Американец ничего не ответил. Выйдя наружу, Вернон зашагал к машине. В ту минуту, когда он уже заводил мотор, в стекло постучали – это была Эдисон с большой хозяйственной сумкой в руке. Лаверн открыл дверцу, и девушка залезла в салон автомобиля.
– Куда едем, мадам?
Эдисон застонала и прижалась лицом к его руке.
– Эй, эй, – ласково произнес Вернон, – что случилось?
– Нам нужно немедленно уехать отсюда. – Ее глаза были красными от слез. – Нам необходимо сейчас же уехать.
Казалось, будто девушка смертельно пьяна от отчаяния и страха. Или просто пьяна. Положив ее сумку на заднее сиденье и проверив, застегнут ли ремень безопасности, Лаверн задом, вслепую, выехал из дворика и, резко развернув машину, устремился вперед. Пронзая туман светом фар, мощный автомобиль стремительно полетел дальше.
– Какая я дура, – всхлипнула Эдисон. – Я ведь знаю Хьюго уже много-много лет. Кому, как не мне, знать, что он за человек. Я ведь все видела и все-таки предпочитала многого не замечать. А теперь он хочет убить нас. О Боже, я ведь знаю, кто он...
– Кто? Принс? Перестань! – усмехнулся Лаверн. – Он самый обыкновенный болтун. – С этими словами Вернон открыл «бардачок» и вынул оттуда серебристую фляжку. – Вот, глотни-ка.
Девушка открутила крышечку и сделала несколько глотков. Лаверн остановил ее руку.
– Хватит! А то станет дурно.
– Дурно? – Эдисон удивленно посмотрела не него.
– Так говорят у нас на севере. Это значит «вредно». Дурно.
– Отвези меня в какое-нибудь святое место. Найди для меня церковь.
– Хорошо. А пока успокойся. Я не дам тебя в обиду.
Глава 10
Туман сгустился, и видимость упала до нескольких метров. В целях безопасности Лаверн вел машину на черепашьей скорости. Дорога до Йорка заняла целых три часа, причем Эдисон прониклась убеждением, что в дурной погоде виноват Принс и что они с Лаверном обязательно попадут в серьезную аварию. До города добрались ближе к полуночи.
Лаверн вопреки всем правилам оставил машину на улице и, взяв Эдисон под руку, зашагал сквозь ночную темень к Минстеру. Собор выглядел сплошной черной громадиной. Суперинтендант слегка сник, ощутив, как напряжены нервы его спутницы. Окажись церковь закрыта, кто знает, сколько ему придется с ней возиться.
Но когда они огибали здание, оказалось, что западное крыло освещено. Сквозь стеклянную дверь было видно, что внутри, оживленно беседуя, сидят люди.
В следующее мгновение из тумана возникла высокая сутулая фигура. Лаверн весь напрягся, ожидая какой-нибудь пакости. Незнакомец оказался круглолицым мужчиной в рваном, заношенном плаще.
– Извини, приятель, ты случайно не знаешь, где здесь какая-нибудь ночлежка или приют, чтобы приткнуться на ночь?
На вид мужчине было около пятидесяти, а акцент выдавал в нем уроженца южных графств.
– Не знаю, – отмахнулся Лаверн.
– Я было попробовал там... – продолжал незнакомец, указывая куда-то через плечо Лаверна. – Но у них все забито до отказа. А я только что приехал из Лондона и еще не ел ни крошки. Даже живот от голода сводит. Послушай, приятель, может, ты меня где-нибудь накормишь?
Лаверн порылся в кармане, вытащил около трех фунтов мелочью и высыпал деньги в руку незнакомца.
– Так ты не знаешь, где тут можно перекантоваться до утра? – гнул свое незнакомец. – Я замерз. Может, пустишь меня к себе, приятель?
– Нет, – ответил отказом Лаверн. – Это вряд ли.
Незнакомец заковылял в ночь. Эдисон проводила его испуганным взглядом. Лаверн пожал ей плечо и увлек за собой в сторону Минстера.
В главном нефе оказалось около двух десятков человек – они смеялись, разговаривали и потягивали вино. Лаверн, который терпеть не мог никаких церемоний, в особенности религиозных, был приятно поражен царившей здесь раскованностью.
Под сенью высокой красивой елки, от которой в суровых средневековых стенах веяло чем-то языческим, двое служек обносили верующих пирогами и вином. Единственным источником тепла служили два допотопных парафиновых обогревателя, наполнявших воздух приторными ностальгическими ароматами. Лаверну тотчас защемило сердце: вспомнилось, как отец – царствие ему небесное – когда-то сам мастерил деревянные игрушки своим сыновьям.
Повсюду мерцали свечи. Вернон всегда думал, что полуночные бдения – это кучка голодных и холодных фанатиков со свечами в руках, но то, что он увидел сегодня, заставило суперинтенданта изменить свое мнение. Это был настоящий пир, праздник света; и лица собравшихся, казалось, тоже источали сияние.
Лаверн с Эдисон направились к столу с угощениями, и люди расступались и улыбались им. Лаверн слегка цинично решил, что оказался среди веселых, либерально настроенных христиан. Как на частное лицо эти правильные, добропорядочные христиане наводили на него тоску. Но как полицейский он им симпатизировал. Ведь единственное преступление, на какое они способны, это заводить на полную мощность слащавые пластинки столь любимого ими Клиффа Ричарда.
Бородач в пурпурном одеянии и с огромным серебряным крестом на груди разливал по стаканам глинтвейн. Лаверн догадался, что он – организатор и главный распорядитель, а немолодая женщина рядом с ним – его супруга.
– Рады вас видеть, рады вас видеть, – улыбнулся бородач, по всей видимости, вполне искренне. – Вы к нам? Милости просим.
– Да-да, если вы не против, – отозвалась Эдисон.
Лаверн надеялся, что это она лишь из вежливости.
– Ничуть. Наоборот, всегда рады. Горячее вино – пятьдесят пенсов, пирожок – двадцать. Собранные средства пойдут в помощь голодающим.
– Два стакана вина и четыре пирожка, – сказал Лаверн. Даже если Эдисон откажется от пирогов, он с удовольствием съест ее долю.
– Меня зовут Боб. А это моя возлюбленная женушка.
Рано увядшая особа изобразила некое подобие улыбки. По всей видимости, она увяла слишком рано из-за чрезмерного прекраснодушия супруга.
– Я Эдисон, – протянула Эдисон. – А это мой папа, – добавила она, чего Лаверн никак не ожидал.
– Привет, Эдисон, привет, папа! – С этими словами Боб протянул им белые пластиковые стаканчики с глинтвейном, от которого исходил аромат специй. – Кстати, не выбрасывайте стаканы, а то они у нас кончаются.
Музыканты, одетые в средневековые костюмы, заиграли старинную музыку; похоже, музыка была настоящей, а не фонограммой. Перед оркестром вышла приятная полная блондинка – к таким Лаверн питал слабость – и запела чистейшим сопрано:
Не лейте слезы печали, фонтаны,
Да не иссякнут звонкие струи!..
Эдисон подошла поближе к оркестру, оставив «папочку» на растерзание Бобу.
– Вам, наверное, интересно, что здесь происходит, – обратился тот к Лаверну, которому, откровенно говоря, было все равно. – Видите ли, когда три года назад я понял, что война – величайшее в мире зло, что она источник всех и всяческих страданий, то организовал движение «Англиканцы Йорка за мир». Только, пожалуйста, без шуток, я уже их наслушался. Например, известно ли вам, что основная причина голода – это войны? И мы сегодня собрались здесь не только для того, чтобы повеселиться. Каждый час мы устраиваем паузу для молитвы и созерцания. Мы молим Бога изменить мир к лучшему. Видите ли, Христос пребывает не только в христианах. Он повсюду; он там, где людей объединяет радость молитвы и, самое главное, любовь. Так что спасибо, что вы пришли. И кто знает, может, после сегодняшней ночи вы вступите в наше братство. В любом случае благослови вас Господь! Мы еще поболтаем с вами попозже.
– С удовольствием, – отозвался Лаверн.
К счастью, Боб выпустил его из своих любвеобильных объятий и теперь обслуживал другого клиента.
Лаверн подошел к эстраде и встал рядом с Эдисон. Она улыбнулась ему и взяла за руку.
Блондинка продолжала петь:
Покой вам, о печальные очи!
Не лейте боле горькие слезы!
Тихо, нежно, под сенью ночи
Ее объемлют сладкие грезы...
Песня закончилась под вежливые аплодисменты, музыканты заиграли что-то более веселое. Эдисон и Лаверн, прислонившись к колонне, продолжили беседу.
– Ну как, тебе лучше?
– Да, папуля, – хихикнула она, – извини. Сама не знаю, кто меня за язык дернул.
Лаверн шутливо приставил ей к подбородку кулак.
– Да нет, знаю, – продолжала Эдисон, – это все из-за того бродяги на улице. Из-за того, как ты с ним разговаривал. Ты делаешь вид, будто тебе ни до чего нет дела, но ведь это не так. Представить не могу, чтобы ты причинил кому-то боль.
– Не стал бы утверждать, – буркнул Лаверн, вспомнив, как в свое время ему хотелось изувечить Болтонского Душителя. Лишь с трудом он подавил тогда в себе ярость. Пусть ему еще спасибо за это скажут.
– Это был кто-то из людей Принса, – произнесла Эдисон.
– Кто? Тот бомж? Почему мне ничего не сказала? А я еще дал ему три фунта!
– Нет, ты не понял. Это действительно был бездомный бродяга, и ему требовалась помощь, Принс заставляет таких людей плясать под свою дудку.
– И тебя в том числе?
– Ну, я-то могу сама о себе позаботиться. А этот тип на улице наверняка и ручку с пером в жизни в руках не держал.
Лаверн отхлебнул вина.
– В стране полно бездомных. Не знаю, кто в этом виноват. Но раньше такого не было.
– Они лишены всего на свете, – продолжала Эдисон, – а будет еще хуже. Ни больниц, ни пособий, ни работы. Вновь грядут Темные Века, и Хьюго мечтает стать их властелином.
– Тоже мне властелин!.. Прохвост.
– Ну не скажи. Он настоящий черный кахуна.
– Черный кто? Кахуна?
– Именно. Но истинные кахуна не такие, как Хьюго. Испокон веков это были жрецы и целители. Святые люди.
Эдисон порылась в просторных карманах и извлекла откуда-то из-за подкладки порядком потрепанную книженцию в мягкой обложке.
– Как эта женщина, которая подписала мне ее на память.
Эдисон протянула книгу Лаверну. Тот взглянул на обложку. На ней красовалась пальма, а поверх крупными буквами заголовок – «Моя жизнь кахуны». Ниже значилось имя автора – Бабуля Мэй.
– Видишь, подпись самой Мэй, – с гордостью произнесла Эдисон, – она просто чудо. Исцеление жизни берет свое начало в древней гавайской религии хуна. Если хочешь избавить себя от всякой второстепенной дребедени и сразу докопаться до истины – прочти эту книгу!
– А если мне не хочется ее читать?
Эдисон явно обиделась. Лаверн осознал, что она только что предложила ему самое бесценное свое сокровище, а он так бесцеремонно отказался.
– Нет-нет, – поспешил он загладить вину, – мне, конечно, хочется ее прочитать. Спасибо.
С этими словами Лаверн сунул книженцию себе в карман.
– А Хьюго, как я уже сказала, – черный кахуна, потому что пользуется магией хуна во вред другим. Он просто наводит порчу, как злой чародей. Но даже черный кахуна бессилен против человека с чистой совестью.
– Ну, это не про меня, – усмехнулся в ответ Лаверн.
Эдисон опустила стакан и серьезно посмотрела на него.
– Как мне кажется, ты ошибаешься. Уверена, он уже пытался наслать на тебя смерть. Но не сумел. Вижу, ты улыбаешься. У тебя все шуточки на уме. Но я-то знаю, что такими вещами не шутят. Сама видела, на что он способен.
В ответ Лаверн лишь откусил огромный кусок пирога и задумчиво склонил голову.
– Прошлой ночью я разговаривала о тебе с Хьюго. Я сказала ему, что, по-моему, для своего возраста ты еще даже очень симпатичный.
Лаверн расхохотался такому откровенному комплименту, брызнув от смеха на рукав куртки вином и крошками пирога.
– Нет же, – не поняв его веселья, подтвердила Эдисон, – это действительно так. Для своего возраста ты еще очень даже ничего. По словам Хьюго, нам с тобой предначертано быть вместе и я должна прислушиваться к тому, что говорит мой внутренний голос, мое низшее "Я".
Лаверн презрительно хмыкнул.
– Низшее "Я" обитает вот здесь, – продолжала Эдисон, не обращая внимания на его ухмылку, и похлопала себя по солнечному сплетению. – Это вместилище наших эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40