— Потому что мне вовсе не хочется заснуть навеки с пулей в голове. Покорно благодарю, — закончил Исаак и кивнул головой Ларри. Тот кивнул ему в ответ.
— По-моему, нам следует поступить именно так, — сказал Ларри.
Шестнадцатилетний мальчишка с тонким пушком на лице, сияющими синими глазами и кукольным румянцем на щеках.
— Мне кажется. Генри, только вы один не желаете на время уняться, — проговорил он и необдуманно прибавил:
— Меня это восхищает. Правда. Но тот тип не шутит, и то, что произошло на прошлой неделе, лучше всякой метлы вымело с улиц других писак. Значит, если тип ищет писак, а они затаились, не совершит ли наш Союз глупость, подарив ему то, что он ищет? Подставив ему желанные мишени?
Мы пойдем в центр на Холл-Авеню, как вы хотите...
— Я хочу попробовать ту проклятую витрину книжного магазина, — сказал Генри.
— Я тоже, — отозвался Ларри. — Неужели вы думаете, что все мы не хотим обработать то окно? Да оно ждет не дождется, чтобы его обработали. Как раз напротив ювелирного магазина, на одном из самых людных перекрестков центра. Будьте спокойны, мы обработаем то окно. У нас получится Аллея Союза, и мы прославимся! Но не сейчас, Генри. Пройдет немного времени, и тип выдохнется...
— Пока что это не предвидится, — возразил Генри.
— Фараоны повяжут его...
— Ха!
— Он уже убил троих, и легавые, должно быть, напали на его след, — вставил свое слово Эфраим.
— Нам недолго осталось ждать, — сказал Исаак.
Генри покачал головой и водрузил на нос очки. Из-за очков смотрели его глаза, в них выражалось скорее разочарование, чем гнев. Он рассчитывал на своих компаньонов и так надеялся, что они не подведут его. Самый старший в Союзе, он легко стал его естественным лидером, хотя был меньше всех ростом. Толстый коротышка. Торчавшие во все стороны жесткие волосы и приземистая фигура делали его похожим на перепуганного дикобраза. Шестнадцатилетний Ларри, высокий и очень красивый, не шел с ним ни в какое сравнение.
Слова и решимость лидера, казалось, заставили компаньонов задуматься над его позицией.
— Если вы не пойдете со мной, я сам обработаю то окно, — заявил Генри.
Все посмотрели на него.
— Не буду ждать до конца недели. Сегодня же и обработаю его.
Никто не проронил ни слова.
— Кто со мной? — спросил он.
Молчание.
— Ладно, собрание закрыто, — подытожил Генри.
Ему никогда не приходило в голову, что желание запечатлеть свое имя на всех окнах мира не согласовывалось с его ростом 168 см.
* * *
Она была, безусловно, права. Нужно прикончить еще одного. Он хотел остановиться на трех, но она, как всегда, оказалась права.
— Ты остановишься на третьем, — сказала она, — а они переждут и снова примутся за старое. Пришить троих и на этом успокоиться? Это не то, что уйти в отставку после получения третьей премии Академии Наук или покрасовавшись три года в списке бестселлеров. Не забывай, ты уничтожаешь пачкунов. Это твоя боевая задача. Понял? А человек, поставивший перед собой такую задачу, не должен останавливаться на третьем.
Это она говорила ему прошлой ночью в постели.
Они лежали и рассуждали о том, что будут делать после того, как прикончат последнего. Она вслух поинтересовалась, сколько их может быть? Пять? Шесть? Лежала на боку в подаренной им на Рождество пурпурной ночной сорочке очень маленького, почти кукольного, размера, без трусиков. Одна нога вытянута, другая согнута в коленке.
— Возможно, надо вовремя остановиться, — продолжала она. — Чем больше их ты приканчиваешь, тем больше рискуешь нарваться на неприятность. Но...
— Если бы ты знала, какая меня там берет жуть, — сказал он. — Глухая ночь.
— Охотно верю тебе, — согласилась она. — Но ты дал им понять, что не шутишь с ними шутки, а всерьез взялся за них.
— Я не дилетант.
— Правильно, не дилетант. Ты дал им понять, что с тобой шутки плохи.
— Ты читала, как газетчики честят меня?
— Мне это нравится, — проговорила она, усмехнулась и чуть отодвинула коленку согнутой ноги. Чуть отодвинула ее влево.
Он не мог спокойно думать о ней. И вот сейчас вспоминал вчерашнюю ночь, ее, лежащую на постели в короткой пурпурной ночной сорочке, ее небрежную манеру двигать взад-вперед коленкой, так что обнажалось самое сокровенное, усмешку на ее лице, которая, казалось, говорила: «Хочешь меня, малыш? Так возьми же, любимый». И кровь стучала у него в висках.
Стоило ему только подумать о ней, и его охватывало возбуждение.
Она пожелала, чтобы он пришил пятерых вандалов, он их пришьет. Шестерых, значит шестерых. Дюжину? Сколько хочешь. Это она подала ему мысль пришивать писак. Если она пожелает, чтобы он убил сотню, он и сотню убьет. Только сначала их надо найти.
Час ночи, на улицах пустынно.
Очень трудно предугадать их намерения. Представить себе, где они появятся в следующий раз. Он долго ездил на машине в поисках места с разрисованными стенами, хорошего места для охоты. Куда непременно придет крупная дичь.
Верно? Он искал среди загаженных пачкотней стен девственно чистую. Такую, которая привлечет к себе кого-нибудь из них.
Сегодня ночью он оказался в центре города.
Здесь пачкотни было не так уж много, но он вспомнил, что в сегодняшней газете описывалась работа одной компании. Они вырезали свои имена на витринном стекле. Где-то здесь. Гм-мм, подумал он, это что-то новое. Авось, повезет здесь.
Это было после того, как они всю ночь занимались любовью. Пурпурная ночная сорочка, господи. Он ушел от нее рано утром, купил газету в кондитерской на углу и прочитал ее в такси по дороге домой. Почти вся газета была заполнена сплетнями об убийце пачкунов. А в одной статье рассказывалось, как на прошлой неделе, в ночь с субботы на воскресенье, на Холл-Авеню кто-то расписал своими инициалами витринное стекло, а в правом нижнем углу вывел буквы СППУ. Полиция так и не разобралась, что это значило. Газетчик сообщал, что такого прежде не было — уродовать стеклянные и пластмассовые поверхности.
Он обдумывал это, когда мылся под душем, одевался, завтракал в кафе, обдумывал это на пути в центр города.
Стоит ли новинка того, чтобы ею заинтересовался убийца пачкунов, размышлял он.
Пресечь, так сказать, в корне?
Показать всему миру, что он никому не позволит бесчинствовать в своем городе?
Показать им, что он настроен серьезно?
Итак, он приехал в центр города, покружил по улицам в поисках того, кто показался бы ему подозрительным, предвкушая, как он поймает писаку, разрисовывающего витринное окно магазина, внезапно и немедленно пресечет его работу, уничтожит на месте преступления.
Ничего.
Никого.
Пока что все шло успешно, ему удалось навести страх на этих ничтожеств.
Ему не хотелось выходить из машины и вести поиски пешком. Здесь находились магазины, торговавшие шелками.
Если полицейский патруль заметит его, они, чего доброго, подумают, что это он вырезает свои инициалы на витринных стеклах проклятых магазинов. И он продолжал кружить. У него не было определенного плана. Проехал несколько кварталов по направлению к Холл-Авеню, потом повернул на север к Детавонер, потом поехал к центру, снова свернул на юг и покатил на улицу Джефферсона. По пути он внимательно наблюдал, не безобразничает ли какой-нибудь бездельник у витрины магазина.
На улице Джефферсона увидел мужчину, стоявшего у окна. Очень хорошо! Но оказалось, тот просто мочился.
Естественная надобность, подумал он и улыбнулся в темноте салона машины.
Его обогнала полицейская машина с буквами ЮЦР на бортах. Южный центральный район.
На следующем перекрестке он повернул направо и снова направился к Холл-Авеню, проехал по этой улице и опять свернул на Детавонер. Это был Северный центральный район. Он не хотел, чтобы тот же полицейский патруль заметил его в зеркале заднего вида.
Проехал шесть кварталов в сторону от центра, свернул направо, снова попал на Холл-Авеню, повернул налево, подъехал к большому перекрестку, где находился испоганенный ювелирный магазин, посмотрел на другую сторону улицы и увидел коротышку с торчащими во все стороны волосами. Тот стоял перед витриной книжного магазина.
Он притормозил.
Нажал на кнопку электропривода, оконное стекло со стороны пассажира опустилось. На малой скорости подъехал туда, где коротышка усердно царапал витринное стекло.
Коротышка услышал как остановилась машина и обернулся.
Слишком поздно.
— Эй, парень! — окликнул он коротышку и выпустил ему две пули в голову и одну в грудь. Потом пострелял в витрину. Для собственного удовольствия.
* * *
Человек говорит вам:
— Я заведую одним из лучших приютов в нашем городе.
И продолжает:
— Я заведую хорошим приютом.
И еще он говорит:
— В других приютах людей избивают по ночам. Шлангами, палками, еще бог знает чем. В моем приюте этого и в помине нет.
Читатель, наверное, уже забыл полицейского-знатока, недоумевавшего, с чего это господин так разгорячился. Особенно, когда тот время от времени как заклинание повторял пикантности типа: «Поверьте, у нас не возникают трудности с охраной как таковой». Кавычки открылись и закрылись. И дальше сообщает, что в последнем квартале прошлого года было похищено 50 одеял, а за два месяца этого года — 26, но «поймите, мы никак не можем предупредить случайные кражи».
Хорошоооо...
Мейер был уверен, что Гарольд Лафтон простит ему посещение 16-го участка в ту субботу, сразу же по уходе из его приюта. А там, оказавшись в такой же привычной обстановке, как в своем родном 87-м, и не теряя драгоценного времени, Мейер попросил дежурного сержанта просмотреть журнал происшествий за последние несколько месяцев. Чем черт не шутит, мало ли что бывает. Возможно, в Храмовом ООПе не такая уж тишь да гладь и божья благодать, как утверждал возмущенный мистер Лафтон.
И вот!
Оказалось, что в январе — дальше добрый сержант не пожелал заглядывать — полицейских вызывали в приют целых восемь раз. Три раза — для расследования происшествий, связанных с насилием, пять раз — для расследования чрезвычайных происшествий, повлекших за собой госпитализацию пострадавших от укусов крыс и/или передозировки лекарств.
В феврале число вызывов полицейских в приют заметно возросло. Их вызывали 12 раз. Почти всегда глухой ночью, и набор происшествий был за очень редким исключением тот же самый, что в январе.
В марте полицейские, патрулировавшие на радиофицированной машине в районе, где находится приют, нанесли туда всего лишь семь визитов, но зато им пришлось расследовать убийство, случившееся в мужской уборной.
Короче, Храмовый ООП ничем не отличался от других городских богаделен, и Гарольд Лафтон был подонком. Мейер сразу же позвонил Коттону Хейзу и порекомендовал ему не бриться в течение выходных дней. И вот сегодня, во вторник, в половине второго ночи высокий рыжеволосый мужчина, с трехдневной щетиной на лице и грязными руками, одетый в старую-престарую коричневую куртку и синие джинсы с бахромой, вошел в приют и направился прямо в регистратуру. За плечами у него был вещевой мешок, в котором, как видно, хранились все его пожитки. От него так несло перегаром, что, когда он сообщил регистратору свое имя — Джерри Хадсон — и попросился переночевать, тот чуть не потерял сознание.
Хейз расписался в журнале прибытия под своим именем, взял вначале ключ от шкафчика и только потом регистрационную карточку с указанным на ней номером 104.
— Счастливый номер, — ухмыльнулся Хейз, обнажив при этом зелено-желто-коричневые зубы и снова дохнул на регистратора перегаром.
Ему сказали, что 104 — номер его койки, он найдет ее по картонке с этим номером, висящей на спинке, и Хейз направился через манеж в кладовую. Там ему выдали подушку, одеяло и набор туалетных принадлежностей. Как было указано на синем целлофановом кульке, в котором содержались эти принадлежности, они были пожертвованы приюту объединением продуктовых магазинов Галлигана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50