– Боюсь, по телефону я ничем не смогу вам помочь. Даже если очень захочу.
Лаверн задумался.
– Не знаю. Мне нужно поговорить с женой.
Мэй заметно приободрилась:
– И жену привозите. Можете хоть завтра.
– А где ты живешь?
Она продиктовала ему адрес в Сент-Айвсе. Сраженный наповал ее гостеприимством, Лаверн записал.
– А ты уверена, что мы тебе не помешаем? Согласись, ты меня совершенно не знаешь.
– Наоборот, мистер Лаверн. У меня такое чувство, будто мы знакомы всю жизнь.
Раздался щелчок – на том конце положили трубку.
Глава 13
В пять утра Лаверн забросил во вместительный багажник «ровера» небольшой чемодан и направился в Корнуолл. Он вел машину по темному шоссе, и только Фрэнк Синатра делил с ним одиночество. Не то чтобы Лаверн был большим его поклонником, но некоторые вещи слушал не без удовольствия. Донну он оставил дома – наверняка она уже спит. Жена без особого энтузиазма отнеслась к его новому путешествию. И хотя Донна не собиралась удерживать его дома, в ее взгляде читалась знакомая ему настороженность – такая же, как и у Линн Сэвидж. Похоже, только психиатры не сомневались, что он в своем уме.
За всю дорогу Лаверн сделал лишь одну остановку, пообедав в придорожном кафе при въезде в Эксетер. Он проглотил тарелку жареной картошки, жестковатый бифштекс и пирог с ливером. Все это запил теплой коричневатой жидкостью, которая почему-то значилась в меню как «кофе молотый». Может, там действительно чего-то и намололи, но только не кофе. Утолив, насколько возможно, голод этими кулинарными убожествами, Лаверн прошел в туалет – вымыть руки, пригладить волосы и справить нужду, хотя, может, и не в таком порядке. Затем вышел на холод, заправил машину, заглянул в справочник автомобильных дорог и покатил дальше.
Внушительный «ровер» чувствовал себя на дороге хозяином. Лаверн пытался не думать о печальном, но чувство безвозвратной потери неотступно преследовало его. Последний раз он приезжал сюда с родителями и сестрой еще в конце пятидесятых.
Никого из них уже не было в живых, как не было его сына и вот теперь Эдисон Реффел. Смерть забрала их. Но мир остался на удивление равнодушен к этим потерям – впрочем, с таким же равнодушием он воспримет и его, Лаверна, уход. Люди вроде Хьюго Принса – вот истинные хозяева жизни, такие способны не дрогнув растоптать и живых, и мертвых. От них нечего ждать ни пощады, ни снисхождения, ибо вы для них ничто.
Резкие, бесцеремонные манеры Лаверна могли бы навести большинство тех, кто с ним сталкивался, на мысль, что перед ними обыкновенный твердолобый йоркширский грубиян. Однако внутри он оставался ранимым, не по возрасту задумчивым мальчуганом, что когда-то играл на морском берегу. Лаверн отлично помнил, как тогда он печально смотрел на родителей в лодке, и сердце его переполнялось болью.
Лаверн в душе отругал себя за сентиментальность и сердито посигналил ни в чем не повинному водителю.
В Сент-Айвс он приехал вскоре после полудня. В лабиринте узких извилистых улочек его «ровер» казался громоздкой, неповоротливой колымагой. Низкие облака над головой грозили дождем. Вода в рыбацкой гавани отливала черным; ярко раскрашенные лодки как очумелые подпрыгивали на волнах у причала, словно предчувствуя надвигающийся шторм. Лаверн проехал вдоль пристани до самого конца, а затем свернул на Смитсоновский пирс. Здесь оставил «ровер» у кромки воды, среди солоноватых лужиц и блестевших от рыбьей чешуи камней, а сам отправился на поиски Бабули Мэй.
Она жила в крепком трехэтажном рыбацком долге, сверкавшем выбеленным фасадом. Дом выходил на Приморскую набережную, и, вздумай кто следить за улицей из-за тюлевых занавесок гостиной, приближение Лаверна не осталось бы незамеченным.
Лаверн внимательно посмотрел на окно, но никакого движения не уловил. К парадной двери вели несколько каменных ступенек. Ззонка не было, и Лаверн возвестил о своем пришествии громким стуком медной колотушки. В ответ тишина. Он постучал снова – никого. Несмотря на свои сверхъестественные способности, Бабуля Мэй не смогла предугадать время его прибытия. Валясь с ног от усталости и многочасовой езды, он медленно побрел в город.
Булыжник мостовой блестел от влаги. Большинство магазинчиков стояли с закрытыми ставнями, а вокруг царило гнетущее запустение мертвого сезона. В одной из витрин висела выцветшая табличка: «Убедительная просьба не кормить чаек – от этого они становятся только нахальнее».
Лаверн вошел в темное пустое кафе. За стойкой стоял немолодой мужчина в рыбацком свитере. Лаверн заказал чай и горячий пирог и, сев у окна, принялся разглядывать прохожих. Местные жители шагали быстро, не глядя по сторонам. Приезжих отличали плащи, тяжелые ботинки и шерстяные шапки. Лаверн откусил пирог – тому, похоже, никак не меньше ста лет. Затем, порывшись в кармане, он извлек книженцию Бабули Мэй, словно давая ей последний шанс. Правда, одного взгляда на оглавление было достаточно, чтобы совершенно пасть духом: «Как изменить нежелательное будущее», «Как творить чудеса»... Лаверн захлопнул книгу и со злостью сунул ее назад в карман.
Признайся, мысленно сказал он себе, ведь тебя от всего этого воротит. Чертовщина, духи, заклинания... Человеческое невежество и самообман! Тогда зачем ты здесь?.. Лаверн вздохнул, поскольку знал ответ. У него не оставалось иного выхода.
Он заставил себя допить чай и вышел на ветер и дождь. На этот раз его приход к выбеленному домику оказался вознагражден – на стук колотушки за дверью послышались чьи-то шаги. Дверь открыла симпатичная немолодая женщина. У нее был приветливый, лучистый и бесстрашный взгляд.
– Здравствуйте. А Мэй дома?
С улыбкой и кивком она впустила его в уютную гостиную, обставленную дешевой мебелью – что-то подобное было в моде в тридцатых годах. Возле двери словно часовые на посту стояли высокие напольные часы.
– Мэй дома? – повторил Лаверн.
– Мэй – это я, – улыбнулась в ответ женщина и протянула руку.
Наверняка на его лице читалось подозрение, и она поспешила добавить:
– А, понимаю. К Гавайям я не имею никакого отношения, во мне ни капли гавайской крови. Просто мой издатель решил, чтобы книга лучше продавалась, помалкивать, что я родом из Йоркшира.
– Йоркшира? – не поверил своим ушам Лаверн.
– Из Лидса, если на то пошло.
– Знакомое место.
– Дыра дырой.
– Бывает и хуже. Кому-то не повезло родиться в Барнсли.
– Значит, это мне.
У Лаверна вытянулась физиономия. Какое-то мгновение Мэй смотрела не него в замешательстве, а затем расхохоталась.
Позже Лаверн сходил к «роверу» за чемоданом, и Мэй показала ему спальню на третьем этаже. Там стояла одна-единственная кровать, почти на полметра короче его роста. Старая облупленная мебель была украшена ажурными шалями и полотнищами пестрой ткани. В комнате чувствовался слабый запах нафталина. На этом же этаже располагалась еще одна гостиная, откуда открывался потрясающий вид на море. Никакой волнорез не защищал дом от коварной Атлантики – правильнее сказать, сам он и служил волнорезом.
Мэй открыла оба окна, и комната тотчас наполнилась рокотом океана. В лицо ударил солоноватый, пропахший рыбой воздух. Над бирюзовой поверхностью океана с оглушительными криками кружили чайки.
Мэй внимательно разглядывала профиль гостя, и ей все больше нравилось его суровое усталое лицо.
– Ветер разыгрался, – заметила она. – Вечером будет высокий прилив.
* * *
Лаверн пригласил Мэй поужинать где-нибудь в городе, он давно уже хотел попробовать местных омаров. Мэй, однако, оказалась вегетарианкой, и в конце концов их выбор остановился на крошечном, освещенном свечами бистро, где они заказали нечто под названием «грибы по-строгановски». Если не считать официанта, повара и одинокого, бурчащего что-то себе под нос старика в кепке и с усами, они были единственными посетителями заведения.
– А ты парень крупный, – дружелюбно заметила Мэй.
– Если буду есть всякую дрянь, то скоро отощаю.
Мэй расцвела улыбкой, чем-то напоминая американского индейца – у нее было загорелое морщинистое лицо, а волосы аккуратно заплетены в косы.
– Хватить ныть. Завтра я приготовлю тебе настоящий воскресный обед.
Какое-то время они молчали. Лаверн без всякого аппетита ковырялся в тарелке. Неожиданно Мэй ни с того ни с сего произнесла:
– Хорошо, я скажу ему об этом.
Интересно, о ком это она, удивился Лаверн.
Мэй заглянула ему в глаза.
– Бог говорит, что тебе надо есть побольше свежих овощей.
Лаверн попытался сдержать ухмылку, но она появилась на его лице сама по себе.
– Бог? Какой еще Бог?
– Высшее "Я". Других не бывает. Мой Бог. Разве ты не читал мою книгу? – Она слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к некому неслышимому и незримому спутнику, а затем весело хохотнула: – А, так вот оно, значит, что. Бог говорит, что тебе не понравилась моя книга.
– Э-э-э, – замычал было Лаверн, но передумал.
Мэй загнала его в угол. Собственно говоря, не обязательно быть ясновидящей, чтобы понять, что он думает о ее сочинении. Достаточно одного взгляда на его серьезную мину, на то, как он одет – строгие коричневые брюки и пиджак в елочку, – и сразу станет ясно, что он не из тех, кто в лунную ночь готов плясать вокруг какого-нибудь каменного святилища.
Мэй смотрела на него спокойным, доброжелательным взглядом.
– Значит, ты считаешь меня шарлатанкой.
Лаверн пристально посмотрел ей в глаза.
– А что еще можно подумать?
– Сразу видно, что ты из Йоркшира... Хорошо. Я скажу о тебе: вее, что знаю. Ты несешь в себе великую скорбь. Ты изведал в жизни великую печаль.
– А кто нет? – вспылил Лаверн.
Но она продолжала как ни в чем не бывало:
– Вот что я вижу, эту картину приоткрыл для меня Бог. Лестница. Пролет деревянных ступеней. Ребенок лет трех-четырех стоит на самой верхней из них. Бедный ягненочек, он оступается. Падает вниз, ударяется тельцем об одну ступеньку, о другую, о третью...
Лаверн ощутил, как у него по спине пробежал холодок.
– Вот он лежит внизу и не может шелохнуться. Лежит навзничь и даже не плачет, слишком перепуган. А теперь я вижу женщину, темноволосую женщину. Она бежит к ребенку. У нее красивое лицо. Это мать мальчика. Она склоняется к нему. «С тобой все в порядке? Ты не ушибся?» – спрашивает она. Он не отвечает, но его нижняя губа начинает подрагивать. Мать протягивает руки, чтобы его поднять. Одну руку она просовывает ему под плечи, другую под колени. Я вижу, как на лестнице появляется мужчина. Крупный мужчина с усами. Он понимает, что сейчас произойдет. Он кричит: «Нет! Не надо!»
Лаверн посерел. Медленным движением он положил нож и вилку. Когда он заговорил вновь, в его голосе звучала страшная усталость.
– Хорошо. Можете не продолжать.
Ибо все уже было сказано. Кому, как не Вернону, случившееся было известно в мельчайших подробностях. Сколько раз он просыпался ночью в холодном поту, когда кошмар пережитого казался ему страшной явью. Его предостережение запоздало. Донна подняла Тома, и в следующий момент ребенок странно запрокинул голову, и у него изо рта хлынула черная кровь. При падении он сломал себе шею. Оставь Донна его лежать на полу до приезда «скорой», и ребенка удалось бы спасти. Лаверн ни в чем не винил жену, но он так и не простил себя.
– Я не хотела, Вернон, – произнесла Мэй, по всей видимости, не кривя душой.
Через стол она сочувственно пожала его руку.
* * *
После ужина гулять в промозглую погоду уже не хотелось. Вернон и Мэй вернулись домой и сидели на кухне, попивая бренди возле настоящего камина. Мэй оказалась права насчет прилива. Ставни на окнах пришлось закрыть, чтобы не слышать монотонного уханья прибоя. Желая как-то приободрить Вернона, Мэй стала рассказывать ему о себе. Она дважды была замужем и дважды разведена. У нее двое детей, которым уже за тридцать, и они живут отдельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Лаверн задумался.
– Не знаю. Мне нужно поговорить с женой.
Мэй заметно приободрилась:
– И жену привозите. Можете хоть завтра.
– А где ты живешь?
Она продиктовала ему адрес в Сент-Айвсе. Сраженный наповал ее гостеприимством, Лаверн записал.
– А ты уверена, что мы тебе не помешаем? Согласись, ты меня совершенно не знаешь.
– Наоборот, мистер Лаверн. У меня такое чувство, будто мы знакомы всю жизнь.
Раздался щелчок – на том конце положили трубку.
Глава 13
В пять утра Лаверн забросил во вместительный багажник «ровера» небольшой чемодан и направился в Корнуолл. Он вел машину по темному шоссе, и только Фрэнк Синатра делил с ним одиночество. Не то чтобы Лаверн был большим его поклонником, но некоторые вещи слушал не без удовольствия. Донну он оставил дома – наверняка она уже спит. Жена без особого энтузиазма отнеслась к его новому путешествию. И хотя Донна не собиралась удерживать его дома, в ее взгляде читалась знакомая ему настороженность – такая же, как и у Линн Сэвидж. Похоже, только психиатры не сомневались, что он в своем уме.
За всю дорогу Лаверн сделал лишь одну остановку, пообедав в придорожном кафе при въезде в Эксетер. Он проглотил тарелку жареной картошки, жестковатый бифштекс и пирог с ливером. Все это запил теплой коричневатой жидкостью, которая почему-то значилась в меню как «кофе молотый». Может, там действительно чего-то и намололи, но только не кофе. Утолив, насколько возможно, голод этими кулинарными убожествами, Лаверн прошел в туалет – вымыть руки, пригладить волосы и справить нужду, хотя, может, и не в таком порядке. Затем вышел на холод, заправил машину, заглянул в справочник автомобильных дорог и покатил дальше.
Внушительный «ровер» чувствовал себя на дороге хозяином. Лаверн пытался не думать о печальном, но чувство безвозвратной потери неотступно преследовало его. Последний раз он приезжал сюда с родителями и сестрой еще в конце пятидесятых.
Никого из них уже не было в живых, как не было его сына и вот теперь Эдисон Реффел. Смерть забрала их. Но мир остался на удивление равнодушен к этим потерям – впрочем, с таким же равнодушием он воспримет и его, Лаверна, уход. Люди вроде Хьюго Принса – вот истинные хозяева жизни, такие способны не дрогнув растоптать и живых, и мертвых. От них нечего ждать ни пощады, ни снисхождения, ибо вы для них ничто.
Резкие, бесцеремонные манеры Лаверна могли бы навести большинство тех, кто с ним сталкивался, на мысль, что перед ними обыкновенный твердолобый йоркширский грубиян. Однако внутри он оставался ранимым, не по возрасту задумчивым мальчуганом, что когда-то играл на морском берегу. Лаверн отлично помнил, как тогда он печально смотрел на родителей в лодке, и сердце его переполнялось болью.
Лаверн в душе отругал себя за сентиментальность и сердито посигналил ни в чем не повинному водителю.
В Сент-Айвс он приехал вскоре после полудня. В лабиринте узких извилистых улочек его «ровер» казался громоздкой, неповоротливой колымагой. Низкие облака над головой грозили дождем. Вода в рыбацкой гавани отливала черным; ярко раскрашенные лодки как очумелые подпрыгивали на волнах у причала, словно предчувствуя надвигающийся шторм. Лаверн проехал вдоль пристани до самого конца, а затем свернул на Смитсоновский пирс. Здесь оставил «ровер» у кромки воды, среди солоноватых лужиц и блестевших от рыбьей чешуи камней, а сам отправился на поиски Бабули Мэй.
Она жила в крепком трехэтажном рыбацком долге, сверкавшем выбеленным фасадом. Дом выходил на Приморскую набережную, и, вздумай кто следить за улицей из-за тюлевых занавесок гостиной, приближение Лаверна не осталось бы незамеченным.
Лаверн внимательно посмотрел на окно, но никакого движения не уловил. К парадной двери вели несколько каменных ступенек. Ззонка не было, и Лаверн возвестил о своем пришествии громким стуком медной колотушки. В ответ тишина. Он постучал снова – никого. Несмотря на свои сверхъестественные способности, Бабуля Мэй не смогла предугадать время его прибытия. Валясь с ног от усталости и многочасовой езды, он медленно побрел в город.
Булыжник мостовой блестел от влаги. Большинство магазинчиков стояли с закрытыми ставнями, а вокруг царило гнетущее запустение мертвого сезона. В одной из витрин висела выцветшая табличка: «Убедительная просьба не кормить чаек – от этого они становятся только нахальнее».
Лаверн вошел в темное пустое кафе. За стойкой стоял немолодой мужчина в рыбацком свитере. Лаверн заказал чай и горячий пирог и, сев у окна, принялся разглядывать прохожих. Местные жители шагали быстро, не глядя по сторонам. Приезжих отличали плащи, тяжелые ботинки и шерстяные шапки. Лаверн откусил пирог – тому, похоже, никак не меньше ста лет. Затем, порывшись в кармане, он извлек книженцию Бабули Мэй, словно давая ей последний шанс. Правда, одного взгляда на оглавление было достаточно, чтобы совершенно пасть духом: «Как изменить нежелательное будущее», «Как творить чудеса»... Лаверн захлопнул книгу и со злостью сунул ее назад в карман.
Признайся, мысленно сказал он себе, ведь тебя от всего этого воротит. Чертовщина, духи, заклинания... Человеческое невежество и самообман! Тогда зачем ты здесь?.. Лаверн вздохнул, поскольку знал ответ. У него не оставалось иного выхода.
Он заставил себя допить чай и вышел на ветер и дождь. На этот раз его приход к выбеленному домику оказался вознагражден – на стук колотушки за дверью послышались чьи-то шаги. Дверь открыла симпатичная немолодая женщина. У нее был приветливый, лучистый и бесстрашный взгляд.
– Здравствуйте. А Мэй дома?
С улыбкой и кивком она впустила его в уютную гостиную, обставленную дешевой мебелью – что-то подобное было в моде в тридцатых годах. Возле двери словно часовые на посту стояли высокие напольные часы.
– Мэй дома? – повторил Лаверн.
– Мэй – это я, – улыбнулась в ответ женщина и протянула руку.
Наверняка на его лице читалось подозрение, и она поспешила добавить:
– А, понимаю. К Гавайям я не имею никакого отношения, во мне ни капли гавайской крови. Просто мой издатель решил, чтобы книга лучше продавалась, помалкивать, что я родом из Йоркшира.
– Йоркшира? – не поверил своим ушам Лаверн.
– Из Лидса, если на то пошло.
– Знакомое место.
– Дыра дырой.
– Бывает и хуже. Кому-то не повезло родиться в Барнсли.
– Значит, это мне.
У Лаверна вытянулась физиономия. Какое-то мгновение Мэй смотрела не него в замешательстве, а затем расхохоталась.
Позже Лаверн сходил к «роверу» за чемоданом, и Мэй показала ему спальню на третьем этаже. Там стояла одна-единственная кровать, почти на полметра короче его роста. Старая облупленная мебель была украшена ажурными шалями и полотнищами пестрой ткани. В комнате чувствовался слабый запах нафталина. На этом же этаже располагалась еще одна гостиная, откуда открывался потрясающий вид на море. Никакой волнорез не защищал дом от коварной Атлантики – правильнее сказать, сам он и служил волнорезом.
Мэй открыла оба окна, и комната тотчас наполнилась рокотом океана. В лицо ударил солоноватый, пропахший рыбой воздух. Над бирюзовой поверхностью океана с оглушительными криками кружили чайки.
Мэй внимательно разглядывала профиль гостя, и ей все больше нравилось его суровое усталое лицо.
– Ветер разыгрался, – заметила она. – Вечером будет высокий прилив.
* * *
Лаверн пригласил Мэй поужинать где-нибудь в городе, он давно уже хотел попробовать местных омаров. Мэй, однако, оказалась вегетарианкой, и в конце концов их выбор остановился на крошечном, освещенном свечами бистро, где они заказали нечто под названием «грибы по-строгановски». Если не считать официанта, повара и одинокого, бурчащего что-то себе под нос старика в кепке и с усами, они были единственными посетителями заведения.
– А ты парень крупный, – дружелюбно заметила Мэй.
– Если буду есть всякую дрянь, то скоро отощаю.
Мэй расцвела улыбкой, чем-то напоминая американского индейца – у нее было загорелое морщинистое лицо, а волосы аккуратно заплетены в косы.
– Хватить ныть. Завтра я приготовлю тебе настоящий воскресный обед.
Какое-то время они молчали. Лаверн без всякого аппетита ковырялся в тарелке. Неожиданно Мэй ни с того ни с сего произнесла:
– Хорошо, я скажу ему об этом.
Интересно, о ком это она, удивился Лаверн.
Мэй заглянула ему в глаза.
– Бог говорит, что тебе надо есть побольше свежих овощей.
Лаверн попытался сдержать ухмылку, но она появилась на его лице сама по себе.
– Бог? Какой еще Бог?
– Высшее "Я". Других не бывает. Мой Бог. Разве ты не читал мою книгу? – Она слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к некому неслышимому и незримому спутнику, а затем весело хохотнула: – А, так вот оно, значит, что. Бог говорит, что тебе не понравилась моя книга.
– Э-э-э, – замычал было Лаверн, но передумал.
Мэй загнала его в угол. Собственно говоря, не обязательно быть ясновидящей, чтобы понять, что он думает о ее сочинении. Достаточно одного взгляда на его серьезную мину, на то, как он одет – строгие коричневые брюки и пиджак в елочку, – и сразу станет ясно, что он не из тех, кто в лунную ночь готов плясать вокруг какого-нибудь каменного святилища.
Мэй смотрела на него спокойным, доброжелательным взглядом.
– Значит, ты считаешь меня шарлатанкой.
Лаверн пристально посмотрел ей в глаза.
– А что еще можно подумать?
– Сразу видно, что ты из Йоркшира... Хорошо. Я скажу о тебе: вее, что знаю. Ты несешь в себе великую скорбь. Ты изведал в жизни великую печаль.
– А кто нет? – вспылил Лаверн.
Но она продолжала как ни в чем не бывало:
– Вот что я вижу, эту картину приоткрыл для меня Бог. Лестница. Пролет деревянных ступеней. Ребенок лет трех-четырех стоит на самой верхней из них. Бедный ягненочек, он оступается. Падает вниз, ударяется тельцем об одну ступеньку, о другую, о третью...
Лаверн ощутил, как у него по спине пробежал холодок.
– Вот он лежит внизу и не может шелохнуться. Лежит навзничь и даже не плачет, слишком перепуган. А теперь я вижу женщину, темноволосую женщину. Она бежит к ребенку. У нее красивое лицо. Это мать мальчика. Она склоняется к нему. «С тобой все в порядке? Ты не ушибся?» – спрашивает она. Он не отвечает, но его нижняя губа начинает подрагивать. Мать протягивает руки, чтобы его поднять. Одну руку она просовывает ему под плечи, другую под колени. Я вижу, как на лестнице появляется мужчина. Крупный мужчина с усами. Он понимает, что сейчас произойдет. Он кричит: «Нет! Не надо!»
Лаверн посерел. Медленным движением он положил нож и вилку. Когда он заговорил вновь, в его голосе звучала страшная усталость.
– Хорошо. Можете не продолжать.
Ибо все уже было сказано. Кому, как не Вернону, случившееся было известно в мельчайших подробностях. Сколько раз он просыпался ночью в холодном поту, когда кошмар пережитого казался ему страшной явью. Его предостережение запоздало. Донна подняла Тома, и в следующий момент ребенок странно запрокинул голову, и у него изо рта хлынула черная кровь. При падении он сломал себе шею. Оставь Донна его лежать на полу до приезда «скорой», и ребенка удалось бы спасти. Лаверн ни в чем не винил жену, но он так и не простил себя.
– Я не хотела, Вернон, – произнесла Мэй, по всей видимости, не кривя душой.
Через стол она сочувственно пожала его руку.
* * *
После ужина гулять в промозглую погоду уже не хотелось. Вернон и Мэй вернулись домой и сидели на кухне, попивая бренди возле настоящего камина. Мэй оказалась права насчет прилива. Ставни на окнах пришлось закрыть, чтобы не слышать монотонного уханья прибоя. Желая как-то приободрить Вернона, Мэй стала рассказывать ему о себе. Она дважды была замужем и дважды разведена. У нее двое детей, которым уже за тридцать, и они живут отдельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40