Просто слепая судьба решила выкинуть неожиданную шутку и свела нос к носу смертельных врагов, каким-то чудом заставив их сойтись в одном и том же месте в одно и то же время. Бородач в лохматой шапке на такой поворот явно не рассчитывал.
Приятели разбойника допили водку и поднялись из-за стола. Увидев это, Попов затормошил Лаврушку.
— Все, пора по домам! Договаривались по одной чарке.
— Не-е-е, — пьяно погрозил ему пальцем Захаров. — Ей там одной скучно будет. Возьми еще! Я потом отплачу!
Он похлопал себя по впалому животу, показывая, где скучает одинокая чарка, и просительно заглянул в глаза Ивану, надеясь на дармовое угощение. В другой раз стрелец, может быть, и пожалел бы этого тощего, нескладного человека и скрепя сердце купил ему еще водки, но не сейчас! Разбойник со своими собутыльниками уже пробирался к выходу, вот-вот хлопнет за ним дверь кружала, а потом ищи ветра в поле.
— Как знаешь, а я домой. — Попов нахлобучил шапку и торопливо вышел, не слушая, что скулил ему вслед быстро опьяневший Лаврушка. Не иначе, у старого дружка опять питейное настроение, теперь он застрянет здесь надолго.
Выскочив из кабака, Иван увидел, что разбойник направился в сторону Ильинских ворот. Один из мужиков, сидевших с ним за столом, попрощался и исчез в темноте. Иван постарался его запомнить, но следить за ним не стал, а пошел за бородачом.
Не доходя до Ильинки, еще один спутник бородача свернул к Котельникам. Разбойник и оставшийся с ним мужик миновали ворота и двинулись к Земляному валу: Вскоре они вошли в калитку большого бревенчатого дома с затейливым петушком на печной трубе. Иван облегченно перевел дух: привел-таки, злодей, на место. Вряд ли он отсюда еще куда направится, поскольку дело к ночи. Пожалуй, стоит некоторое время приглядеть за этим домиком, а после ноги в руки — и поскорее на подворье дьяка: Никита Авдеевич найдет, как приставить к бородачу надежные глаза и уши.
Однако надеждам стрельца не суждено было сбыться — меньше чем через полчаса разбойник вышел из калитки. Его сопровождали собутыльник из кабака и незнакомый мужик в темной рубахе, подпоясанной алым кушаком. Оглядевшись по сторонам, они прошли через Ильинские ворота и начали спускаться с горки к Яузе. Пришлось тащиться за ними.
В душу Ивану закралось беспокойство: долго еще ему таскаться за бородачом и его приятелями? Сабли у него нет, пистолетов тоже, лишь за голенищем сапога торчал нож, с которым он никогда не расставался. Ножичек был не простой, с черной костяной ручкой и булатным клинком. С одной стороны рукояти мастер вырезал бегущую собаку, а с другой — бычью голову с длинными рогами. Эту вещицу Иван получил в подарок от отца, а тот взял как трофей, когда с князем Пожарским громил поляков.
Разбойник и мужик завернули в кабак под стеной Китай-города. Пойти за ними стрелец не решился и пристроился на бревнах, сложенных неподалеку от его дверей. Конечно, место неудобное, у всех на виду, но куда деваться? Дело нужно доводить до конца.
От Москва-реки тянуло прохладой, в потемневшем небе зажглись первые звезды. Желто светились окна кружала, а за ними плясали черные тени. Неожиданно сидевшего на бревнах Ивана окружила шумная пьяная ватага.
— Чего пригорюнился, стрелец? Пошли, чарку нальем!
— Да я уже. — Попов хотел отшутиться, благо успел принять вместе с Лаврушкой, и теперь от него попахивало перегаром, но двое мужиков цепко схватили его за руки.
— А ну, ребята, не балуйте! — Иван попытался вырваться, однако это не удалось: его заставили подняться и потащили за собой.
— Пошли, пошли, — захохотал один. — Мы тебя вдоволь напоим!
Пьяные мужики, подталкивая стрельца в спину, чуть не бегом заторопились к реке.
«Влип», — понял Попов. Он сильно рванулся, освободил правую руку и коротко, без замаха, двинул в ухо того, который вцепился в левый рукав. Мужик упал, увлекая стрельца за собой.
— Сука! Бей его! — заорали ватажники.
Иван перекатился и шустро вскочил на ноги, чувствуя, что его охватила шалая, хмельная ярость, желание рвать зубами, кусать, душить, давить! Он, было, сунул руку за спрятанным в сапоге ножом, но кто-то въехал ему кулаком в скулу. Перед глазами вспыхнули искры, в голове загудело. Еще ничего не видя перед собой, он наугад отмахнулся, прыгнул назад и рубанул одного из мужиков кулаком по затылку так, что у того слетела с головы шапка и покатилась по земле. И тут ему больно съездили ногой по ребрам. Иван утробно хрюкнул и вцепился в противника, пытаясь поймать его руки.
Однако тот оказался ловким и сильным. Сойдясь с ним вплотную, Иван понял, что он совершенно трезв. Внезапно откинувшись назад, он боднул стрельца головой в лицо. Лоб у него был словно чугунный: губы у Ивана сразу стали какими-то чужими и будто непомерно увеличились в размерах. Во рту возник медный привкус крови. Стрелец дернул противника на себя, упал, уперся ему ногой в живот и перебросил через голову. Вскочил, но сзади уже повисли на плечах, пригнули к земле, подбили под колени и чем-то тяжелым треснули по голове.
Иван рванулся и оставил воротник кафтана в чужих руках. По щеке потекла горячая струйка. Он выхватил из-за голенища нож, лягнул кого-то каблуком и развернулся лицом к нападавшим.
Нож он пустил в ход, как только опять кинулись на него. Бил точными, расчетливыми ударами, коротко, жестоко, распарывая бритвенно-острым клинком сукно кафтанов и живое, напряженно трепетавшее тело. Не жалея, резал жадно тянувшиеся к нему руки, успел полоснуть по чужому, заросшему щетиной горлу. Залившись кровью, нападавший упал, забился на грязной, истоптанной земле. Захлебнулся и затих.
Выталкивая пересохшими глотками сиплый мат, ватажники вывернули из забора колья, и Иван отступил к воде. Получив сильный удар жердью в грудь, он выронил нож, и тут же другой кол обрушился ему на голову…
— Митроху прирезал. — Один из ватажников зло пнул бесчувственное тело стрельца.
— Давай их в воду. — Главарь шайки ухватил Ивана за ноги. — Нашего тоже оставлять не следует.
Попова подтащили к мосткам и скинули в реку. Раздался шумный всплеск, за ним второй — оставшиеся в живых кинули недавних непримиримых врагов в общую глубокую могилу: медленно текущая черная вода равнодушно приняла и того и другого.
— И это туда. — Ватажник размахнулся, чтобы закинуть в Москва-реку нож Ивана, но главарь остановил его:
— Ну-ка, дай глянуть! Занятная вещица. — Он вытер окровавленный клинок и сунул себе за голенище. — Пошли, и так нашумели…
Как только стихли их шаги, из зарослей кустов боязливо высунулся человек. Его согнутое годами тощее тело покрывала драная ряса, на изрядно облысевшую голову была натянута порыжелая скуфейка, пояс заменяла веревка из мочала, а за спиной висела торба. Подобрав длинную жердь, он спустился к воде и начал напряженно вглядываться в ее темную поверхность.
— Сапоги же на их были, — бормотал он, — а тут неглубоко.
Наконец его слезящиеся глаза различили неясное черное пятно на воде. Старик оживился, забрался на мостки и попробовал дотянуться до пятна жердью. Это было тело одного из погибших, упавшее на скрытую водой песчаную отмель.
С третьей попытки он сумел зацепить жердью за одежду утопленника и начал потихоньку подтягивать его к берегу — так, как опытный рыболов вываживает крупную рыбину. Еще немного, и старик, дотянувшись рукой, намертво впился в холодное мокрое сукно и, кряхтя и охая от натуги, потащил тело на береговой песок.
— Господи, тяжель какая, — жаловался он, вытирая градом катившийся по лбу пот. Но желание добыть сапоги заставляло не выпускать утопленника: если обувку сейчас не снять, то ноги мертвеца задубеют и голенища придется резать. А что тогда проку от сапог?
Старик вытер мокрое лицо и наклонился над погибшим, намереваясь пошарить у него за пазухой: может, найдется монетка на кабак? Внезапно он почувствовал, как его руку сжали жесткие ледяные пальцы, а потом раздался жуткий, загробный хрип. Не помня себя от ужаса, старик рванулся, хотел кинуться прочь, но споткнулся и упал. Дрыгая ногами, он визгливо закричал:
— Чур меня, чур!
— Заткнись! — угрожающе прохрипел «мертвец» и попытался сесть, но опять повалился и сдавленно застонал.
Старик замолк, но весь трясся и икал. Первый приступ страха прошел, и он уже понял, что вытащил не покойника, а живого человека. Мертвенькие, они не разговаривают, зато от живых одни неприятности.
— Ты кто? — спросил раненый.
— Побираюсь, — прошамкал бродяжка. — Христарадничаю… Ты, эта… Я только сапоги хотел.
— Помоги встать, — мотая головой, с которой стекали кровь и вода, попросил раненый. — Будут тебе сапоги, кафтан и все, что захочешь.
— А не врешь?
Старик с опаской подошел ближе, еще не решив, как быть: немедленно брать ноги в руки и бежать отсюда, пока не приключилось какого лиха, или по-христиански помочь попавшему в беду? В конце концов, победили не страх или христианская добродетель — победила жадность…
Тащиться пришлось почти через весь город. Только поздней ночью они доплелись до высоких ворот богатой усадьбы. Погремели кольцом на калитке, слушая, как заливались злобным лаем сторожевые псы. В калитке открылось окошечко, раненый что-то шепнул, и вскоре с фонарем в руке за ворота выскочил маленький горбун в иноземном платье. Увидев такое чудо-юдо, старик хотел удрать — ну их, сапоги, до зимы еще далеко, — но следом за горбуном появились два огромных стрельца. Один подхватил на руки раненого, а другой грубо взял бродяжку за шиворот, и втащил во двор.
Вскоре они очутились в большой горнице. Раненого положили на покрытую ковром лавку, а старика посадили в углу на другую голую лавку. Заскрипели под тяжелыми шагами ступеньки лестницы, и в горницу вошел высокий дородный человек с холеной бородой. Горбун подал ему резное кресло, тот сел и стал шептаться с раненым.
— Побудешь пока у меня, наверху. Пусть думают, что ты утоп. — Хозяин встал и коснулся кончиками пальцев плеча раненого. — Жене велю сказать, что срочно послал тебя по важному делу. Так, а ты кто такой? — Он обернулся к притихшему старику, которого охранял дюжий стрелец.
Под тяжелым взглядом хозяина бродяжка сполз с лавки и бухнулся на колени. Ударил лбом об пол:
— Не губи, боярин! Христарадничаю я…
— Ему сапоги и кафтан обещаны, — слабым голосом сказал раненый, которого горбун и стрелец уже понесли наверх.
— Сапоги? — усмехнулся Бухвостов, разглядывая побирушку. — Ладно. Берите и этого наверх, чтобы языком у кабаков не молол. Да сначала пропарьте в бане, а одежду сожгите, не то еще блох нанесет!..
Глава 12
Фасих-бей отдыхал в садовой беседке. Удобно устроившись на подушках, он с нескрываемым удовольствием рассматривал стоявшего перед ним жирного Джафара.
— Путешествие пошло тебе на пользу. — На губах старика появилась язвительная улыбка. — По-моему, ты немного похудел? По крайней мере, цвет лица от морского воздуха улучшился. Ну, какие новости ты привез?
Толстяк низко поклонился, подобострастно глядя в глаза хозяину.
— Тургут оказался хорошим капитаном, мой высокочтимый бей. Его галера с честью выдержала шторм и пришла в Стамбул. На ней и прибыл сюда твой недостойный слуга.
— Хорошо! А другой корабль?
— К сожалению, — маленькие глазки Джафара хитро сощурились, — Карасман-оглу был плохим мореплавателем…
— Был? — поднял седые брови Фасих.
— Да, — толстяк печально опустил голову, — галиот Карасман-оглу на наших глазах разбился о скалы. Он не сумел справиться ни со стихией, ни с прикованными к скамьям гребцами. Они взбунтовались и убили его.
— Бедняге сильно не повезло. — Фасих-бей сочувственно прищелкнул языком.
Джафар изобразил на лице постную мину и трагическим жестом прикрыл ладонью глаза: если старику нравится этот спектакль, то почему бы его не продолжить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Приятели разбойника допили водку и поднялись из-за стола. Увидев это, Попов затормошил Лаврушку.
— Все, пора по домам! Договаривались по одной чарке.
— Не-е-е, — пьяно погрозил ему пальцем Захаров. — Ей там одной скучно будет. Возьми еще! Я потом отплачу!
Он похлопал себя по впалому животу, показывая, где скучает одинокая чарка, и просительно заглянул в глаза Ивану, надеясь на дармовое угощение. В другой раз стрелец, может быть, и пожалел бы этого тощего, нескладного человека и скрепя сердце купил ему еще водки, но не сейчас! Разбойник со своими собутыльниками уже пробирался к выходу, вот-вот хлопнет за ним дверь кружала, а потом ищи ветра в поле.
— Как знаешь, а я домой. — Попов нахлобучил шапку и торопливо вышел, не слушая, что скулил ему вслед быстро опьяневший Лаврушка. Не иначе, у старого дружка опять питейное настроение, теперь он застрянет здесь надолго.
Выскочив из кабака, Иван увидел, что разбойник направился в сторону Ильинских ворот. Один из мужиков, сидевших с ним за столом, попрощался и исчез в темноте. Иван постарался его запомнить, но следить за ним не стал, а пошел за бородачом.
Не доходя до Ильинки, еще один спутник бородача свернул к Котельникам. Разбойник и оставшийся с ним мужик миновали ворота и двинулись к Земляному валу: Вскоре они вошли в калитку большого бревенчатого дома с затейливым петушком на печной трубе. Иван облегченно перевел дух: привел-таки, злодей, на место. Вряд ли он отсюда еще куда направится, поскольку дело к ночи. Пожалуй, стоит некоторое время приглядеть за этим домиком, а после ноги в руки — и поскорее на подворье дьяка: Никита Авдеевич найдет, как приставить к бородачу надежные глаза и уши.
Однако надеждам стрельца не суждено было сбыться — меньше чем через полчаса разбойник вышел из калитки. Его сопровождали собутыльник из кабака и незнакомый мужик в темной рубахе, подпоясанной алым кушаком. Оглядевшись по сторонам, они прошли через Ильинские ворота и начали спускаться с горки к Яузе. Пришлось тащиться за ними.
В душу Ивану закралось беспокойство: долго еще ему таскаться за бородачом и его приятелями? Сабли у него нет, пистолетов тоже, лишь за голенищем сапога торчал нож, с которым он никогда не расставался. Ножичек был не простой, с черной костяной ручкой и булатным клинком. С одной стороны рукояти мастер вырезал бегущую собаку, а с другой — бычью голову с длинными рогами. Эту вещицу Иван получил в подарок от отца, а тот взял как трофей, когда с князем Пожарским громил поляков.
Разбойник и мужик завернули в кабак под стеной Китай-города. Пойти за ними стрелец не решился и пристроился на бревнах, сложенных неподалеку от его дверей. Конечно, место неудобное, у всех на виду, но куда деваться? Дело нужно доводить до конца.
От Москва-реки тянуло прохладой, в потемневшем небе зажглись первые звезды. Желто светились окна кружала, а за ними плясали черные тени. Неожиданно сидевшего на бревнах Ивана окружила шумная пьяная ватага.
— Чего пригорюнился, стрелец? Пошли, чарку нальем!
— Да я уже. — Попов хотел отшутиться, благо успел принять вместе с Лаврушкой, и теперь от него попахивало перегаром, но двое мужиков цепко схватили его за руки.
— А ну, ребята, не балуйте! — Иван попытался вырваться, однако это не удалось: его заставили подняться и потащили за собой.
— Пошли, пошли, — захохотал один. — Мы тебя вдоволь напоим!
Пьяные мужики, подталкивая стрельца в спину, чуть не бегом заторопились к реке.
«Влип», — понял Попов. Он сильно рванулся, освободил правую руку и коротко, без замаха, двинул в ухо того, который вцепился в левый рукав. Мужик упал, увлекая стрельца за собой.
— Сука! Бей его! — заорали ватажники.
Иван перекатился и шустро вскочил на ноги, чувствуя, что его охватила шалая, хмельная ярость, желание рвать зубами, кусать, душить, давить! Он, было, сунул руку за спрятанным в сапоге ножом, но кто-то въехал ему кулаком в скулу. Перед глазами вспыхнули искры, в голове загудело. Еще ничего не видя перед собой, он наугад отмахнулся, прыгнул назад и рубанул одного из мужиков кулаком по затылку так, что у того слетела с головы шапка и покатилась по земле. И тут ему больно съездили ногой по ребрам. Иван утробно хрюкнул и вцепился в противника, пытаясь поймать его руки.
Однако тот оказался ловким и сильным. Сойдясь с ним вплотную, Иван понял, что он совершенно трезв. Внезапно откинувшись назад, он боднул стрельца головой в лицо. Лоб у него был словно чугунный: губы у Ивана сразу стали какими-то чужими и будто непомерно увеличились в размерах. Во рту возник медный привкус крови. Стрелец дернул противника на себя, упал, уперся ему ногой в живот и перебросил через голову. Вскочил, но сзади уже повисли на плечах, пригнули к земле, подбили под колени и чем-то тяжелым треснули по голове.
Иван рванулся и оставил воротник кафтана в чужих руках. По щеке потекла горячая струйка. Он выхватил из-за голенища нож, лягнул кого-то каблуком и развернулся лицом к нападавшим.
Нож он пустил в ход, как только опять кинулись на него. Бил точными, расчетливыми ударами, коротко, жестоко, распарывая бритвенно-острым клинком сукно кафтанов и живое, напряженно трепетавшее тело. Не жалея, резал жадно тянувшиеся к нему руки, успел полоснуть по чужому, заросшему щетиной горлу. Залившись кровью, нападавший упал, забился на грязной, истоптанной земле. Захлебнулся и затих.
Выталкивая пересохшими глотками сиплый мат, ватажники вывернули из забора колья, и Иван отступил к воде. Получив сильный удар жердью в грудь, он выронил нож, и тут же другой кол обрушился ему на голову…
— Митроху прирезал. — Один из ватажников зло пнул бесчувственное тело стрельца.
— Давай их в воду. — Главарь шайки ухватил Ивана за ноги. — Нашего тоже оставлять не следует.
Попова подтащили к мосткам и скинули в реку. Раздался шумный всплеск, за ним второй — оставшиеся в живых кинули недавних непримиримых врагов в общую глубокую могилу: медленно текущая черная вода равнодушно приняла и того и другого.
— И это туда. — Ватажник размахнулся, чтобы закинуть в Москва-реку нож Ивана, но главарь остановил его:
— Ну-ка, дай глянуть! Занятная вещица. — Он вытер окровавленный клинок и сунул себе за голенище. — Пошли, и так нашумели…
Как только стихли их шаги, из зарослей кустов боязливо высунулся человек. Его согнутое годами тощее тело покрывала драная ряса, на изрядно облысевшую голову была натянута порыжелая скуфейка, пояс заменяла веревка из мочала, а за спиной висела торба. Подобрав длинную жердь, он спустился к воде и начал напряженно вглядываться в ее темную поверхность.
— Сапоги же на их были, — бормотал он, — а тут неглубоко.
Наконец его слезящиеся глаза различили неясное черное пятно на воде. Старик оживился, забрался на мостки и попробовал дотянуться до пятна жердью. Это было тело одного из погибших, упавшее на скрытую водой песчаную отмель.
С третьей попытки он сумел зацепить жердью за одежду утопленника и начал потихоньку подтягивать его к берегу — так, как опытный рыболов вываживает крупную рыбину. Еще немного, и старик, дотянувшись рукой, намертво впился в холодное мокрое сукно и, кряхтя и охая от натуги, потащил тело на береговой песок.
— Господи, тяжель какая, — жаловался он, вытирая градом катившийся по лбу пот. Но желание добыть сапоги заставляло не выпускать утопленника: если обувку сейчас не снять, то ноги мертвеца задубеют и голенища придется резать. А что тогда проку от сапог?
Старик вытер мокрое лицо и наклонился над погибшим, намереваясь пошарить у него за пазухой: может, найдется монетка на кабак? Внезапно он почувствовал, как его руку сжали жесткие ледяные пальцы, а потом раздался жуткий, загробный хрип. Не помня себя от ужаса, старик рванулся, хотел кинуться прочь, но споткнулся и упал. Дрыгая ногами, он визгливо закричал:
— Чур меня, чур!
— Заткнись! — угрожающе прохрипел «мертвец» и попытался сесть, но опять повалился и сдавленно застонал.
Старик замолк, но весь трясся и икал. Первый приступ страха прошел, и он уже понял, что вытащил не покойника, а живого человека. Мертвенькие, они не разговаривают, зато от живых одни неприятности.
— Ты кто? — спросил раненый.
— Побираюсь, — прошамкал бродяжка. — Христарадничаю… Ты, эта… Я только сапоги хотел.
— Помоги встать, — мотая головой, с которой стекали кровь и вода, попросил раненый. — Будут тебе сапоги, кафтан и все, что захочешь.
— А не врешь?
Старик с опаской подошел ближе, еще не решив, как быть: немедленно брать ноги в руки и бежать отсюда, пока не приключилось какого лиха, или по-христиански помочь попавшему в беду? В конце концов, победили не страх или христианская добродетель — победила жадность…
Тащиться пришлось почти через весь город. Только поздней ночью они доплелись до высоких ворот богатой усадьбы. Погремели кольцом на калитке, слушая, как заливались злобным лаем сторожевые псы. В калитке открылось окошечко, раненый что-то шепнул, и вскоре с фонарем в руке за ворота выскочил маленький горбун в иноземном платье. Увидев такое чудо-юдо, старик хотел удрать — ну их, сапоги, до зимы еще далеко, — но следом за горбуном появились два огромных стрельца. Один подхватил на руки раненого, а другой грубо взял бродяжку за шиворот, и втащил во двор.
Вскоре они очутились в большой горнице. Раненого положили на покрытую ковром лавку, а старика посадили в углу на другую голую лавку. Заскрипели под тяжелыми шагами ступеньки лестницы, и в горницу вошел высокий дородный человек с холеной бородой. Горбун подал ему резное кресло, тот сел и стал шептаться с раненым.
— Побудешь пока у меня, наверху. Пусть думают, что ты утоп. — Хозяин встал и коснулся кончиками пальцев плеча раненого. — Жене велю сказать, что срочно послал тебя по важному делу. Так, а ты кто такой? — Он обернулся к притихшему старику, которого охранял дюжий стрелец.
Под тяжелым взглядом хозяина бродяжка сполз с лавки и бухнулся на колени. Ударил лбом об пол:
— Не губи, боярин! Христарадничаю я…
— Ему сапоги и кафтан обещаны, — слабым голосом сказал раненый, которого горбун и стрелец уже понесли наверх.
— Сапоги? — усмехнулся Бухвостов, разглядывая побирушку. — Ладно. Берите и этого наверх, чтобы языком у кабаков не молол. Да сначала пропарьте в бане, а одежду сожгите, не то еще блох нанесет!..
Глава 12
Фасих-бей отдыхал в садовой беседке. Удобно устроившись на подушках, он с нескрываемым удовольствием рассматривал стоявшего перед ним жирного Джафара.
— Путешествие пошло тебе на пользу. — На губах старика появилась язвительная улыбка. — По-моему, ты немного похудел? По крайней мере, цвет лица от морского воздуха улучшился. Ну, какие новости ты привез?
Толстяк низко поклонился, подобострастно глядя в глаза хозяину.
— Тургут оказался хорошим капитаном, мой высокочтимый бей. Его галера с честью выдержала шторм и пришла в Стамбул. На ней и прибыл сюда твой недостойный слуга.
— Хорошо! А другой корабль?
— К сожалению, — маленькие глазки Джафара хитро сощурились, — Карасман-оглу был плохим мореплавателем…
— Был? — поднял седые брови Фасих.
— Да, — толстяк печально опустил голову, — галиот Карасман-оглу на наших глазах разбился о скалы. Он не сумел справиться ни со стихией, ни с прикованными к скамьям гребцами. Они взбунтовались и убили его.
— Бедняге сильно не повезло. — Фасих-бей сочувственно прищелкнул языком.
Джафар изобразил на лице постную мину и трагическим жестом прикрыл ладонью глаза: если старику нравится этот спектакль, то почему бы его не продолжить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114