Утром меня разбудили шум дождя и долг. Осень набросила на город сетку непогоды, точно требуя от людей должного к себе внимания. Я чмокнул спящую Лику в пульсирующий вензель виска, быстро собрался, прихватив куртку и спортивную сумку с предметами, необходимыми при работе с драгметаллами.
Дождь моросил с холодной обреченностью. Деревья никли от мокрых порывов ветра. В такую погоду… Бррр!..
Город, тоже проснувшись, испытывал такие же чувства, как и я. Прохожие жалко защищались зонтиками, прыгая через лужи-моря.
Я ехал к дому бывшего государственно-политического чиновника. Чтобы держать ситуацию под контролем, мы с Никитиным решили разделиться: я работаю с ГПЧ, он — с банкиром Утинским, Резо и Степа Рыдван, оставшись в теремке, ведут Сына. Связь через космос. Где-то там, у звезд, летает металлическая болванка с антеннами, излучающая сигналы, — мы эти сигналы с помощью спутниковых трубок принимаем и друг с другом переговариваемся, как из соседних комнат; очень удобно и надежно.
Когда я припарковывал автостарушку под сень мокрых деревьев, раздался зуммер тревоги. Никитин сообщил, что есть новости: Сын говорил с папа. Тот, разумеется, перепуган внезапной смертью боевого друга и товарища. И готов отдать все сокровища на строительство нового мира. Сговорчивость старика объясняется ещё тем, что, будучи юным лейтенантом НКВД, он командовал взводом, который расстреливал польских офицеров под Катынью. Боится бывший ГПЧ, что общественность узнает о его прошлой рьяной преданности Главверху.
Да, грехи наши… Что тут сказать? За все надо платить.
Скоординировав наши действия и ругнув погоду, мы с Никитиным принялись ждать. Каждый у своего объекта. Ждать и догонять, как известно, удел неудачников и оперативных работников. Или тех, кто не хочет умереть своей смертью. Это я про себя. Ох, права Лика-Ликонька, у меня особый дар вляпываться в криминальное дерьмо с политическим душком. Медаль мне определенно дадут на грудь: «Заслуженный золотарь республики». Надеюсь, не посмертно. Хотелось бы гоголем походить по ночным проспектам и площадям во время очередного путча.
Затем события стали раскручиваться, как ржавая, неисправная лебедка. Любящий Сын вместе с папа и молодящимся банкиром отправились в Кремль. На «кадиллаке». Мы последовали за ними. Бы. Но, к сожалению, нас там никто не ждал. И встретили бы беспорядочной стрельбой из пушек 1812 года. Мы решили не торопить события и переждать непогоду под кирпичными стенами. Никитин и Резо, правда, попытались использовать аппаратуру, однако, как выяснилось, кремлевский дворец был защищен от прослушивания извне. И это правильно: не болтай! Вокруг народ!
Народец наш доверчив, как ребенок, долго верит в сказки про будущую хорошую жизнь. Не дай Бог, узнает настоящие секреты власти. Если узнает, цапанет дубинки и колы; уж лучше не будить зверя в народных массах…
Через час «кадиллак» вынырнул из ворот рая в морось повседневности. Две машины сопровождения тут же присоединились к нему. Мы последовали за ним. Все это напоминало детскую игру в казаки-разбойники… но со смертельным исходом. Для некоторых участников.
Что же дальше? У кирпичного бастиона-дома старика высадили из теплого и уютного теплохода на колесах. Сын даже не вышел под родной дождичек попрощаться с отцом. А зачем? Папа сделал свое дело, он уже пережеванный кусок мяса, можно выплевывать. И выплюнули в грязную осень… Старик, наверное, это понял; долго смотрел вслед праздничному «кадиллаку», потом с опущенными плечами и понурой головой побрел по пути к подъезду. Был похож на приговоренного к смерти. А что же я? Не знаю, что заставило меня тоже выйти под дождь и зашлепать по лужам за стариком. Жалость? Интуиция? Предчувствие? Не знаю.
Иногда возникают ситуации, когда надо идти ва-банк. Когда любой расчет не имеет смысла. Только импровизация и натиск. Я нагнал старика в подъезде и представился журналистом. Газеты «Правда». Бывший ГПЧ взглянул на меня умными слезящимися глазами и буркнул, что он меня где-то видел. Я понес какую-то чепуху по поводу прошлых встреч на партийных конференциях. Старик то ли поверил, то ли сделал вид, что поверил. Думаю, ему уже было все равно. Не каждый день подписываешь себе смертный приговор. Добровольно.
Квартира бывшего небожителя была вполне земна и обычна. В прихожей нас встретила лаем банно-прачечная болонка. В гостиной старческий беспорядок. Прочитанные газеты были свалены за ненадобностью в угол. Среди них я заметил и «Правду», которую представлял. Бывший ГПЧ предложил мне на выбор: чай, кофе, ликер?.. Я согласился на чай… Боже, как изменились времена! Всего десять лет назад было трудно представить, что барин на своей кухоньке будет хлопотать по хозяйству для служивого человечка… Пока хозяин терзал чашки и блюдца, я внимательно осмотрел комнату. И обнаружил несколько жучков. Проблема была лишь в том, кому эти ушастики принадлежат. Нашей группе? Или имеется ещё одна любопытствующая сторона?.. Я успел обезвредить самых заметных тварей, и появился любезный ГПЧ с подносом в руках. Мы сели пить чай. Поговорили о погоде. Плохая погода. Потом старик поинтересовался, что, собственно, меня к нему привело. Что я должен был ответить? Может, это была моя ошибка? Или все-таки бывший государственно-политический муж обречен? Трудно сказать. Я решил идти до конца и признался:
— Золото партии.
Несчастный старик поперхнулся чаем, отставил чашку, натянул на нос очки-велосипеды, внимательно посмотрел на меня.
— Молодой человек? Мне кажется, вы не журналист. А если журналист, то эту тему прошу со мной не обсуждать…
— Извините, — проговорил я и протянул ему лист бумаги, испещренный рисунками.
— Что это? — с брезгливостью поинтересовался мой собеседник.
Я объяснил, откуда у меня этот лист бумаги. С кружочками, треугольниками, квадратиками и буквой «Б». Привет, так сказать, от покойного Михайловича!.. Бывший ГПЧ покрылся багровыми пятнами; задыхался от возмущения и ненависти; хотел что-то прорычать… И вдруг, как электрический разряд, телефонная трель… Даже я вздрогнул… Старик цапнул трубку и заорал:
— Да! Алле! Слушаю вас!.. — и обмер. Дальнейшее происходило точно в кошмарном сне: старческое тело пробила судорога, будто пуля со смещенным центром тяжести. Бывший ГПЧ с лицом-маской на негнущихся ногах, как кукла, пошел… пошел… пошел… к двери балкона. Механическим движением открыл дверь, переступил порог… Признаюсь, только тогда я попытался остановить его. Поздно. Старик перевалился через перила… К низкому, сырому, дождливому небу взметнулись ноги в стареньких ботинках с зашарканной подошвой…
Я подхватил телефонную трубку — ничего, короткие гудки. Но я уверен, что бывший ГПЧ услышал код. Или сигнал на низких частотах. Или ещё что-то подобное, связанное с психотроникой. Старик был закодирован на гибель. Он слишком много знал, как говорится в подобных случаях. И поэтому погиб. В его гибели виноват и я. Но можно ли спасти зомби? Не знаю. Боюсь, что нет.
* * *
По-прежнему моросил дождь. Кажется, осень пришла надолго. Навсегда. У подъезда кирпичного дома суетились люди в плащах; подъезжали машины всевозможных городских и спецслужб. А тому, кто лежал под балконами, укрытый брезентом, было все равно. Ему не повезло: он вышел на балкон подышать воздухом, поскользнулся на мокром кафеле и… Несчастный случай, станут доказывать экcперты. И будут правы: вся наша жизнь — несчастный случай. О смерти можно умолчать… Хотя для многих смерть как избавление, как награда… Впрочем, прыгать по чужой воле?.. Увольте…
Что же делать? Кто-то вполне профессионально обрывает нить, за которую мы ухватились. Как я понимаю, это уже четвертый полет из окон и с балконов. Первый раз — случайность, второй — совпадение, третий — закономерность… Во всех этих полетах должно быть что-то общее… Кроме смерти, разумеется… Что же это?.. Телефонные звонки?.. Да, возможно… Однако телефон действует как передаточное устройство… Где-то существует Центр по обработке и зомбированию необходимых биологических объектов… Похоже на сказку? Но почему бы и нет? Психотронное оружие — самое удобное, самое чистое оружие для уничтожения биологического материала. Никаких следов. Остается пустая, безмолвная, плотская оболочка. Если бы я не был свидетелем того, что случилось, не поверил бы. Но как не верить собственным глазам?..
Я увидел, как на носилки укладывают грузное мертвое тело, похожее на бревно. (Пусть меня простит душа старика, если, конечно, она сохранилась после ультразвукового скальпирования.) Потом носилки загрузили в карету «скорой помощи», служивый люд скоро попрятался по своим машинам, и через несколько секунд площадка перед подъездом опустела. И это понятно: кому хочется мокнуть под холодным дождем?
* * *
Была глубокая, как любят выражаться поэты, ночь. Я возвращался в дом, где меня ждали любимая женщина и ужин с душевными разговорами. День же выдался трудный. Я рассказал Никитину и ребятам все, что случилось с бывшим ГПЧ. Ситуация с золотом выходила из-под нашего контроля. Понятно, что старика уничтожили за ненадобностью. Так выбрасывают дряхлый диван на помойку. И потом: хороший казначей — мертвый казначей. Кто набросил на папа пеньковый галстук?.. Я попросил Никитина собрать все данные о тех троих, тоже улетевших в небеса… Потом мы обсудили наши дальнейшие действия по работе с Сыном и банкиром. Именно эта связка должна вывести нас на часть партийного золотца. И что же дальше? А дальше будем действовать в зависимости от ситуации. Как выражался Степа Рыдван, на каждую хитрую задницу всегда найдется болт с винтом. Впрочем, я предложил план действий. В принципе он был одобрен. О нем пока я умолчу. Не хочу никого обижать, но сексоты везде: они висят на деревьях и плавают в унитазах… И поэтому лучше помолчать… Что же еще?.. Наверное, интересна реакция Сына на смерть любимого отца… Когда ему сообщили о нелепой гибели папа, Виктор не поверил и даже хохотнул, затем хрястнул гостиничную вазу о стену и проговорил:
— По первому разряду, — и швырнул на столик пачку долларов. — И с оркестром. И с гимном Советского Союза. Я проверю…
Потом прибыл бывший генерал милиции Бревнов и доложил, что вынужденная посадка в Вене будет организована. Хотя возможен международный скандал, если вдруг…
— Какое «вдруг» за миллион баксов? — возмутился Сын. — Если что, всех посажу на кол!
По этому поводу выпили — чтобы все было тип-топ. Затем помянули бывшего ГПЧ — чтобы лежалось ему в гробу из американского ореха в полное удовольствие. На шум и свет праздника-поминок стали собираться всевозможные секс-меньшинства. За белы ручки привели в искрящемся, концертном костюме известного мне Пенькина. Он ломался, как бамбук во время урагана на острове Свободы. У него была слащавая, мерзкая рожа пернатого. По такой роже одно удовольствие съездить кирпичом или кулаком. Однако братья по заднему проходу встретили его аплодисментами и криками «браво». И этот концертный глиномес запел для голубков. Проговаривал песенным фальцетом стихи знаменитого Поэта, и я решил, что при удобном случае Пенькина я пристрелю как гниду из гнид. Позже Сын решил поиметь певчего дрозда во всем объеме его таланта. И они принялись торговаться. Как на Привозе.
— Тысяча! — кричал Виктор.
— Две, — требовал Пенькин.
— Тысяча двести!.. — утверждал Сын.
— Тысяча восемьсот, — кокетничал представитель голубеньких масс.
Остановились они на тысяче семистах пятидесяти. Долларов, разумеется. Вызвав восторг у поклонников искрящейся суки. В конце концов два вафлера, обнявшись, удалились в царские покои. Никитин, разумеется, переключил камеру в спальню. Работа есть работа. Но я заматерился и, харкнув в сторону голубого, м-да, экрана, покинул приятное общество боевых друзей-товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92