По ее щекам еще лились слезы, и она время от времени вытирала их носовым платочком, но отчаяние уже прошло, и она взяла себя в руки. Он предложил ей еще чашечку кофе, она взглянула на свои наручные часики, и ему вдруг пришло в голову, что, возможно, ей нужно бежать на работу, что из-за убийства сына она потеряла большую часть рабочего дня. Но тут он вспомнил, что утром застал ее дома, задолго до времени, когда начинаются обеденные перерывы. Интересно, присылает ли ей муж алименты из Доминиканской Республики?
— Еще чашечку кофе? — снова спросил он.
— С удовольствием, но...
Опять посмотрела на часики, из ее глаз хлынули слезы.
Ах, какая она была хрупкая, прелестная!
— Вы торопитесь на работу или в другое место? — спросил детектив.
— Я работаю на дому, — ответила она.
— Что же вы делаете?
— Печатаю на пишущей машинке.
— Аа! — только и смог произнести Паркер.
— Да. Но сегодня... я хочу помочь вам. Хочу, чтобы вы разыскали того, кто...
И она разрыдалась.
«Господи Иисусе», подумал он, подозвал розовощекую женщину, дежурившую в этот день в кафетерии, и заказал ей еще две чашки кофе. Весь зал смотрел на детектива как на какого-то истязателя собственной жены, а он тщетно пытался дать им понять, что между ним и сидевшей напротив него зареванной женщиной нет никаких личных отношений. Вот бы сейчас вынуть из кармана маленький кожаный футляр с полицейским значком, показать им его, чтобы они все знали, что он полицейский, исполняет свои служебные обязанности.
Пытается получить интересующую его информацию от этой вот женщины, чей паршивец сын разрисовывал в городе стены. Он ждал, когда она выплачется. Она уже начала немного раздражать его. Через каждые тридцать секунд ударяется в слезы.
— Простите, — опять проговорила она и закусила зубами мокрый от слез платочек.
— Ничего, — ответил Паркер. На этот раз в его голосе не звучала прежняя искренность.
Принесли кофе. Он с изумлением смотрел, как Каталина клала четыре чайные ложки сахару в свою чашку. Какие же они сладкоежки, эти латиноамериканцы. Она любила черный кофе и долила в чашку только чуть-чуть молока. Ей наконец снова удалось взять себя в руки, и Паркер решил воспользоваться этим, чтобы получить от нее ответы на свои вопросы, пока она опять не залилась слезами.
— Ваш сын был связан с какой-нибудь бандой? — спросил он.
Сосредоточиться и тщательно продуманными вопросами быстро выяснить у нее все, пока она снова не ударилась в слезы.
— Нет, — ответила она.
— Его втягивали в банду?
— Нет, насколько мне известно.
— Простите меня, но я должен задать вам этот вопрос.
Ваш сын имел отношение к наркотикам?
— Что вы под этим подразумеваете? Употреблял ли он наркотики? Нет, Альфредо никогда...
— Употреблял ли он их? Сбывал ли он их? Вот, что я спрашиваю. Был ли он каким-либо образом связан с наркотиками?
Нет.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
В карих глазах Каталины сверкнуло нечто, очень похожее на гнев.
— Вы знали, что он был стеномаракой?
— Нет. Что? Что такое стеномарака?
— Пачкун. Личность, пачкающая стены. Краской.
— Нет, я не знала этого.
— Мы совершенно уверены в том, что он именно этим и занимался, когда его застрелили. Как же иначе объяснить наличие отпечатков пальцев вашего сына на ручке краскопульта? Вы когда-нибудь видели, чтобы он выходил из дома с краскопультом?
— Нет.
— Видели ли вы в своем доме краскопульт? Тот краскопульт был заправлен красной краской. Может быть, где-нибудь возле дома вы видели краскопульт с красной краской?
Жестяную банку, которая разбрызгивает краску?
— Нет, никогда.
— А кличка «Паук» вам знакома?
— Нет.
— Именно так его звали на улице. Вы это знали?
— Нет.
— Но вы же сказали, что он не входил ни в какую банду.
— Он не входил ни в какую банду.
— Поверю вам на слово.
«Это сущая правда», прочитал он в ее глазах.
— Вам нужна помощь с похоронами? — спросил Паркер и подумал: «Господи, только бы она опять не разревелась». — Вы только скажите, — продолжал он, — я с удовольствием помогу вам.
— Por favor, — проговорила Каталина и опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
Чувство, похожее на неподдельную симпатию к этой женщине, захлестнуло душу Паркера.
* * *
Город был на грани взрыва.
Куда ни посмотришь, всюду были видны гроздья кипящего гнева.
Глухому это было на руку.
Каждый второй городской подросток был вооружен и очень опасен. По улицам бродили мальчишки, готовые совершить любое преступление, и никто не учил их уму-разуму, потому что все боялись их. Ведь если собиралась компания из четырех подростков, у двоих из них в карманах могли быть спрятаны револьверы. Нужно было с опаской ходить по улицам города, кишащего разгневанными людьми.
Вы остановили в этом городе такси, но не заметили парня, стоявшего на углу с поднятой рукой и желавшего сесть в эту же машину. Вы открываете дверь, и в этот момент подбегает кипящий от злости парень. «Ты, мерзавец», вопит он, «ты что не видел мою поднятую руку?». После этого он обращается к вам: «Эй, прошу прощения, я не видел вас. Садитесь в такси», и снова начинает бушевать: «Не лги мне, ты, подлый мерзавец! Ты увидел меня прежде, чем его». Вы уступаете ему такси, извиняетесь перед ним, лепечете какие-то оправдания, даже хотите взять на себя грехи, в которых совершенно не повинны. Но это нисколько не удовлетворяет его.
Город на вулкане, в котором бурлит лава.
«Очень хорошо», думал Глухой.
Вы стоите на углу улицы и ждете, когда светофор переключится с красного на зеленый. Наконец, путь свободен, и вы ступаете на мостовую. В этот момент какой-то лихач делает левый поворот, едва не сбивая вас с ног. Вы поднимаете брови, протягиваете руки, словно хотите сказать: «Эй, ты что делаешь? Дай мне пройти! Ой!». А он перегибается через сиденье и орет в окно со стороны пассажира: «Ты что хочешь, зараза, чтобы я из-за тебя на тротуар заехал?» С таким лучше не связываться. Это вам не подросток. Ему на вид 33 — 34 года, и кто знает, не лежит ли у него револьвер в бардачке.
Готовый прийти в ярость.
Готовый обидеться.
Готовый потерпеть неудачу.
Именно это и нужно было Глухому.
* * *
Ночью, когда температура снова стала опускаться, двое мальчишек играли под фонарным столбом на углу улиц Мейсон и Шестой. Одному из них было одиннадцать лет, другому — двенадцать. Дурачились, озорничали в эту холодную весеннюю ночь. Мальчишки они и есть мальчишки. У них были пистолеты, пластмассовые струйные пистолеты с баллончиками емкостью два галлона. При нажатии на курок они выстреливали струю воды метров на пятнадцать. Мальчишки бегали вокруг столба, стреляли друг в друга водой, из их ртов вырывались клубы пара и исчезали в морозном воздухе. Ночь была холодная, но весна уже вступила в свои права, и по Америке побежал живительный сок. Итак, они бегали и веселились. Что в этом плохого? Бегали вокруг фонарного столба, обливали друг друга водой, смеялись, когда при нажатии на курок пластмассового пистолета струя воды попадала в цель, визжали и вопили, как индейцы, окружавшие конный отряд белых во времена освоения земель Дикого Запада. Но не на Диком Западе они жили, а в огромном городе. Безумие и злоба царили в этом городе.
И случилось так, что в это время по улице проходил мужчина. Его руки были засунуты глубоко в карманы, он шел, глядя себе под ноги. Он не обратил ни малейшего внимания ни на мальчишек, ни на их игры. У него были свои проблемы. Он заметил шалунов только тогда, когда несколько капель воды попали на рукав его куртки. Мужчина обернулся, его лицо было перекошено от злости.
— Ах, вы проклятые... — начал он, и в этот момент струя воды ударила ему в лицо. — Вы, дерьмо поганое! — снова обернувшись, в ярости прорычал он и выхватил пистолет из кармана куртки.
Пистолет этот был не пластмассовый, а стальной. Настоящий автоматический «кольт» 45-го калибра. Он выстрелил три раза. Одиннадцатилетний мальчишка был убит наповал, а двенадцатилетний ранен в левое легкое.
Мужчина скрылся в ночи, а раненый мальчик корчился от боли на тротуаре, ловил воздух открытым ртом, кашлял кровью и, обливаясь слезами, звал маму.
* * *
Там вдалеке, на Спите, сверкали молнии, и старуха, сидевшая на заднем сиденье автомобиля, всхлипывала при каждой вспышке. В городе же небо не озарялось молниями, но старуха все равно хныкала и хныкала. Она сидела на заднем сиденье машины у окна справа, раскачивалась взад и вперед, причитала, словно вдова на ирландских поминках, но причитания ее были еле слышными, как будто у нее не было сил закричать от страха во весь голос. Он отвел взгляд от дороги и посмотрел на нее, поникшую и хнычущую, в зеркало заднего вида.
— Вам нечего тревожиться, — сказал он ей. — Никто не собирается обижать вас. Это для вашего же блага.
Старуха промолчала. Она неумолчно всхлипывала и раскачивалась, раскачивалась.
— Я это делаю из любви к вам, — продолжал он.
В ответ послышались всхлипывания.
— Вот почему я это делаю. А вам лучше уйти, подождать, посмотреть.
«Будь я проклят», подумал он, «если смогу что-нибудь втолковать ей. Она уже даже свое собственное имя не помнит. Все же она должна понять, что это вовсе не жестокость. Он просто не смог бы причинить зла ни ей, ни кому-либо другому. Жестокость или даже невнимательность не в его характере. То, что он делает, — это милосердие».
— Я проявляю милосердие, — проговорил он.
— Где мы?
Ее голос, прозвучавший из темноты, испугал его. Как будто кто-то выстрелил за его спиной. Удивительно четкий, ясный, энергичный, требовательный.
— Если я вам даже и отвечу, разве вы поймете? — спросил он и усмехнулся, посмотрев в зеркало заднего вида.
— Скажи, — настаивала она.
— Вы знаете город?
— Нет, — ответила она. — Кто ты такой?
— Разве вы вспомните меня, если я назовусь, — снова усмехнулся он, посмотрев в зеркало.
— Знаю ли я тебя? Ты — мой внук?
— Вы еще помните вашего внука? — спросил он.
— Бадди, — проговорила она и кивнула головой.
— Вы помните Бадди?
— Или Ральф. Тебя зовут Ральф?
— Так звали пса. Ральф! Сюда, — громко рассмеялся он.
— Тогда, значит, тебя зовут Бадди, — проговорила старуха.
— Какое это имеет значение, бабушка? Мы уже с вами, считайте, приехали, так что успокойтесь и не забивайте себе голову всякой чепухой. Я делаю вам добро, вы меня еще благодарить будете за это. Правда, правда.
— Ральф не был псом, — сказала старуха.
— Ральф! Сюда, — снова засмеялся мужчина.
— Мне кажется, он утонул, — пробормотала старуха.
— Может быть, и так.
— Как бы я хотела вспомнить все.
— Как бы я хотел забыть все, — отозвался он. — Если бы вы знали, какая вы счастливая. Вас любят, вам желают добра, вам устраивают спокойную, удобную жизнь. Вы и в самом деле не знаете, какая вы счастливая.
— Я счастливая, — повторила старуха.
— Знаю, бабушка. Я вам и говорю, что знаю, какая вы счастливая.
— Счастливая.
— Ну вот, считайте, мы уже и приехали. Тут, около меня на сиденье лежит хорошенькое одеяло. Я вас закутаю в него, и вам будет хорошо и тепло. Неужели в этом году никогда не придет весна, а?
— Я пожелала Полли спокойной ночи?
— Не помню.
— Это я ничего не могу вспомнить, — захихикала старуха.
В ее хихиканье вплелся смех внука. Глубокой ночью по городу мчалась неосвещенная машина, в ней сидели бабушка с внуком и смеялись.
В два часа ночи железнодорожная станция была безлюдна и плохо освещена. Только в запертом пустом зале ожидания горела одна лампочка. Мужчина предварительно ознакомился с порядками на станции и поэтому знал, что зал ожидания запирают в половине одиннадцатого вечера и отпирают в половине пятого утра, за пятнадцать минут до прихода первого утреннего поезда. Он также знал, что зал ожидания запирался на дерьмовый замок. Красть там было нечего, так что простого замка с подпружиненным засовом было вполне достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Еще чашечку кофе? — снова спросил он.
— С удовольствием, но...
Опять посмотрела на часики, из ее глаз хлынули слезы.
Ах, какая она была хрупкая, прелестная!
— Вы торопитесь на работу или в другое место? — спросил детектив.
— Я работаю на дому, — ответила она.
— Что же вы делаете?
— Печатаю на пишущей машинке.
— Аа! — только и смог произнести Паркер.
— Да. Но сегодня... я хочу помочь вам. Хочу, чтобы вы разыскали того, кто...
И она разрыдалась.
«Господи Иисусе», подумал он, подозвал розовощекую женщину, дежурившую в этот день в кафетерии, и заказал ей еще две чашки кофе. Весь зал смотрел на детектива как на какого-то истязателя собственной жены, а он тщетно пытался дать им понять, что между ним и сидевшей напротив него зареванной женщиной нет никаких личных отношений. Вот бы сейчас вынуть из кармана маленький кожаный футляр с полицейским значком, показать им его, чтобы они все знали, что он полицейский, исполняет свои служебные обязанности.
Пытается получить интересующую его информацию от этой вот женщины, чей паршивец сын разрисовывал в городе стены. Он ждал, когда она выплачется. Она уже начала немного раздражать его. Через каждые тридцать секунд ударяется в слезы.
— Простите, — опять проговорила она и закусила зубами мокрый от слез платочек.
— Ничего, — ответил Паркер. На этот раз в его голосе не звучала прежняя искренность.
Принесли кофе. Он с изумлением смотрел, как Каталина клала четыре чайные ложки сахару в свою чашку. Какие же они сладкоежки, эти латиноамериканцы. Она любила черный кофе и долила в чашку только чуть-чуть молока. Ей наконец снова удалось взять себя в руки, и Паркер решил воспользоваться этим, чтобы получить от нее ответы на свои вопросы, пока она опять не залилась слезами.
— Ваш сын был связан с какой-нибудь бандой? — спросил он.
Сосредоточиться и тщательно продуманными вопросами быстро выяснить у нее все, пока она снова не ударилась в слезы.
— Нет, — ответила она.
— Его втягивали в банду?
— Нет, насколько мне известно.
— Простите меня, но я должен задать вам этот вопрос.
Ваш сын имел отношение к наркотикам?
— Что вы под этим подразумеваете? Употреблял ли он наркотики? Нет, Альфредо никогда...
— Употреблял ли он их? Сбывал ли он их? Вот, что я спрашиваю. Был ли он каким-либо образом связан с наркотиками?
Нет.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
В карих глазах Каталины сверкнуло нечто, очень похожее на гнев.
— Вы знали, что он был стеномаракой?
— Нет. Что? Что такое стеномарака?
— Пачкун. Личность, пачкающая стены. Краской.
— Нет, я не знала этого.
— Мы совершенно уверены в том, что он именно этим и занимался, когда его застрелили. Как же иначе объяснить наличие отпечатков пальцев вашего сына на ручке краскопульта? Вы когда-нибудь видели, чтобы он выходил из дома с краскопультом?
— Нет.
— Видели ли вы в своем доме краскопульт? Тот краскопульт был заправлен красной краской. Может быть, где-нибудь возле дома вы видели краскопульт с красной краской?
Жестяную банку, которая разбрызгивает краску?
— Нет, никогда.
— А кличка «Паук» вам знакома?
— Нет.
— Именно так его звали на улице. Вы это знали?
— Нет.
— Но вы же сказали, что он не входил ни в какую банду.
— Он не входил ни в какую банду.
— Поверю вам на слово.
«Это сущая правда», прочитал он в ее глазах.
— Вам нужна помощь с похоронами? — спросил Паркер и подумал: «Господи, только бы она опять не разревелась». — Вы только скажите, — продолжал он, — я с удовольствием помогу вам.
— Por favor, — проговорила Каталина и опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
Чувство, похожее на неподдельную симпатию к этой женщине, захлестнуло душу Паркера.
* * *
Город был на грани взрыва.
Куда ни посмотришь, всюду были видны гроздья кипящего гнева.
Глухому это было на руку.
Каждый второй городской подросток был вооружен и очень опасен. По улицам бродили мальчишки, готовые совершить любое преступление, и никто не учил их уму-разуму, потому что все боялись их. Ведь если собиралась компания из четырех подростков, у двоих из них в карманах могли быть спрятаны револьверы. Нужно было с опаской ходить по улицам города, кишащего разгневанными людьми.
Вы остановили в этом городе такси, но не заметили парня, стоявшего на углу с поднятой рукой и желавшего сесть в эту же машину. Вы открываете дверь, и в этот момент подбегает кипящий от злости парень. «Ты, мерзавец», вопит он, «ты что не видел мою поднятую руку?». После этого он обращается к вам: «Эй, прошу прощения, я не видел вас. Садитесь в такси», и снова начинает бушевать: «Не лги мне, ты, подлый мерзавец! Ты увидел меня прежде, чем его». Вы уступаете ему такси, извиняетесь перед ним, лепечете какие-то оправдания, даже хотите взять на себя грехи, в которых совершенно не повинны. Но это нисколько не удовлетворяет его.
Город на вулкане, в котором бурлит лава.
«Очень хорошо», думал Глухой.
Вы стоите на углу улицы и ждете, когда светофор переключится с красного на зеленый. Наконец, путь свободен, и вы ступаете на мостовую. В этот момент какой-то лихач делает левый поворот, едва не сбивая вас с ног. Вы поднимаете брови, протягиваете руки, словно хотите сказать: «Эй, ты что делаешь? Дай мне пройти! Ой!». А он перегибается через сиденье и орет в окно со стороны пассажира: «Ты что хочешь, зараза, чтобы я из-за тебя на тротуар заехал?» С таким лучше не связываться. Это вам не подросток. Ему на вид 33 — 34 года, и кто знает, не лежит ли у него револьвер в бардачке.
Готовый прийти в ярость.
Готовый обидеться.
Готовый потерпеть неудачу.
Именно это и нужно было Глухому.
* * *
Ночью, когда температура снова стала опускаться, двое мальчишек играли под фонарным столбом на углу улиц Мейсон и Шестой. Одному из них было одиннадцать лет, другому — двенадцать. Дурачились, озорничали в эту холодную весеннюю ночь. Мальчишки они и есть мальчишки. У них были пистолеты, пластмассовые струйные пистолеты с баллончиками емкостью два галлона. При нажатии на курок они выстреливали струю воды метров на пятнадцать. Мальчишки бегали вокруг столба, стреляли друг в друга водой, из их ртов вырывались клубы пара и исчезали в морозном воздухе. Ночь была холодная, но весна уже вступила в свои права, и по Америке побежал живительный сок. Итак, они бегали и веселились. Что в этом плохого? Бегали вокруг фонарного столба, обливали друг друга водой, смеялись, когда при нажатии на курок пластмассового пистолета струя воды попадала в цель, визжали и вопили, как индейцы, окружавшие конный отряд белых во времена освоения земель Дикого Запада. Но не на Диком Западе они жили, а в огромном городе. Безумие и злоба царили в этом городе.
И случилось так, что в это время по улице проходил мужчина. Его руки были засунуты глубоко в карманы, он шел, глядя себе под ноги. Он не обратил ни малейшего внимания ни на мальчишек, ни на их игры. У него были свои проблемы. Он заметил шалунов только тогда, когда несколько капель воды попали на рукав его куртки. Мужчина обернулся, его лицо было перекошено от злости.
— Ах, вы проклятые... — начал он, и в этот момент струя воды ударила ему в лицо. — Вы, дерьмо поганое! — снова обернувшись, в ярости прорычал он и выхватил пистолет из кармана куртки.
Пистолет этот был не пластмассовый, а стальной. Настоящий автоматический «кольт» 45-го калибра. Он выстрелил три раза. Одиннадцатилетний мальчишка был убит наповал, а двенадцатилетний ранен в левое легкое.
Мужчина скрылся в ночи, а раненый мальчик корчился от боли на тротуаре, ловил воздух открытым ртом, кашлял кровью и, обливаясь слезами, звал маму.
* * *
Там вдалеке, на Спите, сверкали молнии, и старуха, сидевшая на заднем сиденье автомобиля, всхлипывала при каждой вспышке. В городе же небо не озарялось молниями, но старуха все равно хныкала и хныкала. Она сидела на заднем сиденье машины у окна справа, раскачивалась взад и вперед, причитала, словно вдова на ирландских поминках, но причитания ее были еле слышными, как будто у нее не было сил закричать от страха во весь голос. Он отвел взгляд от дороги и посмотрел на нее, поникшую и хнычущую, в зеркало заднего вида.
— Вам нечего тревожиться, — сказал он ей. — Никто не собирается обижать вас. Это для вашего же блага.
Старуха промолчала. Она неумолчно всхлипывала и раскачивалась, раскачивалась.
— Я это делаю из любви к вам, — продолжал он.
В ответ послышались всхлипывания.
— Вот почему я это делаю. А вам лучше уйти, подождать, посмотреть.
«Будь я проклят», подумал он, «если смогу что-нибудь втолковать ей. Она уже даже свое собственное имя не помнит. Все же она должна понять, что это вовсе не жестокость. Он просто не смог бы причинить зла ни ей, ни кому-либо другому. Жестокость или даже невнимательность не в его характере. То, что он делает, — это милосердие».
— Я проявляю милосердие, — проговорил он.
— Где мы?
Ее голос, прозвучавший из темноты, испугал его. Как будто кто-то выстрелил за его спиной. Удивительно четкий, ясный, энергичный, требовательный.
— Если я вам даже и отвечу, разве вы поймете? — спросил он и усмехнулся, посмотрев в зеркало заднего вида.
— Скажи, — настаивала она.
— Вы знаете город?
— Нет, — ответила она. — Кто ты такой?
— Разве вы вспомните меня, если я назовусь, — снова усмехнулся он, посмотрев в зеркало.
— Знаю ли я тебя? Ты — мой внук?
— Вы еще помните вашего внука? — спросил он.
— Бадди, — проговорила она и кивнула головой.
— Вы помните Бадди?
— Или Ральф. Тебя зовут Ральф?
— Так звали пса. Ральф! Сюда, — громко рассмеялся он.
— Тогда, значит, тебя зовут Бадди, — проговорила старуха.
— Какое это имеет значение, бабушка? Мы уже с вами, считайте, приехали, так что успокойтесь и не забивайте себе голову всякой чепухой. Я делаю вам добро, вы меня еще благодарить будете за это. Правда, правда.
— Ральф не был псом, — сказала старуха.
— Ральф! Сюда, — снова засмеялся мужчина.
— Мне кажется, он утонул, — пробормотала старуха.
— Может быть, и так.
— Как бы я хотела вспомнить все.
— Как бы я хотел забыть все, — отозвался он. — Если бы вы знали, какая вы счастливая. Вас любят, вам желают добра, вам устраивают спокойную, удобную жизнь. Вы и в самом деле не знаете, какая вы счастливая.
— Я счастливая, — повторила старуха.
— Знаю, бабушка. Я вам и говорю, что знаю, какая вы счастливая.
— Счастливая.
— Ну вот, считайте, мы уже и приехали. Тут, около меня на сиденье лежит хорошенькое одеяло. Я вас закутаю в него, и вам будет хорошо и тепло. Неужели в этом году никогда не придет весна, а?
— Я пожелала Полли спокойной ночи?
— Не помню.
— Это я ничего не могу вспомнить, — захихикала старуха.
В ее хихиканье вплелся смех внука. Глубокой ночью по городу мчалась неосвещенная машина, в ней сидели бабушка с внуком и смеялись.
В два часа ночи железнодорожная станция была безлюдна и плохо освещена. Только в запертом пустом зале ожидания горела одна лампочка. Мужчина предварительно ознакомился с порядками на станции и поэтому знал, что зал ожидания запирают в половине одиннадцатого вечера и отпирают в половине пятого утра, за пятнадцать минут до прихода первого утреннего поезда. Он также знал, что зал ожидания запирался на дерьмовый замок. Красть там было нечего, так что простого замка с подпружиненным засовом было вполне достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50