Выходи! – громко произнесла она, и ей самой стало смешно. Ее голос почему-то взлетел вверх на целую октаву.
Она постояла, прислушиваясь, но вскоре поняла, что, кроме нее, в кухне никого нет. И все-таки ей ничего не причудилось. Будь это галлюцинацией, что ж, Лаверн мог бы прошествовать через прихожую. Но как тогда объяснить приоткрытые двери и свет в гостиной?
Линн взялась за дверь, ведущую в сад, и с ужасом обнаружила, что та не заперта. Йен, пьяный или трезвый, еще ни разу не забыл проверить засов. Линн открыла дверь, и Люси бросилась в темноту сада. Побегав там с полминуты, собака вернулась, словно пытаясь разгадать странное поведение хозяйки. Дрожа от страха, Линн осторожно шагнула в сад. Ни души.
– Хватит в прятки играть, Вернон, – произнесла она, глядя в темноту.
В ответ тишина. Лишь где-то вдали прогрохотал товарняк.
Взяв Люси за ошейник, Линн обошла дом, прошла по порожке к воротам, посмотрела налево, затем направо. Вдоль улицы из-за живой изгороди мерцали огни соседних домов. У тротуаров стояли оставленные владельцами на ночь машины. Вернона Лаверна нигде не было видно.
Глава 3
Дженифер Лаверн, дочь Вернона, пыталась аккуратно поставить в старенькую треснувшую вазу букет ярко-красных роз. Утро Рождества, пять минут одиннадцатого. Дженифер склонилась над могилой своего безвременно ушедшего из жизни брата. Отец стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы дубленки и дрожа от холода.
Малыш был похоронен под сенью церкви Всех Святых в Хантингтоне, и каждый год в день Рождества Лаверн с дочерью приезжали на его могилу – главным образом для того, чтобы порадовать Донну.
На белой, простой могильной плите была выбита незамысловатая надпись:
Том Лаверн
8 окт. 1970 г. – 5 янв. 1974 г.
Всегда будем любить тебя
– А это еще что за лиана? – буркнул Лаверн, указывая носком ботинка на побеги какого-то растения, вскарабкавшиеся на надгробие.
– А по мне, вполне симпатичная, – откликнулась Дженифер, – в этом есть что-то от прерафаэлитов.
– Да, конечно. Но ты же помнишь, что я их не терплю. Те еще художники!
Дженифер когда-то училась в художественной школе, и Лаверн проявлял живой интерес к ее занятиям живописью. Он с интересом перелистывал альбомы по искусству, которые дочь приносила домой, и получал огромное удовольствие, решая для себя, что является шедевром, а что – безвкусицей.
– Прерафаэлиты, – часто повторял он, – теперь это считается искусством. На самом деле все это полная чушь.
Дженифер окончила художественную школу с отличием, но, к непреходящей досаде отца, так и не воспользовалась полученным образованием и, по его выражению, «зарыла талант в землю». Два последующих года после окончания школы она еще пыталась урывками рисовать и время от времени заводила разговор о том, что было бы неплохо получить звание магистра гуманитарных наук.
Затем, год назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, Дженифер познакомилась с актером по имени Майкл Беренсфорд, и все ее творческие амбиции были задвинуты в самый дальний угол. Они с Майклом поспешно поженились, и в октябре на свет появилась Гарриет, первая внучка Вернона Лаверна. Особенно раздражало Лаверна то, что, несмотря на ее несомненный талант, каждая картина давалась Дженифер мучительно тяжело. Теперь же замужество и материнство стали для дочери удобным предлогом надолго оставить занятия живописью.
Конечно, новая роль жены и матери налагает великую ответственность. И все равно Вернон был расстроен.
Когда Дженифер заявила о желании посвятить себя искусству, отец прочитал ей целую лекцию о том, на какую шаткую стезю она ступает. Однако, разглядев неподдельное счастье Дженифер и постепенно расцветающий талант, он даже начал гордиться тем, что у него дочь-художница, не похожая на чужих детей. И вот теперь, когда она изменила своему призванию ради мокрых пеленок и обязанностей домохозяйки, Вернону стало казаться, что Дженифер едва ли не предала его.
И все же он наверняка смог бы это пережить, если бы не зять. Дело в том, что Майкл, или Майкл Беренсфорд, как любил называть его Лаверн, оказался полной противоположностью его представлениям о спутнике жизни для дочери. Во-первых, раздражало, что зять взял себе чужое имя. На самом деле его звали Майкл Кейн. Но, поскольку в британском актерском профсоюзе «Эквити» уже состоял актер с таким именем, Майклу пришлось перекреститься в Беренсфорда. По мнению Лаверна, подобный шаг характеризовал человека не с самой лучшей стороны.
Вместе с дочерью они вернулись к машине, где их ожидал Майкл Беренсфорд. Вернон пытался не думать о нем – Рождество получилось и без того не слишком приятное.
Однако та неописуемо самодовольная улыбка, которой встретил их Майкл, когда они с Дженифер уселись в машину, сразу же напомнила Лаверну, почему он так зол на зятя.
Майкл совсем недавно сделал на своих белокурых волосах завивку. Устав от набивших оскомину однообразных типажей – представителей высшего общества в духе «Возращения в Брайдсхед», – он попробовался на роль в новой многосерийной теледраме о жизни футболистов. Для этого Майкл попросил парикмахера сделать ему типичную прическу футболиста. Кстати, не зря – тем самым он сумел произвести впечатление на менеджера по кастингу. Тот был родом из южной части Англии и никогда еще в своей изнеженной жизни не встречал северянина. Речь Майкла представляла собой грубую карикатуру на йоркширский говор. В отличие от него Лаверн говорил с типично йоркширским акцентом, однако ни разу не удостоился предложения сыграть северянина – вопиющая несправедливость.
По причине своих успехов Майкл Беренсфорд пребывал в приподнятом состоянии духа. Он вовсю сыпал шутками, как бы напоминая о том, что не за горами время, когда его новая семья будет им гордиться.
В глазах Лаверна Майкл и сегодня совершил очередной грех, когда не пошел вместе с Дженифер на могилу ее брата. Правда, актеришка сделал вид, будто остался в машине из соображений деликатности, сославшись на то, что, мол, посещение могилы – дело сугубо личное, и он не имеет права сюда вторгаться. По мнению же Лаверна, сам факт вхождения в новую семью подразумевает такое, если угодно, вторжение. Правда, вслух он ничего не сказал, надеясь в душе, что самообладание не покинет его до самого конца дня. Не проронив больше ни слова, Лаверн отправился домой, чувствуя себя кем-то вроде таксиста, в то время как Дженифер и этот ее бесценный Майкл сидели на заднем сиденье, взявшись за руки.
Лаверн жил в старом деревенском доме с каменным полом, построенном в прошлом веке. Когда он купил его в конце шестидесятых годов, там еще был земляной пол, а водопровод вообще отсутствовал. По прошествии четверти века и благодаря нескольким банковским ссудам бывшая хибарка превратилась в то, что агенты по продаже недвижимости называют «очаровательным комфортабельным коттеджем в живописной местности». Если смотреть сверху, коттедж имел форму вытянутого креста с широким парадным крыльцом. Крыша была соломенная, а стены увиты брионией и плющом. Окна задней стены были обращены на запад, на холмистое поле и видневшуюся вдали церковь. Летними вечерами долгие закаты заливали окрестности золотисто-пурпурным светом, вызывая у Вернона и Донны ощущение сельской идиллии.
Машина подъехала по гравийной дорожке прямо к дому. Окна гостиной светились рождественской иллюминацией. Услышав шорох колес, на крыльцо вышла Донна. Она так и сияла гордой улыбкой счастливой моложавой бабушки.
Прихожую заполняли ароматы жарящейся индейки. Из гостиной послышался плач Гарриет. Тетушка Анна, традиционно навещавшая Лавернов на каждое Рождество, сочла своим долгом высказаться:
– Ревет, не переставая, с той самой минуты, как вы вышли из дому.
Тетушке Анне было уже за восемьдесят. Выросла она в бедняцком квартале Лидса и в молодые годы вместе с матерью Донны выступала в кабаре в составе музыкального дуэта под названием «Пара теней». В самые лучшие свои времена они в Брэдфорде аккомпанировали Дэнни Кайе. Тетушка Анна считала себя спецом во всех областях шоу-бизнеса и, естественно, проявляла живейший интерес к карьере Майкла Беренсфорда. Кроме того, она мнила себя большим авторитетом в деле воспитания младенцев, хотя собственных детей у нее отродясь не было.
– Вы знаете, почему малышка плачет? Она хочет на ручки к дедушке!
Видя в этом единственное средство успокоить плачущего младенца, тетушка вручила раскрасневшуюся от крика Гарриет Вернону. Каким-то чудом, едва оказавшись на руках у деда, малышка перестала плакать. Это событие было встречено всеобщим смехом, однако самого Лаверна подобная метаморфоза не слишком удивила.
– Маленькая, а уже понимает, что безопаснее всего находиться в длинных руках закона, – шутливо прокомментировал он.
– Пора ее кормить, – сказала Дженифер.
Лаверн неохотно передал малышку матери, которая тут же дала ей грудь. Тетушка Анна принялась с интересом наблюдать за кормлением, по ходу дела обрушив на Дженифер массу полезных советов по усовершенствованию техники кормления младенцев. Лаверн отправился на кухню помочь Донне с мытьем посуды.
– Как поживает мой любимый мужчина? – спросила она Вернона, обняв его за талию.
– Кто знает, – подыгрывая ей, ответил Лаверн. – Давненько его не видел.
В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом – всегда приятное занятие.
– Наша Гарриет просто душка, правда?
– Обезьянка, – пошутил Вернон, – маленькая страшненькая мартышка.
Донна шутливо дала ему шлепок.
– У нее дедушкины волосы.
– Да у нее вообще никаких волос, – возразил Лаверн и угодил в ловушку.
Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.
– Все в порядке? – тихо спросила она.
Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:
– Да. Отлично.
– Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?
Вернон притворился обиженным:
– Кто? Я?
– Вернон! – Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.
* * *
Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление – гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица... Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.
По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.
Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Она постояла, прислушиваясь, но вскоре поняла, что, кроме нее, в кухне никого нет. И все-таки ей ничего не причудилось. Будь это галлюцинацией, что ж, Лаверн мог бы прошествовать через прихожую. Но как тогда объяснить приоткрытые двери и свет в гостиной?
Линн взялась за дверь, ведущую в сад, и с ужасом обнаружила, что та не заперта. Йен, пьяный или трезвый, еще ни разу не забыл проверить засов. Линн открыла дверь, и Люси бросилась в темноту сада. Побегав там с полминуты, собака вернулась, словно пытаясь разгадать странное поведение хозяйки. Дрожа от страха, Линн осторожно шагнула в сад. Ни души.
– Хватит в прятки играть, Вернон, – произнесла она, глядя в темноту.
В ответ тишина. Лишь где-то вдали прогрохотал товарняк.
Взяв Люси за ошейник, Линн обошла дом, прошла по порожке к воротам, посмотрела налево, затем направо. Вдоль улицы из-за живой изгороди мерцали огни соседних домов. У тротуаров стояли оставленные владельцами на ночь машины. Вернона Лаверна нигде не было видно.
Глава 3
Дженифер Лаверн, дочь Вернона, пыталась аккуратно поставить в старенькую треснувшую вазу букет ярко-красных роз. Утро Рождества, пять минут одиннадцатого. Дженифер склонилась над могилой своего безвременно ушедшего из жизни брата. Отец стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы дубленки и дрожа от холода.
Малыш был похоронен под сенью церкви Всех Святых в Хантингтоне, и каждый год в день Рождества Лаверн с дочерью приезжали на его могилу – главным образом для того, чтобы порадовать Донну.
На белой, простой могильной плите была выбита незамысловатая надпись:
Том Лаверн
8 окт. 1970 г. – 5 янв. 1974 г.
Всегда будем любить тебя
– А это еще что за лиана? – буркнул Лаверн, указывая носком ботинка на побеги какого-то растения, вскарабкавшиеся на надгробие.
– А по мне, вполне симпатичная, – откликнулась Дженифер, – в этом есть что-то от прерафаэлитов.
– Да, конечно. Но ты же помнишь, что я их не терплю. Те еще художники!
Дженифер когда-то училась в художественной школе, и Лаверн проявлял живой интерес к ее занятиям живописью. Он с интересом перелистывал альбомы по искусству, которые дочь приносила домой, и получал огромное удовольствие, решая для себя, что является шедевром, а что – безвкусицей.
– Прерафаэлиты, – часто повторял он, – теперь это считается искусством. На самом деле все это полная чушь.
Дженифер окончила художественную школу с отличием, но, к непреходящей досаде отца, так и не воспользовалась полученным образованием и, по его выражению, «зарыла талант в землю». Два последующих года после окончания школы она еще пыталась урывками рисовать и время от времени заводила разговор о том, что было бы неплохо получить звание магистра гуманитарных наук.
Затем, год назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, Дженифер познакомилась с актером по имени Майкл Беренсфорд, и все ее творческие амбиции были задвинуты в самый дальний угол. Они с Майклом поспешно поженились, и в октябре на свет появилась Гарриет, первая внучка Вернона Лаверна. Особенно раздражало Лаверна то, что, несмотря на ее несомненный талант, каждая картина давалась Дженифер мучительно тяжело. Теперь же замужество и материнство стали для дочери удобным предлогом надолго оставить занятия живописью.
Конечно, новая роль жены и матери налагает великую ответственность. И все равно Вернон был расстроен.
Когда Дженифер заявила о желании посвятить себя искусству, отец прочитал ей целую лекцию о том, на какую шаткую стезю она ступает. Однако, разглядев неподдельное счастье Дженифер и постепенно расцветающий талант, он даже начал гордиться тем, что у него дочь-художница, не похожая на чужих детей. И вот теперь, когда она изменила своему призванию ради мокрых пеленок и обязанностей домохозяйки, Вернону стало казаться, что Дженифер едва ли не предала его.
И все же он наверняка смог бы это пережить, если бы не зять. Дело в том, что Майкл, или Майкл Беренсфорд, как любил называть его Лаверн, оказался полной противоположностью его представлениям о спутнике жизни для дочери. Во-первых, раздражало, что зять взял себе чужое имя. На самом деле его звали Майкл Кейн. Но, поскольку в британском актерском профсоюзе «Эквити» уже состоял актер с таким именем, Майклу пришлось перекреститься в Беренсфорда. По мнению Лаверна, подобный шаг характеризовал человека не с самой лучшей стороны.
Вместе с дочерью они вернулись к машине, где их ожидал Майкл Беренсфорд. Вернон пытался не думать о нем – Рождество получилось и без того не слишком приятное.
Однако та неописуемо самодовольная улыбка, которой встретил их Майкл, когда они с Дженифер уселись в машину, сразу же напомнила Лаверну, почему он так зол на зятя.
Майкл совсем недавно сделал на своих белокурых волосах завивку. Устав от набивших оскомину однообразных типажей – представителей высшего общества в духе «Возращения в Брайдсхед», – он попробовался на роль в новой многосерийной теледраме о жизни футболистов. Для этого Майкл попросил парикмахера сделать ему типичную прическу футболиста. Кстати, не зря – тем самым он сумел произвести впечатление на менеджера по кастингу. Тот был родом из южной части Англии и никогда еще в своей изнеженной жизни не встречал северянина. Речь Майкла представляла собой грубую карикатуру на йоркширский говор. В отличие от него Лаверн говорил с типично йоркширским акцентом, однако ни разу не удостоился предложения сыграть северянина – вопиющая несправедливость.
По причине своих успехов Майкл Беренсфорд пребывал в приподнятом состоянии духа. Он вовсю сыпал шутками, как бы напоминая о том, что не за горами время, когда его новая семья будет им гордиться.
В глазах Лаверна Майкл и сегодня совершил очередной грех, когда не пошел вместе с Дженифер на могилу ее брата. Правда, актеришка сделал вид, будто остался в машине из соображений деликатности, сославшись на то, что, мол, посещение могилы – дело сугубо личное, и он не имеет права сюда вторгаться. По мнению же Лаверна, сам факт вхождения в новую семью подразумевает такое, если угодно, вторжение. Правда, вслух он ничего не сказал, надеясь в душе, что самообладание не покинет его до самого конца дня. Не проронив больше ни слова, Лаверн отправился домой, чувствуя себя кем-то вроде таксиста, в то время как Дженифер и этот ее бесценный Майкл сидели на заднем сиденье, взявшись за руки.
Лаверн жил в старом деревенском доме с каменным полом, построенном в прошлом веке. Когда он купил его в конце шестидесятых годов, там еще был земляной пол, а водопровод вообще отсутствовал. По прошествии четверти века и благодаря нескольким банковским ссудам бывшая хибарка превратилась в то, что агенты по продаже недвижимости называют «очаровательным комфортабельным коттеджем в живописной местности». Если смотреть сверху, коттедж имел форму вытянутого креста с широким парадным крыльцом. Крыша была соломенная, а стены увиты брионией и плющом. Окна задней стены были обращены на запад, на холмистое поле и видневшуюся вдали церковь. Летними вечерами долгие закаты заливали окрестности золотисто-пурпурным светом, вызывая у Вернона и Донны ощущение сельской идиллии.
Машина подъехала по гравийной дорожке прямо к дому. Окна гостиной светились рождественской иллюминацией. Услышав шорох колес, на крыльцо вышла Донна. Она так и сияла гордой улыбкой счастливой моложавой бабушки.
Прихожую заполняли ароматы жарящейся индейки. Из гостиной послышался плач Гарриет. Тетушка Анна, традиционно навещавшая Лавернов на каждое Рождество, сочла своим долгом высказаться:
– Ревет, не переставая, с той самой минуты, как вы вышли из дому.
Тетушке Анне было уже за восемьдесят. Выросла она в бедняцком квартале Лидса и в молодые годы вместе с матерью Донны выступала в кабаре в составе музыкального дуэта под названием «Пара теней». В самые лучшие свои времена они в Брэдфорде аккомпанировали Дэнни Кайе. Тетушка Анна считала себя спецом во всех областях шоу-бизнеса и, естественно, проявляла живейший интерес к карьере Майкла Беренсфорда. Кроме того, она мнила себя большим авторитетом в деле воспитания младенцев, хотя собственных детей у нее отродясь не было.
– Вы знаете, почему малышка плачет? Она хочет на ручки к дедушке!
Видя в этом единственное средство успокоить плачущего младенца, тетушка вручила раскрасневшуюся от крика Гарриет Вернону. Каким-то чудом, едва оказавшись на руках у деда, малышка перестала плакать. Это событие было встречено всеобщим смехом, однако самого Лаверна подобная метаморфоза не слишком удивила.
– Маленькая, а уже понимает, что безопаснее всего находиться в длинных руках закона, – шутливо прокомментировал он.
– Пора ее кормить, – сказала Дженифер.
Лаверн неохотно передал малышку матери, которая тут же дала ей грудь. Тетушка Анна принялась с интересом наблюдать за кормлением, по ходу дела обрушив на Дженифер массу полезных советов по усовершенствованию техники кормления младенцев. Лаверн отправился на кухню помочь Донне с мытьем посуды.
– Как поживает мой любимый мужчина? – спросила она Вернона, обняв его за талию.
– Кто знает, – подыгрывая ей, ответил Лаверн. – Давненько его не видел.
В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом – всегда приятное занятие.
– Наша Гарриет просто душка, правда?
– Обезьянка, – пошутил Вернон, – маленькая страшненькая мартышка.
Донна шутливо дала ему шлепок.
– У нее дедушкины волосы.
– Да у нее вообще никаких волос, – возразил Лаверн и угодил в ловушку.
Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.
– Все в порядке? – тихо спросила она.
Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:
– Да. Отлично.
– Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?
Вернон притворился обиженным:
– Кто? Я?
– Вернон! – Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.
* * *
Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление – гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица... Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.
По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.
Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40