо с прилизанными жиденькими волосами на косой пробор, в пиджаке и водолазке по моде каменного века. Повесить у себя над кроватью такое счастье не решился бы и слепой.
– Небогатый антураж, – сказал Ямакаси. – Там еще есть кухня, туалет с ванной и маленький коридор. На кухне шаром покати, зато смотри, что я нашел!
Он вытащил из-за спины распечатанную бутылку с вином и два пластиковых стаканчика.
– «Совиньон Бланк», Новая Зеландия!
– С ума сойти. Хорошее вино?
– Понятия не имею. Прочитал название на этикетке. Разлив вино по стаканчикам, Ямакаси подхватил свой и принялся ходить по комнате, заглядывая во все ее немногочисленные уголки.
– Совершенно нечем поживиться, – сказал он. – Похоже, что здесь и не живет никто. А все, что можно было вынести, вынесли до нас.
– Только почему-то оставили музыкальный центр. Музыкальный центр на стеллаже – вещь, безусловно, дорогая: аэрокосмический дизайн корпуса, серебристая передняя панель, стильные маленькие колонки.
– Ты большая умница, кьярида, – Ямакаси приподнял свой стаканчик и поднес к губам. – За тебя.
Вино оказалось тягучим, вяжущим, со слегка заметным привкусом – то ли ягодным, то ли травяным. Ничего особенного, по большому счету. В том, чтобы пить чужое вино в чужой квартире, может, и есть кайф, но при условии, что это должны быть совсем другое вино и совсем другая квартира.
А эта квартира не нравилась Ваське – и гостиничной безликостью, и отсутствием какой-либо тайны; даже Ямакаси со всей своей экзотичностью не расшевелил ее. Напротив, это она как будто поглотила развеселую ярко окрашенную птицу, прибила к земле.
– Смотри-ка, что я нашел!.. – он стоял у распахнутых створок платяного шкафа и рассматривал его внутренности: одинокий костюм на перекладине, белая рубашка, светло-голубая рубашка, светло-бежевая рубашка. И дорожная сумка в углу. Мельком скользнув взглядом по одежде, Ямакаси присел на корточки перед сумкой и бесцеремонно дернул молнию на ней. Васька вздохнула: а она-то еще переживала из-за инспекций его чахлого рюкзака, идиотка!…
– И как? Есть что-нибудь интересное?
– Погоди…
Он запустил обе руки в сумку – глубже, еще глубже, а потом стал просто выбрасывать вещи на пол: футболка, еще одна, несессер, прозрачный пакет с носками, фляжка из белого металла, сувенирная матрешка с лицом Петра Первого, сувенирная тарелка с разведенными пролетами Дворцового моста, туристическая карта города, вельветовые шорты песочного цвета, несколько буклетов, узкий белый конверт.
– Как думаешь, кьярида, мне пошли бы такие шорты? – спросил Ямакаси.
– Безусловно. Хочешь примерить?
До сих пор Васька имела счастье видеть Ямакаси только в двух ипостасях: в полотняном casual и абсолютно голым. Возможно, смена декораций пойдет ему на пользу.
– Пока воздержусь… А костюм? Как думаешь, хорош бы я был в костюме?
– Просто неотразим.
– А сейчас я недостаточно неотразим?
– Никакая одежда не сделает тебя лучше, чем ты есть, – сказала Васька и, помолчав, добавила. – И хуже тоже.
Оставив идею с шортами и костюмом, Ямакаси вскрыл конверт:
– Санкт-Петербург – Дюссельдорф. Вылет через двенадцать дней. Кажется, мы нарвались на гостя нашего города.
– Давай оставим его в покое, а?
– Хочешь уйти? – он больше не выбрасывал вещи из сумки: может быть, потому, что они закончились. А может, подругой, пока еще неизвестной Ваське причине. Спина его напряглась, и, спустя мгновение, он обернулся, держа в руках совершенно одинаковые кожаные мешочки.
Да, их можно было назвать мешочками с затягивающимся на горле кожаными же шнурками. Или кисетами, чей размер несколько превышал обычный. Ямакаси по очереди подбросил каждый из них и подмигнул Ваське.
– Какой?
Она наугад ткнула в левый, и мешочек тут же выпорхнул из руки Ямакаси: чтобы поймать его, Ваське пришлось изогнуться в прыжке. Операция по поимке кожаного кисета обошлась без травм и без отбитых ладоней, хотя он оказался тяжелым. И тяжесть его была настолько приятной, что Васька в первую секунду даже сдуру подумала о золотых слитках.
– Открывай, – скомандовал Ямакаси. – Но… Это не совсем прилично…
– Разве ты не хочешь знать, что там внутри?
– Хочу, – честно призналась Васька. – Тогда открывай.
Когда она, слегка подрагивающими от волнения пальцами, потянула за шнурок, то загадала: золотой слиток, там должен быть золотой слиток; Или колбаска из ткани, туго набитая монетами. В этом призрачном и пока еще полностью не проявленном золотом свете и комната заиграла совсем по-другому. Как именно – этого Васька понять не успела. Края мешочка отогнулись, кожа легонько затрещала, и на свет божий выполз утюг.
Маленький складной утюг для путешествующих из Дюссельдорфа в Питер и обратно.
Утюг, никакое не золото!
У-тюг!
Васька была так уязвлена оскорбительным явлением какого-то сраного утюга, что едва не расплакалась. А подлец Ямакаси принялся хохотать.
– По-моему, ты нашла клад, кьярида! – По-моему, тоже.
Васька с трудом подавила в себе желание запустить утюгом в голову зарвавшейся птице, но удержалась: Ямакаси не виноват, она сама выбрала его левую руку.
Что же тогда в правой?
– Думаю, не утюг, – сказал Ямакаси. – Два утюга это слишком даже для человека, прилетевшего из Дюссельдорфа.
– А может, он прилетел совсем не из Дюссельдорфа.
– Тогда тем более слишком.
Ямакаси уселся на пол, сложил ноги по-турецки и поставил кисет перед собой. А потом подпер татуированной рукой татуированный подбородок.
– На что ставишь, кьярида?
– Ни на что… Я уже поставила. Ты видел сам…
– Да. Но кому-то из нас двоих должно повезти, ведь так?
– Не факт.
– А я думаю, это было бы справедливо.
Он медлил, и чем дольше медлил, тем глупее становилась ситуация. Он медлил и с каждой, минутой что-то неуловимо менялось в нем. Что сделал бы пересмешник Ямакаси, которого она знала? Уже давно бы обнюхал неожиданный рождественский подарок со всех сторон, уже давно распотрошил бы кожу нетерпеливыми руками; несмотря на свой взрослый вид, он все равно остается ребенком. Большим хулиганистым, знающим толк в жестокости ребенком. Трудно представить, куда завели бы их шалости, появись Ямакаси не сейчас, а тогда, в Васькином детстве. И что тогда было бы с Лехой и Бычком.
Ничего.
Они бы просто признали безоговорочное лидерство Ямакаси. Они бы приняли присягу на верность ему и, в подтверждение серьезности и значительности момента, сожрали бы полкило сырой земли и сожгли бы дохлую крысу.
– Ну что же ты? – подстегнула Васька Ямакаси. – Давай.
– Может, не стоит? – неожиданно спросил он.
– Почему?
– Мы можем оставить все как есть, положить вещи на место и уйти. Еще не поздно.
Искать логику в словах и поступках Ямакаси бесполезно.
– Мы не можем оставить все как есть. Потому что все уже не так, как есть. Вино…
– При чем здесь вино?
– Мы выпили хозяйское вино, – в подтверждение своих слов Васька постучала ногтем по пластиковому стаканчику.
– Ты права, – после недолгого раздумья согласился Ямакаси. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
Даже не подняв распухший кожаный кисет с пола, он потянул за шнурок: так же, как это сделала Васька пять минут назад. И вынул из него пистолет. От неожиданности Ямакаси присвистнул, а Васька судорожно втянула в себя воздух.
В пистолете не было никакой умиротворенности, никакой сентиментальности, он оттягивал руку Ямакаси и, судя по всему, готов был управлять ею.
– Он настоящий? – тихо спросила Васька. Неизвестно, на какую кнопку, на какой рычажок нажал Ямакаси, что именно он поддел пальцем, но из рукояти пистолета тотчас выскочил стальной прямоугольник обоймы. Золотой слиток, который до самого последнего момента плавал в Васькином воображении, имел такую же форму и такой объем.
– Похоже, что настоящий. Но если хочешь, мы можем проверить.
– Не хочу.
Не выпуская из руки пистолета, Ямакаси принялся выщелкивать патроны из обоймы другой рукой. Они падали на почти стерильный светлый паркет с глухим стуком – как падают на землю желуди, недозревшие плоды или капли дождя.
Одна, другая, третья, четвертая, пятая…
Настоящий ливень, когда же он закончится, так немудрено и до нитки вымокнуть, вот черт!..
Шайзе.
– Пятнадцать, – сообщил Ямакаси. – Должно хватить…
– На что?
– На что-нибудь… На всё.
Расставив все пятнадцать патронов в линию и полюбовавшись полученной картиной несколько секунд, Ямакаси смешал их, как смешивают костяшки домина. И снова принялся запихивать патроны в обойму.
– А ведь это еще не конец, кьярида…
Что он имеет в виду?
Глушитель, вот что.
Глушитель, вынутый следом за пистолетом и поначалу показавшийся Ваське обыкновенной стальной трубкой, лейтой-недомерком. Она столько раз видела такие штуки в кино – и вот, пожалуйста, не признала.
Ямакаси больше не обращал на Ваську никакого внимания. Он вставил обойму обратно в рукоять и принялся накручивать глушитель: вз-ззы, вз-ззы, взззз-зззы, от этого звука мурашки бегут по коже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Послушай, мы даже не знаем, есть кто дома или нет. Мы не знаем, что это за дом… Вдруг нас примут за воров?
– Тебя это смущает?
Чудесная птица Кетцаль пользуется малейшей возможностью, чтобы продемонстрировать полное отсутствие понятий о том, что есть хорошо и что есть плохо. Границу между добром и злом, проходящую по душе Ямакаси, никто не охраняет: погранотряды распущены, контрольно-следовая полоса затоптана, колючая проволока на ней проржавела, истончилась и порвалась.
Ваську это нисколько не напрягает.
– Меня ничто не может смутить, ты же знаешь.
– Вопрос с хозяевами решается в течение двух секунд, – наставительно сказал Ямакаси и постучал костяшками пальцев в стекло.
В комнате внизу не наблюдалось никакого движения. Перед глазами Васьки проплывали отдельные ее детали: широкая низкая тахта, покрытая клетчатым пледом, такое же низкое кресло, пустой письменный стол справа, стеллаж с какой-то аппаратурой слева, огромный плакат над тахтой.
Что изображено на плакате – неясно.
– Видишь, никого нет дома.
– Не факт, – Васька все еще осторожничала. – Что, если хозяин принимает ванну? Хороши же мы будем, если он нас застукает.
– Хорош будет он, – парировал Ямакаси. – Мы хотя бы одеты. Идем?
– Я подожду тебя здесь…
Он уже не слушал Ваську, так ему хотелось оказаться внутри. Через мгновение он уже стоял в комнате, оглядываясь по сторонам.
– Ну что?
– Пока тихо. Пойду осмотрюсь.
Его не было около минуты, и всю эту минуту Васька ждала приглушенных криков, стука падающих предметов и тел, звона чего-то бьющегося – в случае, если Ямакаси застанет хозяина (хозяйку) пьющими чай на кухне, и хозяин (хозяйка) окажутся слабонервными. Наконец Ямакаси снова появился в комнате и махнул Ваське:
– Здесь никого нет. Влезай!
С крыши комната выглядела гораздо привлекательнее, – может быть, потому, что часть ее была скрыта от глаз. Теперь же, когда она раскрылась полностью, к тахте, низкому креслу, письменному столу справа и стеллажу слева добавилось не слишком много деталей интерьера: платяной шкаф в нише и шпалера на противоположной от тахты стене.
«Кое-что из аппаратуры» оказалось музыкальным центром с двумя колонками.
Телевизора в комнате не было.
Странное место, подумала Васька, ни одна вещь в комнате не в состоянии пролить свет на личность хозяина, непонятно даже, кто тут живет: мужчина или женщина; или женщина, расставшаяся с мужчиной; или мужчина, бросивший женщину.
Семейная пара? Вряд ли – все здесь говорит об одиночестве и о временности жилья – самый настоящий гостиничный номер, а не квартира.
Огромный плакат, висящий над тахтой, тоже не слишком порадовал Ваську: мужик на черном фоне, но не Киану Ривз, не Брэд Питт и не Джонни Депп – лысоватое, одутловатое, очкастое чмо с прилизанными жиденькими волосами на косой пробор, в пиджаке и водолазке по моде каменного века. Повесить у себя над кроватью такое счастье не решился бы и слепой.
– Небогатый антураж, – сказал Ямакаси. – Там еще есть кухня, туалет с ванной и маленький коридор. На кухне шаром покати, зато смотри, что я нашел!
Он вытащил из-за спины распечатанную бутылку с вином и два пластиковых стаканчика.
– «Совиньон Бланк», Новая Зеландия!
– С ума сойти. Хорошее вино?
– Понятия не имею. Прочитал название на этикетке. Разлив вино по стаканчикам, Ямакаси подхватил свой и принялся ходить по комнате, заглядывая во все ее немногочисленные уголки.
– Совершенно нечем поживиться, – сказал он. – Похоже, что здесь и не живет никто. А все, что можно было вынести, вынесли до нас.
– Только почему-то оставили музыкальный центр. Музыкальный центр на стеллаже – вещь, безусловно, дорогая: аэрокосмический дизайн корпуса, серебристая передняя панель, стильные маленькие колонки.
– Ты большая умница, кьярида, – Ямакаси приподнял свой стаканчик и поднес к губам. – За тебя.
Вино оказалось тягучим, вяжущим, со слегка заметным привкусом – то ли ягодным, то ли травяным. Ничего особенного, по большому счету. В том, чтобы пить чужое вино в чужой квартире, может, и есть кайф, но при условии, что это должны быть совсем другое вино и совсем другая квартира.
А эта квартира не нравилась Ваське – и гостиничной безликостью, и отсутствием какой-либо тайны; даже Ямакаси со всей своей экзотичностью не расшевелил ее. Напротив, это она как будто поглотила развеселую ярко окрашенную птицу, прибила к земле.
– Смотри-ка, что я нашел!.. – он стоял у распахнутых створок платяного шкафа и рассматривал его внутренности: одинокий костюм на перекладине, белая рубашка, светло-голубая рубашка, светло-бежевая рубашка. И дорожная сумка в углу. Мельком скользнув взглядом по одежде, Ямакаси присел на корточки перед сумкой и бесцеремонно дернул молнию на ней. Васька вздохнула: а она-то еще переживала из-за инспекций его чахлого рюкзака, идиотка!…
– И как? Есть что-нибудь интересное?
– Погоди…
Он запустил обе руки в сумку – глубже, еще глубже, а потом стал просто выбрасывать вещи на пол: футболка, еще одна, несессер, прозрачный пакет с носками, фляжка из белого металла, сувенирная матрешка с лицом Петра Первого, сувенирная тарелка с разведенными пролетами Дворцового моста, туристическая карта города, вельветовые шорты песочного цвета, несколько буклетов, узкий белый конверт.
– Как думаешь, кьярида, мне пошли бы такие шорты? – спросил Ямакаси.
– Безусловно. Хочешь примерить?
До сих пор Васька имела счастье видеть Ямакаси только в двух ипостасях: в полотняном casual и абсолютно голым. Возможно, смена декораций пойдет ему на пользу.
– Пока воздержусь… А костюм? Как думаешь, хорош бы я был в костюме?
– Просто неотразим.
– А сейчас я недостаточно неотразим?
– Никакая одежда не сделает тебя лучше, чем ты есть, – сказала Васька и, помолчав, добавила. – И хуже тоже.
Оставив идею с шортами и костюмом, Ямакаси вскрыл конверт:
– Санкт-Петербург – Дюссельдорф. Вылет через двенадцать дней. Кажется, мы нарвались на гостя нашего города.
– Давай оставим его в покое, а?
– Хочешь уйти? – он больше не выбрасывал вещи из сумки: может быть, потому, что они закончились. А может, подругой, пока еще неизвестной Ваське причине. Спина его напряглась, и, спустя мгновение, он обернулся, держа в руках совершенно одинаковые кожаные мешочки.
Да, их можно было назвать мешочками с затягивающимся на горле кожаными же шнурками. Или кисетами, чей размер несколько превышал обычный. Ямакаси по очереди подбросил каждый из них и подмигнул Ваське.
– Какой?
Она наугад ткнула в левый, и мешочек тут же выпорхнул из руки Ямакаси: чтобы поймать его, Ваське пришлось изогнуться в прыжке. Операция по поимке кожаного кисета обошлась без травм и без отбитых ладоней, хотя он оказался тяжелым. И тяжесть его была настолько приятной, что Васька в первую секунду даже сдуру подумала о золотых слитках.
– Открывай, – скомандовал Ямакаси. – Но… Это не совсем прилично…
– Разве ты не хочешь знать, что там внутри?
– Хочу, – честно призналась Васька. – Тогда открывай.
Когда она, слегка подрагивающими от волнения пальцами, потянула за шнурок, то загадала: золотой слиток, там должен быть золотой слиток; Или колбаска из ткани, туго набитая монетами. В этом призрачном и пока еще полностью не проявленном золотом свете и комната заиграла совсем по-другому. Как именно – этого Васька понять не успела. Края мешочка отогнулись, кожа легонько затрещала, и на свет божий выполз утюг.
Маленький складной утюг для путешествующих из Дюссельдорфа в Питер и обратно.
Утюг, никакое не золото!
У-тюг!
Васька была так уязвлена оскорбительным явлением какого-то сраного утюга, что едва не расплакалась. А подлец Ямакаси принялся хохотать.
– По-моему, ты нашла клад, кьярида! – По-моему, тоже.
Васька с трудом подавила в себе желание запустить утюгом в голову зарвавшейся птице, но удержалась: Ямакаси не виноват, она сама выбрала его левую руку.
Что же тогда в правой?
– Думаю, не утюг, – сказал Ямакаси. – Два утюга это слишком даже для человека, прилетевшего из Дюссельдорфа.
– А может, он прилетел совсем не из Дюссельдорфа.
– Тогда тем более слишком.
Ямакаси уселся на пол, сложил ноги по-турецки и поставил кисет перед собой. А потом подпер татуированной рукой татуированный подбородок.
– На что ставишь, кьярида?
– Ни на что… Я уже поставила. Ты видел сам…
– Да. Но кому-то из нас двоих должно повезти, ведь так?
– Не факт.
– А я думаю, это было бы справедливо.
Он медлил, и чем дольше медлил, тем глупее становилась ситуация. Он медлил и с каждой, минутой что-то неуловимо менялось в нем. Что сделал бы пересмешник Ямакаси, которого она знала? Уже давно бы обнюхал неожиданный рождественский подарок со всех сторон, уже давно распотрошил бы кожу нетерпеливыми руками; несмотря на свой взрослый вид, он все равно остается ребенком. Большим хулиганистым, знающим толк в жестокости ребенком. Трудно представить, куда завели бы их шалости, появись Ямакаси не сейчас, а тогда, в Васькином детстве. И что тогда было бы с Лехой и Бычком.
Ничего.
Они бы просто признали безоговорочное лидерство Ямакаси. Они бы приняли присягу на верность ему и, в подтверждение серьезности и значительности момента, сожрали бы полкило сырой земли и сожгли бы дохлую крысу.
– Ну что же ты? – подстегнула Васька Ямакаси. – Давай.
– Может, не стоит? – неожиданно спросил он.
– Почему?
– Мы можем оставить все как есть, положить вещи на место и уйти. Еще не поздно.
Искать логику в словах и поступках Ямакаси бесполезно.
– Мы не можем оставить все как есть. Потому что все уже не так, как есть. Вино…
– При чем здесь вино?
– Мы выпили хозяйское вино, – в подтверждение своих слов Васька постучала ногтем по пластиковому стаканчику.
– Ты права, – после недолгого раздумья согласился Ямакаси. – Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
Даже не подняв распухший кожаный кисет с пола, он потянул за шнурок: так же, как это сделала Васька пять минут назад. И вынул из него пистолет. От неожиданности Ямакаси присвистнул, а Васька судорожно втянула в себя воздух.
В пистолете не было никакой умиротворенности, никакой сентиментальности, он оттягивал руку Ямакаси и, судя по всему, готов был управлять ею.
– Он настоящий? – тихо спросила Васька. Неизвестно, на какую кнопку, на какой рычажок нажал Ямакаси, что именно он поддел пальцем, но из рукояти пистолета тотчас выскочил стальной прямоугольник обоймы. Золотой слиток, который до самого последнего момента плавал в Васькином воображении, имел такую же форму и такой объем.
– Похоже, что настоящий. Но если хочешь, мы можем проверить.
– Не хочу.
Не выпуская из руки пистолета, Ямакаси принялся выщелкивать патроны из обоймы другой рукой. Они падали на почти стерильный светлый паркет с глухим стуком – как падают на землю желуди, недозревшие плоды или капли дождя.
Одна, другая, третья, четвертая, пятая…
Настоящий ливень, когда же он закончится, так немудрено и до нитки вымокнуть, вот черт!..
Шайзе.
– Пятнадцать, – сообщил Ямакаси. – Должно хватить…
– На что?
– На что-нибудь… На всё.
Расставив все пятнадцать патронов в линию и полюбовавшись полученной картиной несколько секунд, Ямакаси смешал их, как смешивают костяшки домина. И снова принялся запихивать патроны в обойму.
– А ведь это еще не конец, кьярида…
Что он имеет в виду?
Глушитель, вот что.
Глушитель, вынутый следом за пистолетом и поначалу показавшийся Ваське обыкновенной стальной трубкой, лейтой-недомерком. Она столько раз видела такие штуки в кино – и вот, пожалуйста, не признала.
Ямакаси больше не обращал на Ваську никакого внимания. Он вставил обойму обратно в рукоять и принялся накручивать глушитель: вз-ззы, вз-ззы, взззз-зззы, от этого звука мурашки бегут по коже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56