— Ну вот пойди и скажи ему, чтобы он убрал отсюда всю свою проклятую свору.
— Я не могу приказывать ему, он же мой начальник. Ты же знаешь, что такое начальство. А у тебя разве нет начальника?
— Томми — мой начальник.
Есть! Она уловила в его голосе странную интонацию, подумала с минуту.
— Ты говоришь о своем брате?
— Да. Он — хозяин склада-магазина слесарно-водопроводных изделий, а я у него работник.
Старший брат работает на младшего. Младший брат женился на семнадцатилетней девочке. Старший брат живет с ними в одной квартире.
— Тебе нравится твоя работа? — спросила Эйлин.
— Не желаю говорить об этом.
— А о чем ты желаешь говорить, Джимми?
— Ни о чем. Я хочу, чтобы вы оставили меня наконец в покое, вот что я...
— Ты ел что-нибудь сегодня утром?
— Я не голоден.
— А Лиза? Может быть, она голодна.
За приоткрытой дверью воцарилось молчание.
— Джимми? Что с Лизой? Ты не подумал, что она, может быть, хочет есть?
— Не знаю.
— Почему бы тебе не пойти и не спросить у нее?
— Я отойду от двери, а ты попытаешься взломать ее.
— Обещаю, что не сделаю этого.
— В коридоре стоят мужики, которые явились сюда вместе с тобой. Они и взломают дверь.
— Нет. Я попрошу своего начальника, чтобы он удержал их от этого. А ты пойдешь и спросишь у Лизы, хочет ли она есть. Идет? Может быть, мы передадим ей что-нибудь покушать. Если она голодна. Да и ты, конечно, голоден. Полночи на ногах. Может быть, я могу...
— Я не голоден.
— Тогда пойди спроси у Лизы, хочет ли она есть. Хорошо?
— Обещаешь, что никто не попытается взломать дверь?
— Джимми, если бы мы хотели сделать это, ничто бы нас не остановило.
— Как бы не так! Я стою здесь с револьвером в руке.
— А все наши ребята в пуленепробиваемых жилетах. Если бы они захотели взломать дверь, от нее уже давно и щепок не осталось бы, Джимми. Но мы не хотим этого. Наша задача — отвести от всех беду. От нас, от тебя и от Лизы. Я уверена, что ты не хочешь, чтобы Лиза пострадала...
— Не хочу.
— Я знаю это.
— Очень хорошо, что вы знаете. Как вы думаете, почему я делаю это?
— Понятия не имею, Джимми. Можешь ли ты сказать мне, почему?
— Чтобы уберечь ее от беды. А вы что думали?
— Как ты?..
— Как вы думаете, почему я выгнал его из этой проклятой квартиры?
— Ты говоришь о своем брате?
— Да, о нем! О ком же, по-вашему, я еще могу говорить?
Прошлой ночью он избивал ее, как собаку. Я сказал ему, чтобы он оставил ее в покое, а то я вышибу мозги из его проклятой головы. Велел ему убираться отсюда и никогда больше не возвращаться. Вот почему я приковал ее наручниками к кровати. Для ее же блага. Она позволяет ему избивать себя до полусмерти, а потом они всю ночь напролет занимаются любовью. Клянусь Богом, я пытаюсь защитить ее.
— Так вот, значит, что разбудило тебя прошлой ночью. Он бил ее?
— Каждую ночь, сукин он сын.
— Мы сделаем все, чтобы это больше никогда не повторилось, Джимми.
— А как же вы это думаете сделать?
— Твоя невестка может обратиться в городские организации. Они сумеют обуздать твоего брата...
— Я этого больше не выдержу. Она такая крошка, а он все время избивает ее, как собаку.
— Мы положим этому конец, Джимми. А сейчас пойди спроси ее, не хочет ли она есть? Хорошо?
— Пойду спрошу, — нерешительно проговорил он. — Но я закрою дверь и запру ее на замок.
— Лучше бы ты этого не делал, Джимми.
— А кто, черт возьми, знает, что у вас на уме? У меня есть револьвер.
— Вот поэтому-то я и хочу, чтобы ты оставил дверь незапертой. Не дай Бог, кто-нибудь пострадает, Джимми. Не желаю я никаких несчастий.
— Плевать я хотел на тебя и на твои желания, — отрезал он и захлопнул дверь.
В коридоре воцарилась такая тишина, что защелкивание замочного запора прозвучало выстрелом в ушах Эйлин.
* * *
— Я подумал, что мы должны внести в наше выступление что-то новое и потрясающее, — заявил Сильвер.
— Новое и потрясающее — что же именно? — спросил Джиб.
Ему никогда не нравились эти новые и потрясающие идеи Сила. Например, однажды он заявился с предложением, что обе девушки должны петь фальцетом. Как будто их голоса и так не были достаточно высокими. «Такого еще никогда не было, приятель», сказал Сил. «Две девушки поют фальцетом. Всех мороз по коже проберет.» На это Джиб возразил, что мороз — это чушь. Людям не нравится слушать вещи, которые их потрясают. Они хотят все время слушать одно и то же, одни и те же ритмы, одни и те же голоса, поющие в стиле рэп. Они не хотят, чтобы их потрясали, приятель.
Только голуби радуются, когда их потрясают, они получают наслаждение от этого. Ты видишь в парке стаю голубей и кричишь им: «Улю-лю!». От такого потрясения они живо обмарывают свои штанишки и взмывают в воздух. Но людям такие потрясения не нравятся, втолковывал другу Джиб.
Люди слушают двух девушек, завывающих фальцетом, и им кажется, что это воет полицейская сирена или что-то в этом роде. Возможно, даже сигнал воздушной тревоги, и они бегут в укрытие, приятель.
И все-таки Сил оказался прав. Он всегда был прав, этот сукин сын. На следующих же гастролях — в Филадельфии — Грас и Софи пели фальцетом. Песня называлась «Китайская кукла», и пелось в ней о наркотиках, которые привозят в Америку с Востока и отравляют ими негритянскую молодежь. Они пели ее в ритмах рэпа очень высокими голосами, фальцетом, словно китаянки. Зрители обезумели от этих высоких монотонных голосов, которыми пели две прекрасные негритянки. Сил не сказал тогда: «Вот видите, я же говорил, что будет потрясающий успех», хотя он имел полное право так сказать. Это сказала Грас, потому что она с самого начала была на стороне Сила. Чем больше Джиб думал об этом, тем больше убеждался, что между ней и Силом что-то происходит. Вот как она отблагодарила его, Джиба. Это он научил девушку всему, что она теперь знает и умеет, а она радостно поддакивает каждому слову, которое изрекает Сил. Хороша благодарность, нечего сказать.
— Что же в твоей идее новое и потрясающее? — спросила Софи.
— Расскажи нам, Сил.
Голос Грас. Радостно соглашается с ним еще до того, как он открыл рот. Этак может дойти до того, что он предложит девушкам запеть басом. Понизьте ваши голоса так, чтобы они ушли в пятки и заглушили все репродукторы низкого тона. Расскажи нам, как это делается. Сил. Грас смотрела на него с обожанием. Изложи нам свою новую потрясающую и блестящую идею, и все мы упадем замертво к твоим ногам.
— Сначала я расскажу вам о своем разговоре с Эккерманом, — не выдержал Джиб. — Я сказал ему, что в газетах были опубликованы всего лишь три рекламных анонса и ни в одном из них не подчеркнуто, что «Блеск Плевка» — выдающаяся группа. Он пригласил розно двенадцать групп, всяких рэпперов и всяких роккеров, о некоторых из них никто, кроме их собственных мамаш, никогда ничего не слышал. Он болтун, какого черта мы с ним связались? Он говорит:
«Глянь, Джиб, все идет как нельзя лучше. Лишь немногие популярные исполнители выделены в анонсе». А я ему на это отвечаю: «Морт, неужели вы не знаете, сколько раз в прошлом году мы возглавляли хит-парад в музыкальных журналах?». А он мне: «Не я составляю анонсы и рекламу. И вообще, этим занимается не наша фирма, а банк. Первый банк». Я ему: «Ты проклятый болтун, Морт. Господи, что может понимать банк в роке или в рэпе? Им мила только музыка, которая играет, когда акции идут на повышение». Он ответил, что сказал мне святую правду, но принял во внимание мои слова. Он пойдет в банк, поговорит там с ребятами, которые составляют рекламы и анонсы и рассылают их в газеты, и скажет им, что к нему поступают жалобы от некоторых артистов...
— Кто еще жалуется? — поинтересовалась Софи.
— Группа, называющая себя «Двойное Проклятие».
— Никогда не слышала о них.
— Я сказал Эккерману, что совершенно неизвестная группа получает такую же рекламу, как «Блеск Плевка». У него как будто есть полтора-два часа эстрадного времени. Ровно столько, сколько нам нужно для выступления. И если мы не возьмем это время, ребята, он первым выпустит проклятое «Двойное Проклятие»!
— Мне не особенно хочется открывать концерт, — сказала Софи. — Самая большая толпа соберется только ночью. Мы должны быть предпоследними в воскресенье.
— Воскресенье — плохой день, — возразила Грас. — Людям на следующий день нужно рано вставать и идти на работу.
— Кто будет предпоследним в субботу ночью? — спросил Сил.
— Догадываешься?
— Да, — сказал Сил.
— Как бы там ни было, Эккерман сообщит нам решение банка. Я попросил его напомнить банкирам, что мы не берем гонорар за свое выступление и что они поступают недобросовестно, обижая нас, когда можно прийти к согласию. Он пообещал передать им это. Пусть уж лучше он.
— Мы получим рекламу, — успокоила его Софи. — Не переживай.
— Будем надеяться, — сказал Джиб. — Пока в самом верху три другие группы, а мы почти в самом низу в компании с группами наподобие «Роз Моисея».
— Кто это такие «Розы Моисея»? — спросила Софи.
— А черт их знает.
— Мы получаем хорошую рекламу или отказываемся выступать, — внес предложение Сильвер. — Коротко и ясно.
— Это наш единственный выход. Сил, — одобрила его Грас, словно это было решение Сила, а не Джиба.
О-о-о!
— А теперь расскажи, что у тебя за идея, — продолжила она и, не сводя с него глаз, улыбнулась ему.
— Мы будем репетировать песню о любви, — сообщил Сил.
Закусочная, где Паркер намеревался угостить Кэти Херреру обедом, называлась «Бифштексная». Основными ее посетителями были старшие полицейские чины, среди которых у Паркера было очень мало знакомых. Но он надеялся произвести на нее такое впечатление, будто водит компанию с начальством.
Вчера две городские газеты обрушились на убийцу пачкунов, одна — в своем утреннем выпуске, а другая — в вечернем. Питеру Уилкинсу, убитому адвокату, в утренней газете была посвящена статья, озаглавленная "Тайный пачкун".
Это был помещенный на четвертой странице краткий очерк жизни преуспевающего адвоката, который по ночам развлекался, загаживая стены зданий.
Вечерняя газета напечатала статью под названием
Идешь пачкать стены — поручи душу Богу (кто следующий?)
С подзаголовком «Их удел — смерть». Слабая журналистская поделка, попытка показать, как три совершенно разных человека — адвокат, пачкун-ветеран и новичок-иммигрант — погибли при сходных обстоятельствах от руки неизвестного убийцы, которого газета окрестила «одержимым навязчивой идеей человеком, которому не спится». Газетчики поинтересовались отношением горожан к пачкунам. Им всем задали один и тот же вопрос: «Что нам делать с пачкунами?» Были опрошены телефонистка, почтальон, рабочий-строитель, акушер и женщина, протестовавшая против продажи порнографии в магазинах. Они высказали самые различные мнения.
Телефонистка заявила, что пойманных пачкунов следует приговорить к ношению одежды с надписью «Я вандал» и заставить их при стечении народа, под конвоем, счистить пачкотню со всех городских стен.
Акушер сказал, что, подобно Норману Мейлеру, он рассматривает рисунки и надписи на стенах как одну из форм искусства в испанском стиле мачо, имеющую эстетическую и политическую ценность. И кстати, что случилось со свободой слова в нашей стране?
По мнению женщины, противницы порнографии, пачкотня — не такое уж опасное оскорбление нравов по сравнению с порнографией, инспирирующей различные половые преступления и в том числе изнасилование, жертвами которого стали миллионы женщин.
Рабочий-строитель заявил, что всякого пойманного на месте преступления пачкуна нужно расстреливать.
Почтальон сказал, что ему некогда разговаривать.
Паркер был полностью согласен с рабочим-строителем, но он не мог высказать своего мнения Кэти, потому что ее сына застрелили в тот момент, когда он разрисовывал стену. Сыщик не был даже уверен, видела ли она вечернюю газету, которая представила мальчишку Альфредо Херреру в очень неприглядном свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50