Ближе к ночи. Были бы люди, отвечал я, а проблемы найдутся.
— Как я понимаю, вы все ищете юношу? Неверной половой ориентации? мило улыбнулась Полина.
Я промычал нечто утвердительное. Никитин тоже, но по другой причине он был занят ремонтом бензопровода. И держал его в зубах. Ника помогала ему своим присутствием.
— Я могу вам помочь, — сказала будущая журналистка.
— Чем же?
— У меня знакомые… в этой среде.
— Это я уже понял, — хмыкнул. — Места были самые лучшие. Спасибо. Даже начальник Управления театров и тот, барчук…
— Куда мы? — прервал меня оперсос Стручков, весь в бензине.
Я поинтересовался состоянием клятого бензопровода — состояние было удовлетворительным, и я предложил: мы с Полиной ещё катаемся по вечернему городу в поисках её богемных друзей, а Ника с Никитиным отправляются к тете Кате. Есть кулебяки и смотреть «Спокойной ночи, малыши».
Мое предложение было принято единогласно. При одном воздержавшемся Нике тоже хотелось вкусить грешной столичной жизни. На что ей, ребенку, было заявлено: пусть сначала закончит общеобразовательную школу, а уж потом… вкушает запретные плоды. При бдительном присмотре старших товарищей.
— Да, — ответственно проговорил на это Никитин, заботливо укрепляя ремешок безопасности Ники. Что-что, а нянька из него получится замечательная. Для моего ребенка тоже. (Шутка.)
Не открою никакой гостайны, сообщив, что ночью столица напоминает хмельную и веселую грандессу, цель которой отловить жирненького, богатенького, беспечненького пупсика из страны дальнего зарубежья, гульнуть с ним по полной развлекательной программе и отпустить утомленного, с отвратительным металлическим привкусом во рту гостя ранним, стылым утром, когда даже птицы мира не гуляют по мокрой брусчатке Красной площади; отпустить голым, босым, без единого цента в кармане, с чувством удовлетворения и некой оторопи от столь беспощадной азиатской предприимчивости.
— Votka, matreshka, ёp your mat', blad', dsoра, hujashкy, — заучивает счастливчик на будущее новые, незнакомые, трудные для произношение слова, подсчитывая убытки фирмы от экзотической, чумовой и во многом загадочной ночи. А подсчитав, останавливается как вкопанный у гранитного хранилища бальзамированной куклы и долго там стоит, вглядываясь в мужественные лица воинов поста № 1 в тщетной попытке разгадать великую тайну Rashian. И, конечно же, не разгадает её и пойдет прочь, яппи, под победный и торжествующий бой курантов на Спасской башне, стеная и плача от своего бессилия и немочи, раскаиваясь в содеянном безобразии перед оставшейся в штате Вирджиния улыбчивой, доверчивой и фригидной, как matreshka, невестой Дженни, любительницей толстого-толстого гамбургера и верховой езды на лошадях на родительском ранчо, ёр уоur mat'…
Столь странные, романтические видения возникли у меня, пока я ждал Полину, ушедшую на поиски нужного нам человечка. Ждал я её в джипе. У «Националя» — гнезда международного разврата, как бы выразилась прежняя г. «Правда». Впрочем, наверное, и сейчас бы она так высказалась. И была бы абсолютно права: другие слова бессильны, кроме матерных, чтобы передать растленную атмосферу близ этого трехзвездного отеля.
Интуриста ловили, как рыбу в мутной воде. И сами легкоподвижные девочки, и бригада молодых, крепких юнцов. Верно, неудачников боксерского ринга и борцовского ковра. Подходили и ко мне, предлагая недорогой и качественный товар, способный удовлетворить все мыслимые и немыслимые сексуальные фантазии. Чтобы меня не отвлекали от моих бытовых фантазий, я сказал, что жду Бармалея, после чего вокруг джипа возник лунный ланшафт. Очевидно, эта кликуха имела свою магию и свой знак. Положительный. Для меня. Я мог спокойно продолжить свои наблюдения.
На платежеспособных эскимосов вся эта празднично-развратная аура близкого конца света действовала, как дурь на юбиляра. Товар расходился бойко, точно оренбургские платки. Некоторые туристы наезжали со своими «самоварами». В качестве которых выступали уже знакомые мне фигуранты — кокетливые, хихикающие ломаки. Хит-конвейер скороспелой, на разные вкусы любви действовал споро и без заметных сбоев. Фабрика, ёр уоur mather and father, грез!
Я уж притомился в ожидании и хотел вытащить своего верного «стечкина», чтобы пошмалять в удобных для этой цели швейцаров, мечущих хрустящие баксы за пазуху своих маршальских мундиров с пышными, позолоченными аксельбантами, как наконец появились Полина и её знакомый по прозвищу Бармалей.
Мебельными габаритами и суровым нравом он соответствовал этому милому имени. Заполнив собой автомобиль, он сразу предупредил, что время mony-mony и он готов облагодетельствовать нас пятью минутками. Я пошутил, что за такое время можно пустить под откос все грузовые составы МПС, и мы приступили к обсуждению насущной проблемы.
Возникает вопрос: а где же все службы? По охране общественного порядка. Они там, где им положено. По штатному расписанию. Считают выручку за свою лояльность к развитию и процветанию сношений между народами. Службам же безопасности, как я убедился, сейчас не до подобных, половых, вопросов. У Безопасности ныне другие, животрепещущие задачи — разводить две ветви власти, исполнительную и законодательную, чтобы не случилось гражданского кровавого мордобоя на столичных булыжных и асфальтовых мостовых, не пригодных для танковых атак.
Так что встреча моя с одним из спецов по скорострельной, российской love была вполне закономерна и объяснима.
— Петушок, да? — сказал он, рассматривая фото Рафаэля. — Не знаю. Из новеньких? — И признался с некоей брезгливостью: — Вообще-то это не мой профиль, вони от таких, да?.. Выше крыши…
— А кто всех знает, Бармалейчик? — улыбнулась фамильярная донельзя Полина.
— Малыш, всех знает только Господь, — проговорил наш собеседник. Фотку беру, да? Подниму своих барсиков… Если петушок не в супе с вермишелью, он — ваш… — Открыл дверцу. — И мотайте к Плевне, да, там Тетя Пава, мамочка всех этих убогих… — Выбрался из джипа, наклонил крупноформатную шмасть. — От Бармалея, да? Будет как шелковая…
И ударил дверцей так, что джип лишь случайно не развалился на мелкие запчасти. Хорошо, что Никитин не увидел такого грубого обращения со своим любимым детищем. Я покачал головой.
— Симпатичный Бармалей, да?
— Да, — рассмеялась Полина. — Я его вот таким знала… Маленьким, да?
— Маленьким? — выезжал я на тактический простор вечернего проспекта.
— У нас старый двор был; все дружили, как родные, — объяснила Полина. — Я иногда водила Бармалейчика в секцию… Он, кстати, чемпионом был. По этой… греко-римской, кажется, борьбе… А сейчас вот, да? Бизнесмен такой вот…
— Молодец, да? — пожал я плечами. — Занимается любимым делом, пользуется уважением у товарищей, награжден почетными грамотами, а коллектив — переходным знаменем…
Посмеялись. Джип въехал на горку, где возвышалось монолитное, искаженное от света настенных прожекторов, знаменитое здание, которым до сих пор пугают непослушных детишек перед сном. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький сексот и укусит за бочок…
Трудно спорить с утверждением, что Контора выполняла функции палача. Да, выполняла. Волю партии и народа. Того самого народа, что требовал стальными ежовыми рукавицами раздавить проклятую гадину. Изменников и шпионов, продавших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов. Никаких обжалований, никаких помилований, расстреливать немедленно по вынесении приговора. И, конечно же, шлепали у стеночек. Потому что все шли на убой с надеждой. Чудес не происходило. И все потому, что никто не брал в руки топоры и другие весомые предметы, удобные для сопротивления. Тем, кто любил приезжать на «черных воронках» по ночам. Или ранним утром. Выполняя приказ кремлевских орлов, вскормленных идеями добренького дедушки Вовы о всеобщем братстве и любви к ближнему.
Так вот, чекистских гнилушек не хватило бы для всех топоров и прочей хозяйственной утвари. Рассуждение сие мне не принадлежит. Это заметил кто-то из великих. Зеков. И я с ним согласен. Народ сам выбирает судьбу, и тут одно из двух: или он кладет свою головушку на плаху, или — власть. Хотя, наверное, можно жить и без языческих жертвоприношений и обрядовых взаимопусканий горячей кровушки.
— А куда мы? — поинтересовалась Полина.
— Выполняем приказ Бармалейчика, — ответил я, покосившись на освещенные окна административного здания. (Отныне генерал Орешко будет у нас проходить как Бармалейчик.)
— К Тете Паве?
— А как ты догадалась? — пошутил я.
— А я до жути догадливая. Нетрудно заметить, какая я догадливая.
— Ну-ну, — не поверил я. — И о чем же ты, например, ещё дотрюкалась?
— Пример? Пожалуйста, — улыбнулась моя спутница. — Спектакль не понравился. Тебе. Активно.
— Ну, это даже начальник Управления театров понял, который вроде как начальница… — протянул я разочарованно. — А что еще?
— Еще? Еще у вас, молодой человек, пушка, — и похлопала меня по кобуре, незаметной, кстати, для постороннего глаза.
Я удивился: неужели во время театрализованного представления извлекал боевое оружие? Чтобы попортить нежную, фруктовую шкурку Хуяань из Гусь-Хрустального?
— Пытался было, — засмеялась Полина. — Но я тебя отвлекла. Тихим, добрым словом.
Я тоже посмеялся, вспоминая свои чудовищные мучения в плюшевом кресле. В следующий раз — лучше сразу на электрический стул. Или утюг.
Смех смехом, а внутренне, признаться, я насторожился: вот тебе, Алекс, и симпатюля. Журналисточка. Глазастенькая такая. Дружит с приятелями своего детства, а ныне криминальными элементами. С такой надо держать ушки на макушке. А то тихим, добрым, печатным словом ославит на всю страну.
Чугунный памятник героям Плевны был похож на колокол. Сброшенный антихристами с церковной колокольни. Полуразрушенный памятник как знак всеобщего беспамятства и беды.
Вокруг него, несмотря на вечернюю майскую прохладу, бродила праздная публика. Определенной половой ориентации. Кажется, я становлюсь специалистом в этой псевдодамской, тьфу, области.
С трудом я припарковал джип среди импортных колымаг. И мы с Полиной отправились на поиски знаменитой Тети Павы, о существовании коей, кажется, знал весь цивилизованный мир, включая островных аборигенов Малазийского архипелага. Все всё знали. Кроме меня. Вот что значит сажать огурцы на мелкособственнических грядках и не участвовать в общественной жизни большого острова.
Свет уличных фонарей и рекламных щитов искажал напомаженные мурла гуляющих кокеток. «Дамы-с» завлекали возможных клиентов истерическими взвизгами, хохотком и манерным ходом, рекламируя богатый выбор своих шоколадниц. На любой вкус. Пока, правда, скрытых. Но легко угадываемых под складками модного прикида.
Нельзя сказать, что наше появление вызвало фурор. Скорее, наоборот. Наша естественная пара засмущала ударно-производственный коллектив. Курятник забеспокоился, чуя приближение хитрого лиса. Что-что, а у квочек нюх на неприятности отменный. Наверное, чувствуют опасность собственным гудком?
Я же был настроен миролюбиво: зачем портить вечер отдыха и культурного времяпрепровождения? У нас свобода вероисповедания. И личной жизни.
Однако мы, верно, не понравились куратору (употреблю сие незамысловатое словцо) этого интеллигентного местечка в ста метрах от Кремля. Боевая группа литых хлопцев в количестве трех покойников (в обозримом будущем) вышла из тени деревьев скверика и направилась к нам.
— Тебе чего, мужик? — поинтересовались грубо; уроки эстетики и биологии они прогуливали, вне всякого сомнения. А то бы знали, как беседовать со старшими и какую точку на своем тельце при этом защищать. От ударов.
К сожалению, я не успел провести профилактическую беседу с молодыми неучами и дармоедами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Как я понимаю, вы все ищете юношу? Неверной половой ориентации? мило улыбнулась Полина.
Я промычал нечто утвердительное. Никитин тоже, но по другой причине он был занят ремонтом бензопровода. И держал его в зубах. Ника помогала ему своим присутствием.
— Я могу вам помочь, — сказала будущая журналистка.
— Чем же?
— У меня знакомые… в этой среде.
— Это я уже понял, — хмыкнул. — Места были самые лучшие. Спасибо. Даже начальник Управления театров и тот, барчук…
— Куда мы? — прервал меня оперсос Стручков, весь в бензине.
Я поинтересовался состоянием клятого бензопровода — состояние было удовлетворительным, и я предложил: мы с Полиной ещё катаемся по вечернему городу в поисках её богемных друзей, а Ника с Никитиным отправляются к тете Кате. Есть кулебяки и смотреть «Спокойной ночи, малыши».
Мое предложение было принято единогласно. При одном воздержавшемся Нике тоже хотелось вкусить грешной столичной жизни. На что ей, ребенку, было заявлено: пусть сначала закончит общеобразовательную школу, а уж потом… вкушает запретные плоды. При бдительном присмотре старших товарищей.
— Да, — ответственно проговорил на это Никитин, заботливо укрепляя ремешок безопасности Ники. Что-что, а нянька из него получится замечательная. Для моего ребенка тоже. (Шутка.)
Не открою никакой гостайны, сообщив, что ночью столица напоминает хмельную и веселую грандессу, цель которой отловить жирненького, богатенького, беспечненького пупсика из страны дальнего зарубежья, гульнуть с ним по полной развлекательной программе и отпустить утомленного, с отвратительным металлическим привкусом во рту гостя ранним, стылым утром, когда даже птицы мира не гуляют по мокрой брусчатке Красной площади; отпустить голым, босым, без единого цента в кармане, с чувством удовлетворения и некой оторопи от столь беспощадной азиатской предприимчивости.
— Votka, matreshka, ёp your mat', blad', dsoра, hujashкy, — заучивает счастливчик на будущее новые, незнакомые, трудные для произношение слова, подсчитывая убытки фирмы от экзотической, чумовой и во многом загадочной ночи. А подсчитав, останавливается как вкопанный у гранитного хранилища бальзамированной куклы и долго там стоит, вглядываясь в мужественные лица воинов поста № 1 в тщетной попытке разгадать великую тайну Rashian. И, конечно же, не разгадает её и пойдет прочь, яппи, под победный и торжествующий бой курантов на Спасской башне, стеная и плача от своего бессилия и немочи, раскаиваясь в содеянном безобразии перед оставшейся в штате Вирджиния улыбчивой, доверчивой и фригидной, как matreshka, невестой Дженни, любительницей толстого-толстого гамбургера и верховой езды на лошадях на родительском ранчо, ёр уоur mat'…
Столь странные, романтические видения возникли у меня, пока я ждал Полину, ушедшую на поиски нужного нам человечка. Ждал я её в джипе. У «Националя» — гнезда международного разврата, как бы выразилась прежняя г. «Правда». Впрочем, наверное, и сейчас бы она так высказалась. И была бы абсолютно права: другие слова бессильны, кроме матерных, чтобы передать растленную атмосферу близ этого трехзвездного отеля.
Интуриста ловили, как рыбу в мутной воде. И сами легкоподвижные девочки, и бригада молодых, крепких юнцов. Верно, неудачников боксерского ринга и борцовского ковра. Подходили и ко мне, предлагая недорогой и качественный товар, способный удовлетворить все мыслимые и немыслимые сексуальные фантазии. Чтобы меня не отвлекали от моих бытовых фантазий, я сказал, что жду Бармалея, после чего вокруг джипа возник лунный ланшафт. Очевидно, эта кликуха имела свою магию и свой знак. Положительный. Для меня. Я мог спокойно продолжить свои наблюдения.
На платежеспособных эскимосов вся эта празднично-развратная аура близкого конца света действовала, как дурь на юбиляра. Товар расходился бойко, точно оренбургские платки. Некоторые туристы наезжали со своими «самоварами». В качестве которых выступали уже знакомые мне фигуранты — кокетливые, хихикающие ломаки. Хит-конвейер скороспелой, на разные вкусы любви действовал споро и без заметных сбоев. Фабрика, ёр уоur mather and father, грез!
Я уж притомился в ожидании и хотел вытащить своего верного «стечкина», чтобы пошмалять в удобных для этой цели швейцаров, мечущих хрустящие баксы за пазуху своих маршальских мундиров с пышными, позолоченными аксельбантами, как наконец появились Полина и её знакомый по прозвищу Бармалей.
Мебельными габаритами и суровым нравом он соответствовал этому милому имени. Заполнив собой автомобиль, он сразу предупредил, что время mony-mony и он готов облагодетельствовать нас пятью минутками. Я пошутил, что за такое время можно пустить под откос все грузовые составы МПС, и мы приступили к обсуждению насущной проблемы.
Возникает вопрос: а где же все службы? По охране общественного порядка. Они там, где им положено. По штатному расписанию. Считают выручку за свою лояльность к развитию и процветанию сношений между народами. Службам же безопасности, как я убедился, сейчас не до подобных, половых, вопросов. У Безопасности ныне другие, животрепещущие задачи — разводить две ветви власти, исполнительную и законодательную, чтобы не случилось гражданского кровавого мордобоя на столичных булыжных и асфальтовых мостовых, не пригодных для танковых атак.
Так что встреча моя с одним из спецов по скорострельной, российской love была вполне закономерна и объяснима.
— Петушок, да? — сказал он, рассматривая фото Рафаэля. — Не знаю. Из новеньких? — И признался с некоей брезгливостью: — Вообще-то это не мой профиль, вони от таких, да?.. Выше крыши…
— А кто всех знает, Бармалейчик? — улыбнулась фамильярная донельзя Полина.
— Малыш, всех знает только Господь, — проговорил наш собеседник. Фотку беру, да? Подниму своих барсиков… Если петушок не в супе с вермишелью, он — ваш… — Открыл дверцу. — И мотайте к Плевне, да, там Тетя Пава, мамочка всех этих убогих… — Выбрался из джипа, наклонил крупноформатную шмасть. — От Бармалея, да? Будет как шелковая…
И ударил дверцей так, что джип лишь случайно не развалился на мелкие запчасти. Хорошо, что Никитин не увидел такого грубого обращения со своим любимым детищем. Я покачал головой.
— Симпатичный Бармалей, да?
— Да, — рассмеялась Полина. — Я его вот таким знала… Маленьким, да?
— Маленьким? — выезжал я на тактический простор вечернего проспекта.
— У нас старый двор был; все дружили, как родные, — объяснила Полина. — Я иногда водила Бармалейчика в секцию… Он, кстати, чемпионом был. По этой… греко-римской, кажется, борьбе… А сейчас вот, да? Бизнесмен такой вот…
— Молодец, да? — пожал я плечами. — Занимается любимым делом, пользуется уважением у товарищей, награжден почетными грамотами, а коллектив — переходным знаменем…
Посмеялись. Джип въехал на горку, где возвышалось монолитное, искаженное от света настенных прожекторов, знаменитое здание, которым до сих пор пугают непослушных детишек перед сном. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький сексот и укусит за бочок…
Трудно спорить с утверждением, что Контора выполняла функции палача. Да, выполняла. Волю партии и народа. Того самого народа, что требовал стальными ежовыми рукавицами раздавить проклятую гадину. Изменников и шпионов, продавших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов. Никаких обжалований, никаких помилований, расстреливать немедленно по вынесении приговора. И, конечно же, шлепали у стеночек. Потому что все шли на убой с надеждой. Чудес не происходило. И все потому, что никто не брал в руки топоры и другие весомые предметы, удобные для сопротивления. Тем, кто любил приезжать на «черных воронках» по ночам. Или ранним утром. Выполняя приказ кремлевских орлов, вскормленных идеями добренького дедушки Вовы о всеобщем братстве и любви к ближнему.
Так вот, чекистских гнилушек не хватило бы для всех топоров и прочей хозяйственной утвари. Рассуждение сие мне не принадлежит. Это заметил кто-то из великих. Зеков. И я с ним согласен. Народ сам выбирает судьбу, и тут одно из двух: или он кладет свою головушку на плаху, или — власть. Хотя, наверное, можно жить и без языческих жертвоприношений и обрядовых взаимопусканий горячей кровушки.
— А куда мы? — поинтересовалась Полина.
— Выполняем приказ Бармалейчика, — ответил я, покосившись на освещенные окна административного здания. (Отныне генерал Орешко будет у нас проходить как Бармалейчик.)
— К Тете Паве?
— А как ты догадалась? — пошутил я.
— А я до жути догадливая. Нетрудно заметить, какая я догадливая.
— Ну-ну, — не поверил я. — И о чем же ты, например, ещё дотрюкалась?
— Пример? Пожалуйста, — улыбнулась моя спутница. — Спектакль не понравился. Тебе. Активно.
— Ну, это даже начальник Управления театров понял, который вроде как начальница… — протянул я разочарованно. — А что еще?
— Еще? Еще у вас, молодой человек, пушка, — и похлопала меня по кобуре, незаметной, кстати, для постороннего глаза.
Я удивился: неужели во время театрализованного представления извлекал боевое оружие? Чтобы попортить нежную, фруктовую шкурку Хуяань из Гусь-Хрустального?
— Пытался было, — засмеялась Полина. — Но я тебя отвлекла. Тихим, добрым словом.
Я тоже посмеялся, вспоминая свои чудовищные мучения в плюшевом кресле. В следующий раз — лучше сразу на электрический стул. Или утюг.
Смех смехом, а внутренне, признаться, я насторожился: вот тебе, Алекс, и симпатюля. Журналисточка. Глазастенькая такая. Дружит с приятелями своего детства, а ныне криминальными элементами. С такой надо держать ушки на макушке. А то тихим, добрым, печатным словом ославит на всю страну.
Чугунный памятник героям Плевны был похож на колокол. Сброшенный антихристами с церковной колокольни. Полуразрушенный памятник как знак всеобщего беспамятства и беды.
Вокруг него, несмотря на вечернюю майскую прохладу, бродила праздная публика. Определенной половой ориентации. Кажется, я становлюсь специалистом в этой псевдодамской, тьфу, области.
С трудом я припарковал джип среди импортных колымаг. И мы с Полиной отправились на поиски знаменитой Тети Павы, о существовании коей, кажется, знал весь цивилизованный мир, включая островных аборигенов Малазийского архипелага. Все всё знали. Кроме меня. Вот что значит сажать огурцы на мелкособственнических грядках и не участвовать в общественной жизни большого острова.
Свет уличных фонарей и рекламных щитов искажал напомаженные мурла гуляющих кокеток. «Дамы-с» завлекали возможных клиентов истерическими взвизгами, хохотком и манерным ходом, рекламируя богатый выбор своих шоколадниц. На любой вкус. Пока, правда, скрытых. Но легко угадываемых под складками модного прикида.
Нельзя сказать, что наше появление вызвало фурор. Скорее, наоборот. Наша естественная пара засмущала ударно-производственный коллектив. Курятник забеспокоился, чуя приближение хитрого лиса. Что-что, а у квочек нюх на неприятности отменный. Наверное, чувствуют опасность собственным гудком?
Я же был настроен миролюбиво: зачем портить вечер отдыха и культурного времяпрепровождения? У нас свобода вероисповедания. И личной жизни.
Однако мы, верно, не понравились куратору (употреблю сие незамысловатое словцо) этого интеллигентного местечка в ста метрах от Кремля. Боевая группа литых хлопцев в количестве трех покойников (в обозримом будущем) вышла из тени деревьев скверика и направилась к нам.
— Тебе чего, мужик? — поинтересовались грубо; уроки эстетики и биологии они прогуливали, вне всякого сомнения. А то бы знали, как беседовать со старшими и какую точку на своем тельце при этом защищать. От ударов.
К сожалению, я не успел провести профилактическую беседу с молодыми неучами и дармоедами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92