Протяжно и гулко ударил колокол. Тимофей перекрестился и вошел в ворота. Со всех сторон ручейками стекались к храму монахи: выходили из домиков, спускались по лестницам из келий в скале, торопились от хозяйственных построек. Перебирая четки и опустив глаза, чернецы проходили мимо, даже не удостоив пришельца взглядом.
— Отче! — Тимофей решился окликнуть низкорослого монашка с длинными седыми волосами. — Подожди!
— Что тебе, сыне? — Монах поднял голову и с любопытством поглядел на незнакомца: не решаясь говорить здесь на турецком, казак окликнул его по-русски.
— Я ищу отца Доната.
— Отца Доната? Зачем он тебе? Сейчас начнется служба в храме.
— У меня к нему важное дело.
— Ты руснак? — полуутвердительно спросил монашек.
— Да, — не стал скрывать Тимофей.
— Жди. — Чернец показал на лежавший у ворот камень и продолжил путь к храму.
Казак послушно сел на камень, нагретый за долгий день щедрым южным солнцем. Не зря говорят: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Раз велено ждать, придется ждать. Хорошо бы и самому пойти в храм — он уже давно не бывал в церкви, обходясь в беспокойной, полной неожиданных приключений жизни только короткими молитвами к Всевышнему и Богородице. Но стоит ли показываться всей братии? Издали монастырь казался маленьким, а здесь он зримо оценил его величину и мысленно склонил голову перед терпеливым подвигом строителей, воздвигнувших циклопические постройки среди гор. Наверняка в обители живет не одна сотня чернецов, а среди них люди разные — пусть не по злому умыслу, а просто по природной болтливости начнет кто-то молоть языком, что-де был тут недавно русский, и это дойдет до турок. Нет, уж лучше сидеть на камне, ожидая отца Доната.
Вечерню монахи служили не торопясь, по чину. Наконец, опять ударил колокол, возвещая об окончании молений. Из дверей храма вновь потекли черные ручейки к домикам и лестницам в кельи, а через площадь к воротам направился согнутый годами монах, тяжело опиравшийся на длинный посох с рогулькой на конце. На груди у него болтался большой медный крест. Он остановился в трех шагах от сидевшего на камне казака и глухо спросил:
— Ты ждешь отца Доната?
— Да, отче — Тимофей встал и поклонился старику.
— Руснак? — Из-под нависших седых бровей на Головина уставились холодные черные глаза.
— Да. Ты отец Донат?
— Я. Что у тебя за дело?
— Какому Богу ты молишься, отче?
— Истинному. — Обернувшись к храму, монах осенил себя крестным знамением. — Ты пришел спросить меня об этом?
— От лжи до истины пять пальцев. — Тимофей приложил ладонь к виску, как велел игумен Зосима.
— Апостолы учат, что из лжи родится все, даже правда. — Донат испытующе поглядел на нежданного гостя. — Иди за мной! — Он сделал призывный жест левой рукой, и казак увидел на его безымянном пальце вросшее кольцо. — Ты неосторожен, — шаркая через двор, проворчал старик. — Хорошо, что спросил обо мне у Симеона, но надо было не распускать язык, а дожидаться, пока сам пройду.
— Прости, отче, — начал оправдываться Головин. — Я не знал об этом.
— Ладно, молчи! — Донат обошел храм, свернул к одному из домиков, поднялся по высоким каменным ступеням, открыл тяжелую дверь и пропустил вперед гостя.
Келья отца Доната оказалась просторной и прохладной. В правом углу перед большим киотом горела лампада. Вдоль стен стояли темные сундуки и лавки, на широком столе лежала раскрытая книга в кожаном, с медными застежками переплете. Каменные плиты пола были покрыты домоткаными половиками.
— Ноги стынут, — пожаловался старик и указал гостю, где сесть. Говорил он на болгарском, и Тимофей вполне сносно понимал его.
— Что тебя привело ко мне? — устроившись за столом, спросил монах.
— Вот. — Казак показал два знака тайного братства.
Ни один мускул не дрогнул на лице старика. Медленно подтянув к себе книгу, он запустил пальцы в корешок ее переплета и вытащил свой знак: в середине золотого цветка было целых три жемчужины, и Головин понял, что перед ним один из особо доверенных старших братьев.
— Говори! — приказал Донат. — Здесь нас никто не подслушает.
Стараясь быть кратким, Тимофей объяснил, как он оказался в Болгарии, и описал события памятной ночи, когда конь принес к дому бая Славчо попавшего в засаду гонца. Закончив, казак снял с себя пояс, положил на стол клинок и мешочек с жемчугом. Потом отдал знак тайного братства, принадлежавший погибшему.
— Где сейчас люди, которые вместе с тобой ушли с берега моря? — помолчав, спросил монах.
— Ждут на горе, что за долиной.
— Известно ли им, к кому ты отправился?
— Нет, отче. Они знают только, что я пошел в монастырь.
— Ты доверяешь им?
— Мы сидели на одной скамье гребцов. Турецкие галеры не рай, отче!
— Я тебя спрашиваю не о том, — нахмурился Донат. — Доверяешь ли им? Отвечай!
— Я не открыл им полностью ни своего сердца, ни души, ни мыслей. Доверяю в малом, но таюсь в большом.
— Хорошо, — смягчился старец.
Он зажег свечи в шандале и взял в руки клинок. Повертел, разглядывая его со всех сторон, колупнул твердым ногтем накладку рукояти и снова нахмурился:
— Это не мне. Гонец ехал в Царьград.
— Он сказал мне об этом перед смертью, — подтвердил казак.
— Кто-нибудь слышал его слова? — быстро спросил монах.
— Нет!
— Ладно. — Старик отложил клинок и высыпал на ладонь жемчужины из мешочка. Поворошил их скрюченным пальцем и снова ссыпал в мешочек. — Мне, кроме тебя, некем заменить погибшего. Ты знаешь турецкий?
— Да, отче. Могу говорить, писать и читать на турецком, арабском и татарском.
— Похвально. — Донат пожевал бледными губами, о чем-то раздумывая. И, приняв решение, приказал: — Завтра отправишься. У погибшего была охрана, а тебе придется добираться одному. Нет у меня сейчас людей, но ждать их будет преступлением. Время уходит!
— Охрана ждет меня на горе за долиной.
— Вот как? — Старец снова задумался, глядя на пламя свечей. — А что ты им скажешь?
— Скажу, что в монастыре нет того, кому нужно передать последние слова умершего, поэтому придется ехать дальше.
— В рубище нищих? — усмехнулся старик.
— Я уже думал об этом, — признался Тимофей. — На жемчуг можно купить коней, одежду и оружие. Одна жемчужина потянет на три или даже четыре сотни пиастров, а хороший конь стоит не больше шестидесяти. Одежда и того дешевле.
— У меня нет здесь ни конюшен, ни оружейных лавок, ни ростовщиков, готовых обменять жемчуг на пиастры, — отрезал монах, словно окатил гостя ушатом ледяной воды. Он встал и подошел к окну. Закат уже догорел, на темном небе зажглись первые звезды, загадочно мерцавшие в разрывах между облаками.
Головин напряженно уставился в его согнутую спину, обтянутую порыжелой рясой: не пристало спорить со старшим в тайном братстве, но как понимать его слова, коли он сам велел отправляться завтра в Царьград? Как ехать в столицу султана, не имея ни денег, ни одежды и даже не зная, к кому и куда там обратиться? Хорошо, пусть старший брат скажет, кому отдать клинок, остальное младший сделает сам.
— Долго живу, — тихо проговорил Донат. — И не перестаю удивляться, отчего люди так злобятся? Отчего не хотят видеть красоту мира, сотворенного Господом? Луч солнца, игра воды в ручье, лунный свет, звезды на небе… Это же волшебство! И сила сотворенной Богом красоты выше подвигов и славы царей! Они уходят, а волшебство мира остается. Как ты думаешь? — Он обернулся и пытливо глянул в глаза казака, будто стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли.
— Божий мир прекрасен, — согласился Тимофей. — В детстве я попал в полон к татарам, был продан туркам и чудом вновь обрел свободу. Потом опять испытал ужас плена и позор невольничьего рынка. Могу ли я, молодой и здоровый, способный воевать, сидеть сложа руки и смотреть на волшебную красоту, когда поганые терзают мой народ, а славяне стонут под игом? Божий мир станет еще прекраснее, когда не будет невольничьих рынков! Дай мне клинок и скажи, кому его передать в Царьграде. Остальное я сумею выполнить сам.
— Гордый. — Старец осуждающе покачал седой головой.
— Ты же говорил: время уходит! — напомнил казак. — На Востоке любят повторять старую мудрость: если твое дело, твоя власть в пасти льва, разорви ему пасть, и ты получишь почести в жизни или достойную мужчины смерть! Утром я буду на дороге к столице султанов.
— И торопливый, — отметил старец. — Ты забыл основные заповеди братства: осторожность, терпение и подчинение всех чувств великой цели! — Он отошел от окна и снова устроился за столом, подперев щеку ладонью. — Уйми гордыню и перестань держать на меня зло на сердце. Страдания зажгли огонь в твоей душе, и это хорошо! Но разум должен оставаться холодным. У меня есть все, что нужно: кони, оружие, одежда, деньги.
— Так почему же?.. — Молодой человек вскинул голову, но старик остановил его, подняв сухую ладонь:
— Опять взыграла гордыня? Опять торопишься?
Под взглядом монаха казак понуро опустил голову, выражая готовность смиренно выслушать его.
— Предположим, я дам тебе все необходимое. Тогда еще пятеро будут знать, что в Горном монастыре есть человек, готовый помочь делу освобождения славян. А путь до Царьграда не близкий, многое может случиться в дороге и в самой столице султана. Разве каждый из твоих товарищей дал обет молчания и скрепил свою клятву кровью? Подумай, сколько времени уйдет, чтобы воссоздать все вновь, если турки разгромят нашу обитель?
Тимофей еще ниже опустил голову, не смея поднять глаза на старца. Он чувствовал, как краска стыда румянцем заливает ему щеки: Донат мудр, а он повел себя, как мальчишка, забыв все наставления отца Зосимы и других своих учителей.
— Я могу вымыть тебя в бане, побрить и переодеть, — продолжал Донат. — Но ведь ты хотел сказать ожидающим тебя, что нет здесь того, кому погибший гонец просил передать его последние слова. Или не так? Кто поверит тебе, слыша явную ложь? И не только меня и себя подставишь под турецкую саблю, а все братство и дело, которому оно служит!
— Прости, отче! — Головин бухнулся на колени. — Ради общего дела взыграла моя гордыня, ради дела торопился я в дорогу!
Донат вышел из-за стола, ласково взял казака за плечи, поднял его.
— Встань, сыне! Пусть наш разговор послужит тебе уроком и наукой впредь думать не только о цели, но и о том, как ее достигнуть, сохранив свою и чужие головы.
— Я понял, отче, — заверил Тимофей, положив руку на сердце.
— Понял? — Донат недоверчиво усмехнулся. — Тогда скажи, что думаешь делать дальше?
Головин немного помолчал, собираясь с мыслями: он получил предметный урок, и вновь ударить лицом в грязь перед старшим братом равносильно полной потере его доверия.
— Коней, оружие и одежду лучше взять в заранее условленном месте, — взвешивая каждое слово, медленно начал казак. — Такое возможно?
Донат одобрительно кивнул и ободряюще улыбнулся.
— У тебя, отче, я оставлю жемчуг, но возьму взамен немного денег, — продолжил Тимофей. — В каком-нибудь городке зайду в разные дома, чтобы скрыть, кто оказал мне помощь. И только потом приведу своих спутников туда, где будет приготовлено все необходимое. До Царьграда буду в одежде янычара, а перед тем, как въехать туда, сменю обличье и переодену товарищей. Но как я найду того, кому нужно отдать клинок?
— Теперь ты действительно понял. — Старец подошел к сундуку, стоявшему у стены, и откинул его крышку. — Возьми!
Он вынул из сундука и подал казаку небольшую серебряную монету старой чеканки с изображением давно умерших властителей много лет назад исчезнувшего царства.
— Местечко, где начнешь запутывать следы, я тебе подскажу. Когда и где будут ждать лошади, договоришься с Симеоном. Ты с ним встретился у ворот обители, помнишь?.. Он же даст тебе другой пояс, а то ты странно выглядишь в лохмотьях, подпоясанных дорогой шалью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114